У колумнистки Спиваковской К. вышла книжка. Лучшее из ее эссеистики. Редактор – С. Курт-Аджиев. Арт-редактор — Е. Золотых. Идея – Д. Азаров. «Оливки с воском» называется сборничек. Толстенький такой, публику еще до выхода возбудил. И вот тут бы и поговорить с автором о высоком. Но «Парк Гагарина» совершил ошибку. Ту самую, что больше, чем преступление. Он послал на интервью Внукову С., которая сначала пытала автора на предмет мужских торсов и проститутки Розы, а потом потребовала всех сдать. Абсолютно всех! Даже и некоторых из ректоров.
Окончание. Начало здесь и здесь.
- Кать, ну скажи все-таки, эта Роза, она большой популярностью пользовалась?
- Внукова, если ты еще раз произнесешь это имя...
- Хорошо-хорошо. Продолжим про газету мединститута. Как она назвалась? «Медик»?
- Она называлась «Медик». Но развитию наших с медиком Ивановым отношений никоим образом не поспособствовала. Я была корреспондентом медицинской газеты, но медик Иванов по-прежнему не обращал на меня никакого внимания.
- А кто был в этом «Медике» редактором?
- Руководила изданием Любовь Семеновна Любимова, которая попутно писала статьи для всех газет нашего города, а также материалы для радио и телевидения. Выпускающим редактором там работала Лена Куликова. И там стала работать я, корреспондентом, но в трудовой мне написали – препаратор кафедры фармхимии. Я была так называемым «подснежником». А сидели мы в казематах.
- Ты про общагу на Арцыбушевской?
- Ну да, до советской власти это ж была тюрьма. И в мое время там были самые настоящие тюремные двери, очень тяжелые. И за этими дверьми мне мне давали всякие смешные задания.
Например, я должна была написать про студентов, которые опаздывают на лекции. И даже помню, как текст назывался – «Трамваи, утюги, чайники». Мне дали задание, я прихожу к старосте одной из групп. А они же все красавцы невозможные, медики. Здоровые красивые парни. Ну и этот такой же. Звали его Коля Калганов. Как впоследствии выяснилось, он стал большим зубным врачом и сейчас работает в какой -то крутой клинике. И вот сидит этот Коля Калганов, такой раскрасавец, я говорю: «Здрасьте, меня зовут Спиваковская, я должна про недисциплинированных студентов вашей группы написать». Он: «А пойдемте на лекции посидим?» Я говорю: «А пойдемте!» И вот сижу я с ним рядом на лекции, а он шёпотом: «Что вы сегодня вечером делаете ?» – «Да ничего», – говорю и тут же вспоминаю, что одному студенту я этот вечер уже обещала. Там же много студентов, в мединституте. И время от времени кто-нибудь куда-нибудь меня приглашал. Был даже один студент, который стихи мне писал. Звали его Саня Волков. Он был из деревни и клялся, что когда вернется в деревню врачом, сваляет мне валенки на досуге и пришлет. Вместе с томиком своих стихов. «К тому времени, – говорил мне Саня Волков, – я уже буду издаваться, а пока вот тебе стих на бумаге». Стишок был такой: «Катюшка, добрый мой приятель! А ты, ей-богу, хороша! И недурна весьма собою, у вас прекрасная душа».
- И в это же самое время тобой начинает интересоваться ректор?
- Ты имеешь в виду...
- Стоп! Вот тут никаких имен – пусть все ректоры разом вздрогнут.
- Ну давай хотя бы скажем, что к мединституту этот ректор отношения не имел. Да и вообще попал под горячую руку. Я ж тогда была по-прежнему влюблена в Володю Иванова. И, как наступало лето, начинала таскаться на пляж Первомайского спуска, где Иванов играл в волейбол. У меня был красный купальник. И я там загорала, пытаясь, как всегда тщетно, обратить на себя внимание предмета моей страсти. С предметом дальше «здрасьте» дело по-прежнему не шло, зато в какой-то из дней я обнаружила, что на меня бросает жаркие взоры молодой папа с двумя малышами. Малыши были мальчиками, и совершенно чудесными. И всякий раз, приходя вслед за Ивановым на пляж, я эту троицу там обнаруживала. Ну и как-то после очередного волейбольного матча собираюсь быстренько, что поспеть за Ивановым по пятам подняться по Первомайской, гляжу: этот папа тоже начинает быстро-быстро собираться, догоняет меня и говорит: «А что, девушка, любите ли вы в баню ходить?» – «Нет, – говорю, – не люблю». – «Ну, как же! Это же так хорошо! Так полезно. Для здоровья». – «Не люблю!» – говорю и — со всех ног за Ивановым. А какое-то время спустя разворачиваю газету... Одну из самарских газет и вижу большое, на полосу интервью, которое берут у этого самого любителя бань. И обнаруживается, что он никто иной, как ректор одного из самарских вузов.
Слушай, ну у нас с тобой не интервью получается, а какой-то «приют стареющих жеманниц»...
- А мы ведь еще даже и не приступали к Розе.
- Розы не будет.
- Ну хорошо, хорошо, не сердись. Скажи, чем у тебя с медработником Ивановым кончилось.
- А Иванова я в конце концов и сама разлюбила. И виновата тут филология. Я его как-то в кино пригласила. В «Ракурс». Шел «Амаркорд». Или «Восемь с половиной»? Феллини, одним словом. И я набралась храбрости, позвонила ему и говорю решительно: «Володя, вы идете со мною в кино». И он пошел. Думаю, с его стороны это был акт великодушия – все-таки сестра приятеля.
Сидим, идет Феллини, и я просто вижу, как любимый мается. Но наконец фильм кончается, мы выходим из Дома актера, а сеанс поздний, и кто-то спрашивает у Иванова: «Молодой человек, скажите, пожалуйста, который час?» Иванов смотрит на часы и говорит: «Без двадцать двенадцать».
- Без двадцать?! Это посильней передрязгов будет.
- Ну вот вся моя любовь к нему как-то сразу и прошла. Но я тебе хочу сказать, что некий маленький реванш я потом взяла. Он же не обращал на меня никакого внимания. Как на девушку. Никакого. Я была для него не более чем сестра приятеля, нисколько ему не интересная. И вот спустя много-много лет я покупаю фрукты в киоске. Рядом во фруктах копается какой-то дяденька. Обращается к торговцу, и я понимаю, что знаю этот голос. Но не узнаю человека, который этим голосом говорит. Догадываюсь, судя по дислокации, что это один из приятелей брата – все происходит на Ново-Cадовой, где мы в пору моей юности жили. Но кто? Тут и он меня замечает. И видно, что он-то меня узнает. И даже что-то хочет сказать, но не решается. И скорей всего потому, что не помнит имени. А я только по дороге домой начинаю осознавать, с кем на самом деле судьба свела меня возле лотка с фруктами. Я понимаю, что это Иванов! Понимаю также я и то, что испытываю, как в этом ни стыдно признаваться, чувство глубокого и даже какого-то мстительного удовлетворения. Потому что он-то изменился так, что его невозможно узнать. И изменился, чего скрывать, не в лучшую сторону. А меня-то он узнал!
- Ну хватит уже торжествовать. В том, что ты законсервирована, заслуги твоей нет. Это у вас семейное. Папа твой, сколько знала его, не менялся. И Мишка. Но далеко не всем людям везет с генами. Так что, замнем. Давай лучше про газету «Культура» повспоминаем. Прекрасный же тоже был эпизод.
- У меня было несколько прекрасных эпизодов. Было радио «Ностальжи», была газета «Репортер» первых лет жизни. Ну и «Культура» тоже вполне себе замечательный эпизод. Когда я туда пришла, там редактором был Виктор Васильевич Пименов. Несколько лет назад я его видела. На такси работал. Прекрасно выглядел! В тыщу раз лучше, чем в годы руководства «Культурой». Тогда он был такой типичный партработник, серый такой. А таксистом стал, в нем... Больше жизни, что ль, появилось? Ко мне он, впрочем, и в «Культуре» хорошо относился. Ответсеком у нас там был Слава Матянин. Умер, к сожалению, совсем молодым. Редакция была в Белом доме. На 5 этаже. Окна — на Волгу. Саша Боголюбов, Юрий Александрович Хмельницкий, Марина Павлова, Лена Куликова, Люся Курган, Алла Пашина... Все в одной комнате сидели.
- Мишка Перегудов фотки делал. Хорошая была газета. Но у тебя, Кать, ведь и телевизионный опыт был.
- Так получилось, что я участвовала в одном проекте «Элиты» (телевизионный киноклуб, – Авт.). Валера Бондаренко, Тоня Введенская, Света Васильева, Андрюшка Волков, Куперберг, ну и я сбоку-припёку. Это был какой-то фестивальный проект, мне там дали буквально пару минут, но говорить я могла, что хочу. Ну как обычно. Было несколько выпусков. Я запомнила один. Тот, где по замыслу сценариста и режиссера, я должна была говорить этот свой текст, сидя в Доме актера возле телефона. И я сидела и, процитировав своего любимого Сэлинджера, который сказал, что если писатель хороший, то ему непременно захочется позвонить, брала трубку и делала вид, что собираюсь звонить. А уже собирался народ, чтобы фильм посмотреть. Но как-то все доброжелательно реагировали на эту нашу съемку. И вот тогда впервые среди толпившихся в фойе Дома актера людей я увидела Бориса Мазура. Тогда он был уже Мистер-Твистер, владелец пароходов и всего остального, и занимал высокую должность в Альфа-банке. Мы познакомились. И вскоре мне пришлось брать у него интервью. И даже это было не интервью, а скорей, впечатление об этом человеке. И почему-то очень всем нашим самарским банкирам текст этот понравился так, что все они стали говорить: «А про нас напишите!». Но я осталась верна Мазуру. Вот так началась моя карьера на телевидении, которая немедленно там же и закончилась....
- ...на котором ты, собственно, и совершила свое главное преступление против человечности.
-Ты про гороскопы, что ли? Так это не я. Это Виктор Викторович наш Долонько. Он же мне позвонил. Позвонил и говорит: «Надо встретиться, есть работа». Прихожу в телецентр, сидит Долонько и начинает передо мной какие- то сложные схемы вычерчивать. «Вот тут, – говорит, – будет интервал кадровый гасящий, а вот тут – трансформатор». Я ничего не поняла из того, что он говорил, но выражение «интервал кадровый гасящий» запомнила и много раз потом употребляла в умных компаниях, чем сильно повышала свой рейтинг.
- А это он про что тебе такими страшными словами рассказывал?
- А речь на самом деле шла о том, что он, Виктор Викторович Долонько, открывает на самарском ГТРК «Телетекст». Это была новинка. И туда пошли работать моя подруга Лена Фролова, ее муж Валера Петров и я. Вот мы втроем у Долоньки и работали. Телетекст – это отдельная кнопочка на пульте. Нажимаешь, телевизионная картинка c экрана исчезает – появляется текст. Как на компьютере. Вот этот текст мы и писали. Долонько дал нам абсолютную в этом смысле свободу. И я подумала: раз уж свобода, то можно и кинорецензии писать. И стала писать кинорецензии. Курс доллара мы туда всовывали. Много там у нас всякой всячины было. Ну как в интернете сейчас, только намного скромнее, конечно, был масштаб. Ну и да, каюсь, сочиняла гороскопы. И, когда у меня возникало желание нарушить покой какого-то недоброжелателя или соперницы в любви, я писала, что людям того знака, к которому относились соперница и недоброжелатель, ни в коем случае нельзя, например, есть огурцы. Или писала что-то еще более ужасное. Это был замечательный способ свести счеты. Вообще, я мало знаю журналистов, которые бы не занимались сочинением гороскопов. Пожалуй, только тебя одну.
- Да, я не писала гороскопы! Я, к несчастью своему, следовала их рекомендациям.
- Ну не дуйся. Козерогам я всегда сочиняла только хорошее. А вообще веселое было время. Кроме нас троих у Долоньки был еще рекламный агент Миша Ватрушкин, который занимался продажей тех самых декодеров телетекста. «Как?! – говорил Миша Ватрушки потенциальному клиенту. – У вас до сих пор нет декодора телетекста?! Стыд-то какой!» Клиент краснел из-за своей дремучей отсталости и немедленно приобретал декодер. И между прочим, именно в редакции я познакомилась с товарищем Старателевым. Я не помню, откуда он к нам пришел, но пришел, сел и начал нас тестировать на предмет нашего психологического здоровья. И психического, что самое главное. Потому что в те доисторические времена он был психоаналитиком.
- И что показали ему твои тесты?
- Ну как обычно: ужасные комплексы. Как будто я без психоанализа не знаю про свои комплексы.
А вызнав все про наши комплексы, он начал звонить любимой девушке и, как-то так заискивая, говорить с ней по телефону. У нас телефон стоял, он попросил разрешения позвонить, я великодушно разрешила. Я тогда ещё не знала, что из него вырастет... эээ... как бы это сказать....
- Талантливый политтехнолог.
- Пусть будет политтехнолог...
А потом появилось «Nostalgie». И это было такое хорошее, такое интересное радио! Там были такие голоса! Я тогда снимала квартиру на Мориса Тореза (между прочим, в доме, где жил Борисов, который «Энон») и все время слушала это радио. Тащу, помню, чайник из комнаты в кухню, слышу «Let my people go» Армстронга и думаю: если это радио появится в нашем городе, пойду туда работать! И оно у нас появляется! Там Лена Хегай, там Леша Шевцов, и я иду к ним. Меня никто не звал. Сама приплелась, хотя до этого никогда ни на каком на радио не работала. Пришла, и мы как-то сразу стали делать вот эту нашу с Валерой Бондаренко передачу.
- «Займемся любовью».
- «Займемся любовью или Пока спит Зигмунд Фрейд». Завставку сделали из Эннио Морриконе, Валера называл ее плач малютки привиденья. Ну и начали приглашать всяких интересных людей. В 11 вечера начинался эфир и шел... Сколько мы захотим! Часа полтора обычно. Прямой эфир, со звонками. И это драйв, конечно, был страшный, эта наша передача. Сидишь в наушниках, ночью, в студии...
- ...рядом – Бонд.
- ...рядом Бонд, а музыку можно было подбирать по своему вкусу. А музыкальных пауз шесть, и вторую песню я всегда мысленно посвящала любимому человеку... Ужасно смешно... А среди гостей, между прочим, у нас там были даже какие-то знаменитости типа Веры Алентовой и Владимира Меньшова. Меньшов, помню, показался нам таким милым парнем, а Алентова... Не показалась милой. Хотя сделала мне комплимент. Я ей конфеты предложила, она так нежно приобняла меня за талию и говорит: «Это при вашей комплекции можно есть конфеты, а при моей уже нельзя». А сама худенькая-худенькая...
- А помнишь, какой фурор произвел Куперберг, когда рассказывал там у вас не про кино, что было бы логично, а про футбол?
- Да о футболе вообще, по-моему, самые лучшие были передачи. И, правда, хорошее время было, романтическое. Голая прям романтика. «Ночь, улица, фонарь, аптека...» Ну и вот эта история с Сашей Князевым...
- А что за история? Почему не знаю?
- А история такая, что в один прекрасный день Лена Хегай нам сказала: «Ну что вы все приглашаете безденежных людей? Пригласите уже денежных. Пускай платят за передачи».
- Нет, ну радио же должно на что-то должно жить.
- Князев и появился на радио. Саша тогда был начальником телевидения, и Лена Хегай говорит: «Вот Князева надо позвать. Он заплатит». И мы позвали Князева. И он приезжает, об этом, думаю, уже можно говорить, с блондинкой, которую зовут Валерия и которая как две капли воды похожа на певицу Валерию. С голубыми глазами и все время молчала загадочно. У нас сколько – то времени было до начала передачи, и мы все собрались во дворике (студия была возле бывшей глушилки, на Гагарина), а около машины Саши снуют вот эти его...
- Секьюрити.
- Ага. И выгружают из машины ящики. А в ящиках шампанское. А Саша достает из машины букетик, говорит мне: «Катя, это вам» и – одному их этих своих секьюрити: «А где конфеты?» Тот: «Ой, я забыл! Конфеты». И Князев ему сурово так: «Будешь наказан». А мне говорили, что на телевидении Князев пугает народ тем, что обещает провинившемуся: «Завтра твой труп привезут в багажнике». Говорили, что это любимая хохмочка Саши. И я подумала: «Ну, вот, завтра из-за моих конфет труп этого бодибанга привезут в багажнике». Ну а потом началась передача, в которой Саша все время говорил о своих женщинах и своих деньгах, которые он дает этим женщинам.
- Я Сашу могла бесконечно слушать. О чем бы он ни говорил.
- Ну вот все, Светка, твои любимчики такие... А началось все с тебя, как ты помнишь.
- Привет Альцгеймеру.
- Не помнишь?! Ну как же это можно забыть! Сашке моей год, звонит некто и говорит: «Здрасьте, я Внукова, работаю в «Волжской коммуне» и хочу чтоб вы со мной сотрудничали». «Хорошо, – говорю, – Внукова, я буду с вами сотрудничать». А ты: «Ой, а позвоните тогда Тане Лукьяновой, она вам все лучше объяснит». Звоню Лукьяновой. «Скажите, – говорю, – а как хоть вашу Внукову зовут? Сама то она имени своего не назвала». Так мы начали с тобой сотрудничать, Внукова. Сотрудничаем, сотрудничаем, и вдруг ты говоришь: «Федоров звонил, газету собирается делать. Называется «Репортер». Я тебя, Катя, ему сдала. «Коммуна» меня не простит, это ясно. Но хоть ты прости. Он ведь такой, этот Федоров... Никакая девушка ему не откажет».
-Вообще ничего не помню!
-Ты мне еще сказала, что Федоров тебе за меня теперь шампанское должен.
- И шампанского не помню. Замылил?
- Вот этого, Света, я сказать не могу. Не знаю. Скажу только, что он мне действительно позвонил: так, мол, и так – будет газета. Я говорю: «У меня ребенок, помногу работать не смогу, а понемногу смогу». И я начала там работать. Хорошее было время. И люди такие... Там, например, Илюшка Чернышов работал, с которым мы до сих пор как бы приятели, несмотря на то, что он важный тип. И другие многие. И там у меня была рубрика «Без повода», с которой, собственно, и началась серьезная колумнистическая жизнь. Я писала все, что хотела. Абсолютно все! Времена же совсем другие были. Ну и Федоров, конечно, великодушный парень. Помню, раз написала критический текст про Наганова. Передачу его посмотрела и написала все, что о ней думаю. Федоров говорит: «Блестящий текст! Просто роскошный! Но я не могу его опубликовать, потому что Наганов – мой друг. Но гонорар мы тебе заплатим». Но дело, как ты понимаешь, даже не в гонораре. Просто я считаю, что вот эти годы были золотыми для «Репортера» потому, что там был вот такой Федоров. И когда произошла вот эта история... Когда Витя Петров, журналист известный, попал в плен со Светланой Кузьминой, депутатом... Ну помнишь, поехали наших солдат из плена вызволять и сами попали в плен? Так вот, Витя в плену, а у него здесь семья. А жена Вити Зоя, она даже и без работы, если не ошибаюсь. Но в любом случае, ситуация аховая. И первым, кто пришел Зое на помощь, был как раз Андрей.
Ну что — закругляемся?
- Да вроде ты уже всех сдала. Даже и ректора. Хотя нет. Про проститутку Розу так и не рассказала. Ну, Катя! Ну, прогрессивная общественность нам же не простит. Ну если мы ни словечка не скажем о Розе. Я же не требуя от тебя клиентов «ейных» называть. О самой девушке расскажи.
- Свет... А не пошла бы ты?
- Как же я пойду? Третий час ночи. Такси вызывай.
Светлана Внукова
https://plus.google.com/102603521442683411520/posts
