Без пяти минут врач, уже как три года молодой ученый с международным опытом и просто студент выпускного курса Самарского государственного медицинского университета Елена Мирошниченко о том, почему занятие наукой лучше «зубрежки», а также о феномене «пора валить» и ином взгляде на стереотипы о врачах.
Кофейня. На фоне играет задорная, позитивная музыка. Красные стены, которые обвешаны десятками фотографий со всего мира, прежде всего рук. Кажется, что весь мир создан для одной простой цели – собирать кофе. Лена сидит передо мной в красном свитере. Позади нее, немного справа, горит электрический камин, если этот процесс можно назвать горением. Светло, тепло и уютно. Как в зале, так и в разговоре. Я взял себе кофе, а Лена – чай с мятой. Около получаса она просто грела руки у френч-пресса, не могла взять передышку в разговоре. Приходилось самому иногда подливать ей в кружку мятный напиток.
- Каким человеком должен быть врач?
- Ты решил меня сходу, да? Очень трудно сказать, каким человеком он должен быть, потому что... Слушай, а каким человеком должен быть журналист?
- Мне кажется, любопытным, справедливым. Он должен быть человеком, который хочет преподносить обществу правду. У него должна быть совесть, эрудиция...
- Ты сейчас описал просто хорошего человека.
- Тот факт, что хороший человек обладает этими качествами, еще не означает того, что ими не обладает журналист, разве нет?
- Хорошо, тогда врач должен быть, прежде всего, хорошим человеком. Но, давай уйдем от этой концепции. Врач должен иметь желание постоянно развиваться. Это я поставлю на первое место, не исключая желания помочь людям. Но одной любви к пациенту в нашем деле недостаточно. Тут важно постоянно совершенствоваться. Это знаешь, как? Вот ты достигаешь какой-то черты, а потом перескакиваешь через нее, и так постоянно, всю жизнь.
- Я правильно понимаю, что ты можешь назвать себя человеком с таким качеством?
- Да, хотелось бы
- Почему, имея такую черту характера, ты решила пойти в медицинский?
- На самом деле, дороге было две: первая вела в «ГОС» (имеется в виду уже бывший СамГУ, который вошел в состав объединенного Самарского Университета, – Авт.) на журналистику.
- Вот это поворот!
- А что? Я очень люблю писать. Это всегда было для меня жизненной необходимостью. В свое время побеждала во многих конкурсах. А потом, в какой-то момент, меня начали подталкивать к медицинской дорожке. Вся семья пыталась меня убедить продолжать обучение в медицинском, но я категорически отказывалась – просто вопреки. Но в 10 классе, когда уже стала думать о том, куда пойти после школы, поняла простую вещь – писать я и так смогу. А медицина – это нечто абсолютно новое. Однажды я поняла, что, когда случается что-то плохое с человеком, очень круто знать, что с ним не так, и как ему можно помочь.
- Тебе не кажется, что журналистика занимается тем же, только в более общих чертах? Выбор стоял, может, не перед журналистикой и медицинским, а в том, куда направить желание помочь людям?
- Да, наверное. Просто мне очень нужно что-то «по хардкору». Журналистика казалась простым путем. Ой, прости, прости! Я тут небольшой камешек в огород кидаю...
- Я вообще спокоен! Хотя и не согласен.
- Это лично для меня. Я же как-то крутилась в журналистских кругах и примерно знала, что меня ждет. Медицинский же был неизведанным полем. Я абсолютно не знала, что меня ждет.
- Я не совру, сказав, что у студентов-медиков очень жесткий график?
- Да!
- Как ты еще успеваешь заниматься наукой?
- Я очень мало сплю. Правда. Хотя, тут еще одна моя черта, которой я горжусь: с планированием времени у меня всё в порядке. Когда выдается буквально 10 свободных минут, я не буду «залипать» в социальных сетях, а лучше напишу абзац по научной работе, почитаю какую-нибудь необходимую для этого книгу. Благо, современные технологии позволяют это сделать. Я просто пытаюсь всякий короткий промежуток времени использовать с пользой, в том числе и научной.
- А почему возникло желание заниматься наукой?
- Во-первых, это довольно распространенно у нас в университете, но это даже не основная причина. Так просто легче учиться. Одно дело – читать стопками учебники, совсем другое дело – увидеть пациента с определенным набором симптомов. Поверь мне, этого пациента ты не забудешь. Так проще запомнить информацию. Наука же всё равно очень тесно связана с пациентами и клинической деятельностью. Можно сказать, что наука в медицине – это идеальное совмещение практики и теории. Но наука в «меде» идет вразрез с учебным планом и это, в какой-то степени, не очень хорошо влияет на организацию времени и без того загруженного студента. Пациенты ведь не будут ждать, пока ты отсидишь пары. Тут нужно либо с самого утра, либо крайним вечером. Но самое главное! Осознание того, что у тебя в голове на пару абзацев больше полезной информации, нежели в учебнике. Вот что самое классное! Понимание того, что до тебя этого еще никто не писал!
- Многими исследованиями занималась?
- Всё шло по мере прохождения предметов, а началось с английского и латыни. Очень многие термины в медицине заимствованы из литературы: пиквикский синдром, синдром Алисы в стране чудес. Для второго курса это не несло новаторской нотки, но это было интересно, это завлекало. С курса третьего уже пошла «жара». Сначала была патанатомия. Ты знаешь, что это такое?
- Это связано с патологоанатомом?
- Да, это сокращение.
- Ну тогда наслышан. Мама в детстве хотела стать.
- Интересный выбор! Так вот. Проходило это всё в рамках кардиологии. Мы находили признаки, по которым можно отличить изменение сердечной ткани в случаях диабета и ишемии. До того момента не было прописанных в одном источнике чётких критериев, по которым бы различали изменение. Это было первое новаторство, хотя я не скажу, что это перевернуло мир науки вверх дном. Можно сказать, что это была первая ступенька в мотивации открытий.
- Я не могу не задать вопрос о процессе...
- Знал бы ты сколько раз задавали мне этот вопрос! Мы никого не резали. Студенты 3 курса просто не имеют на это права. Мы смотрели готовые препараты, которые были сделаны врачом. Одновременно с патанатомией была терапия. Там было исследование, как стресс влияет на изменение артериального давления и взяли кого бы вы думали? Верно! Студентов. До и после сдачи зачетов или экзаменов, а также «в нормальное» время измеряли им давление. В итоге, действительно, есть зависимость. Говорят же, что «все болезни от нервов». Вот, конкретно в данном случае это подтвердилось. Дальше уже пошла офтальмология, которой я и хочу заниматься в будущем.
- Это курс четвертый?
- Да. После третьего курса я впервые поехала на практику за границу, уже по офтальмологии. Было это по программе Международной Федерации Ассоциаций студентов–медиков (IFMSA). Попала я в Хорватию, и мне повезло с куратором. Он просто невероятный хирург! Я первое время просто смотрела за ходом операции, а потом он мне сказал: «Будешь мне ассистировать вот на этой операции завтра. Держи историю болезни, вот тебе литература для подготовки».
- У нас в стране так же делают?
- С курса шестого. Но это если ты сам хочешь «волонтерить». Если бы я оставалась в России, мне кажется, я бы не узнала об офтальмологии, потому что у нас практика после 4-5 курса была по педиатрии, то есть более широкому профилю. Тут дело не в системе образования, а просто профиль самой программы практики за границей. Я смогла увидеть студентов-медиков со всего мира и могу сказать, что мы все похожи. И в плане образования, и в плане практики. В общем, с того момента, с той практики и началась моя научная деятельность, связанная с офтальмологией.
Первую работу я написала вместе со студенткой из Литвы, с которой мы там познакомились. Выявляли группы риска среди пожилых по определенным глазным болезням, которые распространены прежде всего у людей старшего возраста и в итоге выступили с работой на Европейской конференции в сфере здравоохранения. Мы опрашивали и осматривали людей: она в Вильнюсе, а я здесь. Делятся все на два типа: кто-то что-то знает о болезни и заблаговременно обследуется и лечится, а кто-то тянет до конца.
- И есть разница между Литвой и Россией в этом плане?
- Люди везде одинаковые, но тут стоит отметить, что половина Вильнюса говорит по-русски: все-таки нельзя списывать со счётов менталитет. Хотя, это подтвердило основную задумку: страна не имеет значения. И факторы риска, и группы риска во многих странах одинаковы.
- Ты сказала, что это только начало...
- Уже в этом году я занималась нейроофтальмологией – сочетанием неврологии и офтальмологии. Мы выясняли, как можно заподозрить рассеянный склероз по результатам относительно несложного офтальмологического метода исследования. Дело в том, что этот диагноз в большинстве случаев ставится достаточно поздно, когда уже все настолько очевидно, что трудно не заметить. Соответственно, чем ярче клиническая картина, тем более запущено заболевание, а поскольку рассеянный склероз – болезнь молодых, то чем раньше начнём лечить, тем выше шанс обеспечить человеку достойный уровень жизни. И идея как раз в том, чтобы с помощью оптической когерентной томографии (ОКТ), выявить ранние изменения в диске зрительного нерва, который при рассеянном склерозе тоже страдает. Это обследование представляет картинку сетчатки глаза, практически как при вскрытии. К сожалению, при помощи обычного офтальмологического осмотра это сделать нельзя, зато при ОКТ можно уже что-то заподозрить и, соответственно, начать уже что-то делать. Так как рассеянный склероз проявляется в период с 10 месяцев до 16 лет... Тут понятно, почему всё-таки хочется поставить диагноз как можно раньше. А если это случилось в 14 лет? Ведь вся жизнь впереди!
- С детьми, как мне кажется, всегда сложнее.
- Это еще ничего. Мы еще занимались ретинопатией недоношенных. В чем суть. Когда рождается недоношенный ребенок, зачастую он не может дышать сам. Когда ребенок не дышит, реаниматологи делают свою работу и используют, прежде всего, кислород. Он, в свою очередь, оказывает не очень хорошее влияние на сетчатку глаза. В результате искусственной вентиляции легких, без которой ребенок жить не может, мы вредим его глазам... И мы смотрели на параметры, которые используют врачи в реанимационных мероприятиях и пытались выяснить, что же можно сделать, чтобы избежать повреждения сетчатки. Понятно, что мы не можем просто не использовать кислород, иначе ребенок умрет. Зрение или жизнь? Тут так себе выбор. Но, что мы выяснили. На определенном этапе можно снизить уровень кислорода в дыхательной смеси, и это уже будет огромным плюсом для глаз ребенка. Мы предложили внести поправки в протокол для реаниматологов по изменению параметров кислородной смеси и акцентировать внимание на том, что нужно мониторировать ребенка в том числе и для того, чтобы при первой возможности перевести уровень кислорода на минимально возможный.
- Посоветовали кому? Минздраву, больницам?
- Нет, как всё это происходило... Презентовали доклад на эту тему, потом опубликовали его в сборнике Всероссийского конгресса педиатров России. И этот сборник разошелся по всей стране. Такая схема.
- А было это когда?
- В прошлом году.
- И что-то изменилось?
- Я не могу сказать, что изменилось, потому что официальные поправки в протокол реаниматологов на основе студенческих научных работ не вносятся, но сами они наверняка читают этот сборник и просто задумываются о том, что можно поступить по нашей схеме.
- Конкретных фактов о том, что реаниматологи в таких случаях снижают процент кислорода, ты не слышала?
- Конечно, нет. Вот смотри. Ты дяденька из Минздрава.
- Хорошо. Я – дяденька из Минздрава.
- И тебе, по большому счету, всё равно, что есть такая студенческая работа такой вот меня из Самары, которая еще даже университет не закончила. И вот она говорит тебе, дяденьке из Минздрава: «В общем, нужно снижать уровень кислорода реаниматологам». Ну что это? Пока данная теория не пройдет клинические испытания, и не докажут ее на более высоком уровне, чем университет, никто не будет менять протоколы, и это разумно. А теперь, Данил, ты дяденька – крутой реаниматолог.
- Это роль мне больше нравится.
- Вот ты, по идее, прочитав этот самый доклад, задумался о том, чтобы попробовать. Тут хочу сразу сказать, что здесь не идет речь о причинении вреда ребенку. Задача реаниматолога – сделать так, чтобы ребенок жил, даже пускай его, спустя время, отправят к офтальмологу. Но вот они увидели наши результаты, подчеркну, что научной работы, и просто задумаются. Может быть, при первой возможности, когда снижение кислорода не будет влиять на здоровье ребенка, крутой дяденька снизит его.
- Я знаю, что ты защищала доклад по здравоохранению в Стэнфорде. В этот же самый момент проходила всероссийская олимпиада по офтальмологии. Может быть вопрос глупый, но почему поехала в Америку?
- (Смеется) На самом деле у меня были жуткие метания по этому поводу. Просто дело в том, что на олимпиаду от университета ехало пять человек, а защищать доклад должна была я и мой напарник.
- То есть в Стэнфорде без тебя никак.
- Да, если еще учесть, что работа была по сравнению вспышек инфекционных заболеваний в США и России. Было бы забавно, если бы российская часть доклада уехала в Новосибирск. Плюс, это заняло целых восемь месяцев работы! Очень хотелось, чтобы они не прошли в пустую.
- Расскажи о программе. Как туда попала?
- У меня любимая фраза: «Случайности не случайны». Много лет назад, еще в школе, я занималась в музыкалке ...
- Лена, вот скажи мне! Где ты не училась?
- В художественной школе. Я отвратительно рисую! (Смеется) Ну так вот. Со мной училась одна девочка, с которой после школы мы потеряли связь. Пару лет назад я встретила случайно свою учительницу музыки, и она попросила меня найти эту девочку. Я, конечно, выполнила просьбу. Нашла ее в «Вконтакте», передала сообщение. С тех пор она висела у меня в «фрэндлисте». И, где-то год назад, она выкладывает фотографии из Стэнфорда, где она защищает доклад по какой-то научной программе. «Живут же люди, а!», – подумала я в тот момент. Конечно, не могу сказать, что моя жизнь скучная, но, когда выкладывают фото из Стэнфорда, невольно начинаешь завидовать.
- Невольно? Да тут: «без шансов, без вариантов».
- Да, да! И я так смотрела на это все, завидовала белой завистью. Подумала тогда еще, что мне это не светит. Медицина и Стэнфорд как-то не сочетаются. И тут эта девочка репостит запись с какой-то группы. Я ее читаю и вижу: о, Боже мой, направление «здравоохранение и биологическая безопасность»! Я подала заявку. А дело в том, что все этапы отбора приходились на период форменного дурдома в моей жизни: ночь перед экзаменом, практика и т.д. Всё время у меня была мысль: «Ну не пройду, ну не выйдет!». В итоге я прошла все этапы, в том числе собеседование. И тут, нахожусь я на свадьбе у друзей в Пензе, и у меня звонит телефон. Я вижу странный номер, а потом отображается город звонящего. New York. Меня взяли. Я закричала так, что мальчик-попрошайка, с табличкой «помогите, подайте»... Испугался, просто выкинул эту табличку и убежал! (Смеется) Через неделю я узнала, что буду работать только с одним человеком в команде, а не с четырьмя, как это обычно там делают. С одной стороны, работы в два раза больше, но с другой – контакт с моим коллегой Тимом было налаживать проще.
- И какая была тема доклада?
- Дело в том, что Тим из штата Техас. Там была Эбола. И все СМИ Америки трубили направо и налево об этом, разводили панику. У нас же была не Эбола, но тоже эпидемия. Каждый год у нас вспышка, как раз-таки в это время года, Гепатита А. В Сызрани есть небезопасный источник воды, из которого, собственного, пьют люди и заражаются. И у нас об этом что, как ты думаешь? Ни-че-го. Волна заражений началась с 2011 года. Кривая по количеству пораженных с каждый годом растет все больше. На этом противопоставлении мы и построили свой доклад. Кстати, вообще первое упоминание об этом инциденте в СМИ – в 2015. И знаешь где оно было? В каких-то местных новостях, в разделе про аварии, ДТП... («Парк Гагарина» о вспышке гепатита в Сызрани писал — Авт.)
- Происшествия.
- Да, именно. Можно сказать, что эта тема абсолютно не раскрывалась. Да и эти заражения, по большому счету, можно было предотвратить.
- Я как понял, вы делали статистику?
- Мы с нее начинали, как с основы. Но идеей проекта было выяснить, почему по поводу Эболы в США – паника, а у нас – полнейшая апатия, спуск на тормозах. Мы анализировали много факторов, в том числе СМИ. Я, наверно, опять бросаю камень...
- Бросай булыжник, буду отдуваться «за своих».
- Давай тогда я по презентации пойду (В этот момент Лена достает телефон, ищет презентацию и показывает мне ее слайд за слайдом. Видно, что эта тема ею выстрадана).
- Разве я против?
- Я вообще хочу сначала объяснить, почему это так важно, на примере нашего выступления. За 5 минут до презентации доклада мы приклеили по конфете под сиденья пяти стульев. Выступали мы одними из последних. Выйдя на сцену, мы попросили зал немного размяться. Считается же, что рукопожатия вызывают выброс эндорфина у людей. Вот мы и попросили их пожать руки четырем людям, каким угодно. А после мы попросили каждого посмотреть под стул и подняли тех, у кого конфеты. Потом попросили поднять руки тех, кто жал им руки. Потом, кто жал руки второму порядку. Что в итоге вышло? Почти весь зал принял на себе рукопожатие – в первом, втором, третьем круге от этих 5 людей.
- Это прям как теория «пяти рукопожатий».
- Что-то около того. Потом мы спросили, а что, если бы эти люди были бы заражены «Гепатитом А»? В зале было молчание. И тут главный вопрос: «Значит ли это, что у вас Гепатит А»? Как вообще он передается, что это такое? Одна тишина...
- Да уж.
- Давай к самому докладу. Сначала мы рассмотрели расходы наших стран на здравоохранение. В России всё просто идет вниз. Кривая здесь не такая резкая, потому что мы рассчитывали по долларам, взяли курс в 70. А если бы мы сначала рассчитывали по 30? Кривая бы ушла еще ниже. Это просто отражает отношение...
Если не тратятся деньги на здравоохранение, значит, люди, которые эти финансы распределяют, не считают, что это является важным. Люди просто не думают о здравоохранении.
- Да, тут всё понятно.
- Теперь уже конкретно о гепатите А. Во время вспышки в Сызрани были заполнены все инфекционные отделения, даже переоборудованы некоторые обычные отделения. Людей просто некуда было класть.
- А на этой кривой количество заболевших?
- Да, но надо помнить, что тут только Сызрань.
- Стоп. А данных нет?
- В том все и дело, понимаешь? Когда я пыталась найти хоть какую-то информацию, то нашла только количество заболевших на май 2015 года.
- Никаких официальных данных?
- Только памятка в 2015 году о профилактике гепатита А. Опубликована она была в Тольятти. Там и подтверждалось, что да, вспышка была в Сызрани. Больше я не нашла ничего. Остальные данные я собирала по крупицам. Знаешь, в чем ещё проблема? Многие думают, что от него не умирают. И да, смерть от него не наступает, но гепатит А может привести к таким осложнениям, которые приводят к летальному исходу. Например, печеночная недостаточность. Но! По результатам вскрытия что войдёт в официальную статистику?
- Печеночная недостаточность.
- Да! Хотя вызвана она в этом случае гепатитом А.
- Ну я смотрю сейчас на этот график... За 4 года количество зараженных увеличилось в два раза. И это только Сызрань.
- И это только к маю 2015, понимаешь? Возможно, сейчас будет новая вспышка. Она как раз в это время начинает бушевать. Кстати, вот в Волгограде провели очень интересное исследование, которое мы решили тоже включить в доклад. Там огромный опрос про то, знают ли вообще люди о гепатите. Больше половины из тех, кто сказал, что они уверены в своей осведомленности о болезни, просто ничего о ней не знали. Вообще ничего.
- А ?
- В Самаре я проводила. Картина была примерно такая же. 40% процентов опрошенных о гепатите не знают ровным счетом ничего. Самое главное здесь, что я добавила один вопрос. Вот, предположим, что вы не знаете ничего об этой болезни. А хотите узнать? Ведь вспышка каждый год! 85% – нет, зачем мне. Просто 85 процентов людей, которые осознали, что ничего не знают о болезни, так и не хотят о ней ничего узнавать.
- Обо всей это ситуации надо побольше узнать. Может быть, что-нибудь можно сделать самим.
- Надеюсь на это.
- Ладно, что мы о грустном. Ты ведь общаешься с огромным количеством иностранцев. Я не могу тут не задать вопрос: что говорят они о России?
- Да все говорят о России! (смеемся из-за «имперской» фразы). На самом деле, я понимаю, к чему ты клонишь. Но они говорят не столько о самой России, сколько о русских вещах. О языке в том числе. Я знаю многих ребят американцев, которые просто начали учить русский. На моё «почему» я получила совершенно поразительный ответ. Когда американец, который говорит всю жизнь на довольно несложном языке, начинает учить вот эту вот страшную грамматику.
- А эти ударения, ммм...
- Да! Так вот они ответили, что, когда начинаешь учить русский язык, начинаешь понимать русских людей. Помимо этого, все, кто участвовал со мной в Стэнфордской программе, побывали в России. На предконференции им удалось побывать в Москве и Тюмени. Ну, ладно Москва, но Тюмень!
- Ну, не надо про Тюмень. Это довольно элитный фасад нашего большого домика.
- Ну да, там же нефть.
- Много нефти.
- Но всё равно! Мы там жили, например, на территории детского лагеря. Ты представляешь это? Тебя привозят в другую страну и селят в детском лагере в лесу. Ладно наши дети: каждое лето проводят в таких заведениях, а у них же они другие совсем. Да и вообще, они увидели Россию такой, какая она есть. Вот они сразу полюбили русскую особенность улыбки. Они поняли, что если уж русский тебе улыбнулся, то он тебе поможет при любых обстоятельствах, хоть в два часа ночи. Хотя сначала Москва произвела на них впечатления депрессивного города, особенно когда спускаешься в метро в шесть утра.
- Есть такое.
- Это они еще не бывали! Забитый под завязку сорок первый автобус с утра кого угодно в депрессию вгонит (Смеется). На самом деле, они даже не обсуждают политику, потому что они прекрасно понимают, что русские люди – это не позиция русского государства.
- А с обратной если стороны. Они себя ассоциируют с политикой своей страны?
- Нет, то же самое. Противостояние Россия – США не распространяется на обычных людей ни в коей мере.
- Лен, ты не думала уехать за границу?
- Я терпеть не могу людей, которые говорят: «пора валить». Уезжать куда-то просто ради того, чтобы уехать – это глупо. Я не могу точно сказать, останусь я в России, или уеду заграницу, потому что это будет зависеть от возможностей. Если я увижу «там» что-то такое интересное, что сможет мне дать сильное развитие – почему нет. Но это не означает абсолютно, что я перееду «туда» навсегда. Всё зависит просто от возможностей.
- Почему в стране вообще пришло в моду так активно говорить о том, что «пора валить»?
- Мне кажется, что очень многие, мягко скажем, недалёкие люди, думают, что если куда-то уехать, то будет лучше. Дело не в том, куда ты уезжаешь, дело в том, что ты из себя представляешь. Добиться всего можно и в России.
- Ты просто человек заголовок! (Смеемся оба) Ладно, ты ведь согласна с тем, что русский человек не любит русскую медицину?
- Да.
- Считаешь, что это оправданно?
- Да... то есть нет. Люди у нас совершенно не разделяют врачей и систему здравоохранения – вот в этом проблема. То, что у нас в системе творится – беда. Не хватает врачей, образование перелопачивают то в одну сторону, то в другую, всё постоянно меняется, сокращают финансирование, сокращают время приема пациента. А посреди этого большого урагана стоит среднестатистический врач, который пришел в медицину, чтобы лечить людей. Ему говорят, что он, будучи офтальмологом, должен принимать пациента за 8 минут. 8 минут! Представляешь? Если ты сам не сможешь провести осмотр за это время, то это твой минус. Люди-то жалуются в основном на здравоохранение, получается.
- А есть ли стереотип, что все врачи злые, обиженные на жизнь?
- Мне сложно говорить о стереотипах, потому что я смотрю на это с другой стороны. Конечно, скажу честно, не все врачи – хорошие. Но всё это дело одного человека, а не целой профессии. Любой врач – это тоже человек. И я вполне могу понять, что он тоже может психануть, послать кого-угодно куда-угодно, потому что просто бывает такое. Накипело. У нас просто все освещается однобоко. Многие думает, что образ врача – это некий красивый, харизматичный доктор из каких-нибудь американских сериалов. Конечно, на таком фоне приходится выслушивать много обвинений, даже среди моих знакомых. Но пациенты зачастую не понимают, что виноваты сами. Вот история из жизни. Пришел дядька через 15 минут после окончания приема со словами:
- Мне тут попала металлическая стружка в глаз, сделайте что-нибудь, пожалуйста.
- А когда она вам в глаз попала?
- Да ну три дня назад.
- То есть вы три дня ходили со стружкой в глазу? И решили прийти ко мне после 15 минут окончания рабочего дня?
- Ну вы же врач! Вы же клятву давали!
И, вот, давай твое мнение! Правильно ли поступил врач, который сказал, чтобы пациент пришел завтра в рабочие часы приема. Тем более, что он и без того три дня ходил с этой стружкой и его не очень это волновало. Тем более, что на вопрос о том, почему он пришел, ответил: «Так, мимо проходил»?
- Ты знаешь мой ответ.
- Еще бы не знать. Другое дело, что эту ситуацию преподносят иначе: «У меня металл в глазу, а мне говорят, чтобы я пришел завтра!».
- Начал я интервью с того, каким человеком должен быть врач. Сейчас же хочу спросить: каким человеком врач ни в коем случае быть не должен?
- Пойдем от обратного. Врачом не должен быть человек, который достиг определенного уровня знаний и решил остановиться. Очень быстро меняются схемы лечений и то, что несколько лет назад было обычной практикой, сейчас уже может устареть и даже вредить. Врач, который будет лечить по-старому, потому что его так учили в университете, может нанести больше вреда, чем пользы.
Я проводил Лену до автобусной остановки. За каких-то 15 минут после выключения диктофона, мы успели поговорить о литературе, собственных маниях ведения дневников, а также рассказать по несколько историй из наших жизней. Она много жестикулировала на протяжении всего вечера, и я не мог отделаться от мысли, что был неправ. Всё-таки весь мир создан для одной простой цели – спасать человека.
Данил Махов
