15 апреля 2017 года не стало Виктора Ахломова – непревзойденного мастера фотографии, классика российской фотожурналистики да и просто замечательного, простого и душевного человека.
Виктора Ахломова почитали далеко за пределами нашей страны. Свою профессиональную карьеру он начал в далеком 1960 году в столичной газете «Известия». С тех пор в его трудовой книжке так и осталась одна-единственная запись о месте работы. Но не изменяя профессии фотокора, Ахломов сумел достичь в своем деле подлинных вершин мастерства, став признанным классиком, доказав, что даже самая скромная черно-белая фотография может стать подлинным произведением искусства, раскрывающим глубины человеческой души.
С Виктором Васильевичем мои пути-дороги начали пересекаться еще в 70-е годы прошлого века в Москве на таких крупных событиях культурной жизни нашей страны, как международные конкурсы имени Чайковского и артистов балета, «Декабрьские вечера» в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, гастролях миланского театра Ла Скала et cetera, которые я старался не пропускать. И когда благодаря самарскому фотографу Юрию Стрельцу в начале 2003 года я оказался в доме Ахломова, где произошло наше личное знакомство, выяснилось, что он давно считал меня знакомцем, но держал за столичного коллегу.
В 2008 году в галерее «Вавилон» была устроена выставка, посвященная 70-летию со дня рождения Ахломова, на открытие которой он приезжал в Самару. В те дни мне посчастливилось провести несколько часов с Виктором Васильевичем и записать интервью, которое было частично опубликовано в газете «Самарские известия». Перечитав сегодня полную версию этого интервью, я подумал, что оно может быть интересно тем, кто знал Ахломова, ценил его творчество, кому дорога память об этой незаурядной личности. Предлагаю читателям это интервью без каких-либо корректировок. В нем Виктор Ахломов предстает таким, каким он был в 2008 году.
- Что связывает вас, Виктор Васильевич, с Самарой?
- Мое первое знакомство с городом состоялось в 1998 году на проходившей здесь российско-американской выставке «Пропаганда и мечты». С тех пор я не раз приезжал в Самару на фотографические конкурсы и выставки, выступал с мастер-классами. Самара мне очень нравится. Мы дружили семьями с директором художественного музея замечательной, приятной во всех отношениях Анэттой Яковлевны Басс – эрудитом, энциклопедистом в своем деле. Знаю ее дочь, внуков. Дружу с Юрием Стрельцом. Часто доводится оценивать его работы, являясь членом жюри различных фотовыставок. Если бы не он, сейчас я бы сюда никогда не приехал, потому что уже 11 сентября в Москве, в Большом манеже открывается моя огромная персональная выставка. Такое бывает раз в жизни. В принципе для меня даты не очень важны. Просто я родился 15 марта 1938 года и решил весь нынешний год считать юбилейным. Но это упоминается не на всех моих выставках. Я давно числюсь в классиках не только советской российской, но даже «вселенской» фотографии. Поэтому-то Дом фотографии и решил сделать мою персональную выставку, которая называется «Ретроспектива». А снимал я в своей жизни очень много интересного.
- Как вы пришли в фотографию?
- Очень просто. Как многие дети, я хорошо рисовал: до пяти лет все дети – гении. Мой талант к рисованию благополучно ушел в песок в художественной школе, куда меня отдали учиться. Но вскоре мне в руки попал фотоаппарат, благодаря которому приобретенные в школе навыки нашли свое воплощение. В фотографии я очень быстро достиг невероятных успехов. Первые две свои награды получил в Китае и Индии, едва окончив школу. Так и пошло, и поехало. И едет до сих пор. Профессионально фотографией начал заниматься в 1960 году, когда меня пригласил в газету «Известия» ее главный редактор Аджубей. С тех пор я в штате этой газеты.
- Кстати, где вы обучались своей профессии?
- После художественной школы поступил на операторский факультет ВГИКа, но там я продержался меньше года – не понравилось. Фоторепортажу учился на специальном факультете в Доме журналиста. Окончил его с отличием, после чего меня и пригласил к себе Аджубей. Пять лет работы с ним – именины сердца.
- Не ограничивает ли работа фотокором газеты ваш творческий диапазон?
- Конечно, нет. Настоящего творца ничто не может ограничить. Только гильотина. Работая в любой газете, можно заниматься творчеством, снимать «в стол», не показывая редактору. Что и делают многие фотографы.
- Какие у вас обязанности в редакции?
- Обязанности репортера – как во всем мире: снимать то, что приказывают, что требуется редакции сегодня, сейчас. Я пришел в «Известия», когда Аджубей сделал приложение «Неделя», и работал в нем с первого выпуска. Первым моим заданием от главного редактора «Недели» было снять все, что я думаю о заборах: тогда в стране велась «антизаборная» кампания. На эту тему вышел целый мой разворот.
- Сфера ваших интересов, очевидно, не ограничивается служебными рамками.
- Конечно. Она всегда находилась в области культуры. И не потому, что я чувствовал это генетически. В то время в «Неделю» часто приходили такие известные писатели, как Ираклий Андронников, Виктор Шкловский, Павел Антокольский, молодая шпана в лице Василия Аксенова, Владимира Войновича, Георгия Вадимова, Ильи Зверева, Фазиля Искандера. У меня есть фотография, где они стоят вчетвером.
Шкловский и Антокольский с удовольствием писали в «Неделе». Мы часто беседовали за чашкой чая, я много их снимал. Однажды Шкловский сказал, что все человечество осознает и отслеживает себя только на платформе культуры. Я поверил ему, прикипел к культуре, и до сих пор для меня – главный съемочный «плацдарм».
- Если бы все высокие чиновники понимали значение культуры…
- Может, и не надо, чтобы все они это понимали. Тогда они были бы плохими начальниками. Впрочем, не нам об этом рассуждать – пусть их рассудит история.
- Помню, как на Шестом Конкурсе Чайковского 1976 года председатель пианистического жюри Андрей Эшпай, войдя на прослушивание в Большой зал Московской консерватории, пожал вам руку.
- Это не потому что я был таким уж важным. Просто я снимал все Конкурсы Чайковского и все «Декабрьские вечера» в Музее имени Пушкина. Там я познакомился с их создателем Святославом Рихтером. У меня много его снимков. Именно там я по-настоящему окунулся в мир музыки.
- Что привлекает вас в сфере культуры: личности или, может быть, антураж событий?
- Привлекает больше всего сама музыка. Ее атмосферу трудно передать на снимках, но это очень интересно. Поэтому не пропускаю музыкальные конкурсы – от классических до джазовых и барабанных. Мне близко все, что касается музыки, потому что фотография и музыка близки, они не требуют перевода. Это я недавно для себя сформулировал, задумавшись, почему так люблю музыку.
- Кого бы вы назвали своими основными персонажами?
- В основном, это композиторы и дирижеры, потому что я больше люблю симфоническую музыку. Много ее слушал, хорошо знаю. Иногда, когда я бываю на гастролях с оркестрами, музыканты удивляются, когда делаю замечания. Спрашивают, откуда я это знаю. А я просто чувствую это на каком-то интуитивном уровне: никакого специального музыкального образования у меня нет.
- Что составляет предмет вашей особой профессиональной гордости?
- Оглядываясь назад, радуюсь, что удалось сделать кое-что революционное в фотожурналистике, хотя, может быть, это только плод моей завышенной самооценки. Работая в «Неделе», однажды на Пушкинской площади сделал снимок: молодой отец с коляской и с ребенком на руках. С него в советской печати началась рубрика «Придумайте подпись, или Что бы это значило». Потом это подхватили многие наши газеты. В 1980 году на Олимпийском стадионе сделал автопортрет, сняв собственную тень. Этот снимок московские коллеги назвали памятником фотографу и даже создали в его честь специальный фонд. Он воспроизведен на обложке только что вышедшей в Москве моей последней книги «Субъективный объектив», в которой собрал стихотворения моих любимых поэтов и как бы иллюстрирующие их собственные фотографии. В принципе мне хотелось бы снять все. Для настоящего творца мастерская – весь мир, и его, как сказал один известный художник, можно достойно отразить и в капле воды, и в луже, и в груде помойных опилок. Но для меня все-таки главное – человек. Он – единственное творение природы, которое неповторимо, постоянно меняется, преломляя в себе время, эпоху. Человека труднее всего ваять, рисовать, снимать на пленку.
- Вы неизменны в своей приверженности черно-белой фотографии.
- Просто не понимаю, как можно выразить себя через цветное фото. К тому же оно недолговечно, его не берет в свои фонды ни один музей.
- Расскажите, пожалуйста, какой-нибудь интересный эпизод из вашей журналистской практики.
- С музыкой, и не только с ней, у меня связано много интересных эпизодов. Мне повезло: к моменту первого исполнения Тринадцатой симфонии Дмитрия Шостаковича на слова поэмы Евгения Евтушенко «Бабий яр» я уже был хорошо знаком с композитором. Он даже позволял мне снимать домашние репетиции. Говоря современным языком, я был у него в команде. Я один снимал утреннюю репетицию Тринадцатой симфонии в Большом зале в день премьеры. За пультом был Кирилл Кондрашин. В консерваторию прошел с Шостаковичем, и никто не посмел меня остановить. А вечером снимал саму премьеру. Кстати, эти фотографии – на нынешней выставке. Именно на той утренней репетиции сделал портрет Шостаковича, который обошел все музыкальные энциклопедии.
Дело было так. Все знали, что Тринадцатая симфония почему-то не понравилась Политбюро. И вот Шостаковичу сообщили, что на репетицию пришел чиновник из идеологического отдела ЦК, который сказал, чтобы народ на премьеру не нагоняли и что она, возможно, вообще не состоится. Шостакович схватился за голову рукой, на его лице появилось выражение ужасной тревоги. Находясь рядом, успел щелкнуть фотоаппаратом. По словам одного критика, в этой фотографии – мировая проблема взаимоотношения художника и власти. И не только в одной отдельной взятой стране: власть и художник всегда и везде в конфликте между собой, что на этой фотографии отразилось как нельзя лучше.
- А у вас самого как у творческого человека были конфликты с властью?
- От природы я человек законопослушный и не скрываю: боюсь любой власти. Поэтому особых конфликтов с властью у меня не случалось. На рожон никогда не лез, так как понимал, что это себе дороже. Всегда считал, что воевать с властью – все равно что плевать против ветра или назло бабушке отморозить себе пальчик. И так считаю до сих пор. Правда, в середине 1960-х годов цензура задержала на таможне мои фотографии, посланные на зарубежную выставку. Их вернули в конверте под грифом «Секретно» редактору для наложения на меня соответствующей «эпиталамы». Редактор был умным человеком. Он предложил мне скрыться на несколько дней: все, мол, рассосется само собой. Так оно и случилось. Тот конверт хранится у меня до сих пор. Это был единственный мой невольный конфликт с властью. В остальном, к счастью, пока везло. Думаю, теперь уже пронесло.
- А бывали ли у вас какие-либо интересные встречи вне сферы культуры?
- Конечно, бывали. Однажды мне выпала честь поехать на интервью к совершенно «закрытому» человеку академику Николаю Антоновичу Доллежалю, выдающемуся ученому уровня Курчатова и Сахарова – ему исполнилось сто лет. Тогда это имя никому не было известно. Он работал при Сталине и Берии, занимался внедрением атомной энергетики в конкретное производство. Мы приехали в Барвиху на дачу Доллежаля, расположенную рядом с дачами Шостаковича, Ростроповича и других выдающихся персон. Узнав, что я фотограф, Николай Антонович категорически запретил его снимать. Это был приказ. Он принес альбом со своими фотографиями, предложил мне выбрать любую, подписать своей фамилией и опубликовать. Интервью растянулось часа на два. Нам с коллегой – пишушим журналистом принесли чай, кофе и огромную вазу с фруктами. Я понял, что в эту вазу можно спрятать фотоаппарат. Выставил предварительно все параметры съемки, навел приблизительно на фокус широкополосный объектив и, воспользовавшись тем, что Николай Антонович уже плохо слышал, тайно снимал его из этой фруктовой «клумбы», как бы отщипывая виноградные ягоды. Прогнал почти целую пленку. Получились не ахти какие шедевры, но теми документальными снимками я горжусь. Они оказались последними прижизненными фотографиями Доллежаля: через несколько лет его не стало. То был единственный раз, когда Академия наук разрешила снимать ученого – в связи с юбилеем. И еще небольшой эпизод встречи. Когда после сугубо научной беседы мы с коллегой собрались уходить, решили расслабиться и уже с порога спросили у Николая Антоновича, что такое любовь. Ученый принял вопрос всерьез, вернул нас и сказал, что этой проблемой у него занимаются несколько ученых: существуют некие исходящие от человека флюиды, которые пока ничем нельзя зафиксировать, но которые воспринимаются другими людьми. Обещал, что вскоре все это будет научно объяснено и опубликовано и, таким образом, мы получим ответ на вопрос, что же такое любовь.
- Волновали ли вас когда-нибудь вопросы карьерного роста, не хотелось ли вам стать начальником?
- Я живу по законам, которые даже не могу сформулировать. Никакой рост меня никогда не волновал. Не представляю, что такое быть начальником. Может быть, если бы знал, это бы меня и волновало. А так для меня это закрытая страна, другое измерение.
- Изменилась ли ситуация в редакции «Известий» по сравнению с прошлыми годами?
- Конечно, как же иначе. Эта ситуация следует за жизнью: любая редакция – «Известий» ли, «Самарских известий» – маленькая частица общества.
- Вам, конечно же, доводилось много ездить.
- Как и любому репортеру. Это наша радость профессии.
- Что вам больше всего запоминалось в таких поездках?
- Запоминалось многое, всего и не припомнишь. Просто назову, где довелось побывать: в Америке, Африке, Японии, в европейских странах. Это были и редакционные командировки, и поездки в составе а-ля туристических групп во время холодной войны и «железного» занавеса.
- Сегодня в провинциальных газетах, к сожалению, нет возможности даже заикаться о каких-либо командировках.
- У нас все осталось по-прежнему. Творческие командировки – необходимость. Журналистам, которые работают в сфере культуры, нужно расширять свой кругозор. В этом должны быть заинтересованы и редакции, и местные культурные власти, и сами театры.
- Кое-кто во властных структурах полагает, что все необходимое можно узнать в Интернете.
- Что говорить, Интернет сильно подкосил журналистику. Недавно вышла большая, толстая книга «Журналистика умерла. Забудьте». В ней анализируется, как Интернет убивает нашу профессию.
- А ведь перед нашей сегодняшней беседой вы сами – то ли в шутку, то ли всерьез – посоветовали мне воспользоваться Интернетом…
- Ну и что, все же так поступают. Вы обязательно вставьте в интервью это мое «предложение». Думаю, этот штрих будет интереснее для читателей, чем мой жизненный путь.
- Планируете ли вы каким-то образом свою творческую жизнь?
- Никогда ничего не планирую. Живу по законам космоса и неба. Взять хотя бы мою нынешнюю самарскую выставку. Стрелец предложил, и я сразу согласился, хотя очень стеснен по времени перед открытием выставки в Москве. Традиционных планов на будущее у меня нет. Планы настигают меня сами. К счастью, их не бывает мало, всегда хватает. И это радует.
- Что бы вы посоветовали своим коллегам, занимающимся фотографией в сфере культуры?
- На своих мастер-классах я говорю: «Смотрят глаза, а видит мозг». Нужно развивать в себе любопытство к миру, быть внимательнее, «тщательнее», как сказал Жванецкий. И тогда успех будет развиваться в геометрической прогрессии. То, что мы ленивы и нелюбопытны, как сказал поэт, – это обо всем человечестве. Закон инерции. Мой девиз – «увидеть или умереть», потому что леность и нелюбопытность глаза приводят к омертвению тела. Об этом нужно всегда помнить и быть внимательным к окружающему миру. Жизнь прекрасна и неповторима.
Валерий Иванов
