Его зовут Андрей. Фамилия у него Олех. Мы сидим на втором этаже «Вива Ленда». В кафе. Он взял кофе, я взяла чай. Обстановка уютнейшая, но говорим мы о тяжелых вещах.
Мы говорим о Безымянлаге. Об исправительно-трудовом учреждении и одноименном романе, который Олех и написал. Написал, вышел с ним в финал премии «Дебют» и получил от Эксмо предложение книгу издать. Роман издан, и вы можете его купить. Ну, например, в «Метиде».
«Ветер гонял метель, и в темно-сером неярком свете зимней зари проступала то одна, то другая часть невысокой горы трупов, положенных друг на друга штабелями. Их было около трехсот, голые и в нижнем белье, сине-белые тела, покрытые снегом и ледяной крошкой. Неверов заметил, что глаза многих открыты, но побоялся в них заглянуть».
- Я, когда узнала об этой твоей книге, Андрей, подумала: какой смелый парень. После свидетельств Горбатова, Гинзбург, Жженова, Бухариной, Флоренского, Шаламова...
- Разумеется, я понимал, в какую тему влезаю. Понимал, с кем меня будут сравнивать. Хотя какое может быть сравнение. Все эти люди через весь этот ужас прошли. Это личная трагедия каждого из них, и то, что они написали об этом – подвиг. Я – совершенно другое дело. Я не был в ГУЛАГе. Мне посчастливилось. Но и мне было важно сказать об этом. По нескольким причинам. И одна из них в том, что ГУЛАГ для нашей страны – это нерешенная проблема.
Ожесточенные споры идут. До сих пор. Когда и живых свидетелей уже почти не осталось. Но я как раз и не хотел ни с кем спорить. Мне важно было посмотреть на ГУЛАГ глазами человека, не стоящего ни по одну из сторон.
Получилось или не получилось — другой вопрос. Но именно этого я добивался. И именно поэтому стремился максимально убрать себя из текста. Я вообще не люблю, когда в тексте много автора. То есть, как у любого человека, знающего историю своей страны, у меня, конечно же, есть мысли по поводу ГУЛАГа. Но тут я прямо задачу себе поставил — максимально отстраниться и посмотреть на происходящее с разных точек зрения. Отсюда и выбор героев.
- Следователь Неверов, которого командируют в Куйбышев с тем, чтобы он разобрался в обстоятельствах смерти начальника снабжения Безымянлага и его заместителя, инженер одного из строительных участков Зимонин, и зэк.
- Седой зэк. Человек без имени. У лагеря нет имени — Безымянлаг. Ну и у этого заключенного имени нет. Так вот, три героя, а в книге — три части, и каждая часть — это история гибели лагерных начальников глазами одного из героев.
- И длится эта история три дня. Отсыл к Солженицыну?
- Ну да, есть перекличка с «Одним днем Ивана Денисовича». Но на самом деле мне просто нужно было уплотнить повествование. Я только что закончил второй роман Безымянской трилогии. Я ж трилогию задумал. Вторая книга называется «Улица Свободы», и вот там события разворачиваются на протяжении 9 месяцев. Это 75-й год. То, что называют теперь эпохой застоя. Ну и в романе время как бы застыло. А в «Безымянлаге» мне нужно было наоборот повествование до предела сжать. Иначе не показать напряжения, в котором существовали люди. Ноябрь-декабрь 41-го. И время само по себе тяжелое, да еще обстоятельства жуткие – каждый шаг, каждое действие, каждое слово могут иметь самые страшные последствия.
- Сюжет «Безымянлага» — вымышлен?
- Коррупция в высшем руководстве лагеря не задокументирована. Но есть множество дел о хищениях среди сотрудников рангом помельче. Так что это не абсолютный вымысел, хотя реальных прототипов у героев нет. Это такие собирательные образы. Но обстоятельства — реальны, и это такая реальность, что очень трудно было, признаюсь, сохранять ту самую отстраненность. Очень. И в какой-то момент, к концу третьей части, к счастью, я поймал себя на том, что не могу отделаться от мысли: а как бы я поступил на месте героя? И это был очень тяжелый лично для меня момент, потому что я понял, что не знаю, как бы я поступил.
- «Как вежлив ты в покое и в тепле.//Но будешь ли таким во время давки//На поврежденном бурей корабле//Или в толпе у керосинной лавки?» Постоянно задаю себе этот вопрос. Ответ тот же – не знаю.
- Удивительно, мне кажется, как раз не это, а то, как легко люди судят. Те же сталинисты. В последние годы они все активнее выступают. И хорошо, что у них есть такая возможность. Я в этом смысле абсолютный либерал: любой человек имеет право на то, чтобы открыто заявлять о своей позиции. Но я считаю, что в их аргументации есть ошибка. Очень простая логическая ошибка.
Они видят себя только на стороне судей. Но, как показывает история, история того же Безымянлага, и у меня в романе это есть, ты можешь очень легко превратиться из судьи в подсудимого.
Сколько сотрудников НКВД стали жертвами чисток в том же 37-м, или в 38-м. А 53-й возьмите. 16 лет прошло с 37-го. Всего ничего по историческим меркам. Но вот уже осужден Берия.
- О жанре романа хотелось бы еще поговорить. Это же детектив...
- Я считаю, что книга, о чем бы она ни была, должна увлекать. Поэтому да, мой «Безымянлаг» — это детектив, но это... не детектив. Писатель Илья Кочергин прислал мне свою рецензию, и он там пишет, что, читая вроде бы детективный роман, вдруг понял, что оказался в театре абсурда: детектив ищет убийцу, но ищет он его в том месте, где смерть обычное дело. И это действительно так — только за зиму 1941-1942 годов в Безымянлаге погиб каждый восьмой заключенный. Абсурдна, по мнению Кочергина, и сама фигура детектива. Неверов – лейтенант госбезопасности, то есть представитель системы, которая это место и создала. Но никому другому и не могли поручить это дело — только сотруднику госбезопасности. Я, конечно, не писатель абсурда. Но это же действительно абсурд — страшный, ежедневный, ежечасный.
- В каком году ты закончил школу?
- В 2000-м. Я безымянский и школу окончил безымянскую. 120-ю. Это очень хорошая школа. Английский со 2-го класса. И если вы о том, как нам преподавали историю, то я вам скажу, что историю нам преподавал очень хороший педагог. Елизавета Дмитриевна. Она из Ленинграда, блокадница. Отличный преподаватель, но такой... советской закалки, и школьником я ничего не знал о Безымянлаге.
Скажу больше, когда учился в университете, а учился я на истфаке, нам была рекомендована книжка «Военно-промышленный комплекс области» – она только что вышла. И по традиции советской опять же историографии о Безымянлаге там тоже не было ни слова.
Уже давно открыты были архивы, но в книге фигурировал исключительно Особстрой: Особстрой построил, Особстрой заявил. И, если ты не в теме, то и не догадаешься, что речь о строительстве, которое вели силами заключенных.
Так что я и студентом ничего не знал о Безымянлаге. Ну, может, еще потому, что был плохим студентом. О Безымянлаге я узнал, когда журналистикой занялся. И, собственно, тут-то и возник настоящий интерес к истории. Но я не об этом хотел сказать, а о том, что не только школьные учителя, но даже и не все профессиональные историки хотят, как видим, касаться этой темы. Кто-то, возможно, боится. Кто-то считает, что это бросает тень на трудовой подвиг народа в Великую Отечественную войну. Это подвиг то, что сделал для Победы тыл. Но разве не для победы заключенными Безымянлага были построены два авиационных завода, авиамоторный завод, аэродромы, ТЭЦ, радиостация...
- А еще жилье для рабочих заводов, водопровод, канализациия, трамвайные пути...
- Большинство из тех, кто все это строил, были далеки от политика. Сложно представить, что искренний враг режима мог дотянуть до 41-го, пройдя через все волны репрессий. А статью «антиреволюционные высказывания» (одна из самых популярных, если так можно сказать) давали часто тогда, когда следствие заходило в тупик или когда человека хотели посадить (разнарядки же существовали — ввиду высокой смертности в лагерях постоянно требовались новые люди), но ничего другого не могли приписать. За «антиреволюционное высказывание» вообще могло что угодно сойти: покритиковал какого-нибудь мелкого чиновника за нерадивость – тот накатал донос. Многие из заключенных Безымянлага проходили по статье обычного бытового воровства. Много было крестьян. А квалифицированных строителей постоянно не хватало. Постоянно в переписке лагерного начальства с центральным аппаратом НКВД шла тема дефицита специалистов. Нужны были сварщики, каменщики. Блатари нужны были, чтобы контролировать заключенных – сил ВОХРа не хватало. С другой стороны, по воровским законам работать нельзя. Блатари в какой-то момент начинали становиться помехой – лагерь от блатных очищали. Этот дуализм, он на протяжении всего времени существования лагеря наблюдается. Так что это, конечно, еще один миф, что весь ГУЛАГ — это исключительно политзаключенные. Тут важен вопрос источника. Материалы центра Сахарова — это воспоминания в основном и чаще всего написанные интеллигентом, человеком, который владеет словом и может таким образом быть услышан. А большинство заключенных Безымянлага – людьми с низким уровнем образования, и свидетельств этих людей очень мало. Мне один из друзей прислал, правда, когда уже роман вышел, дневники одного человека. Он даже и заключенным Безымянлага не был. Он был вольнонаемным. Но обычный рабочий. И это такое совершенно безыскусное повествование. Простой слог, грамматические ошибки. Но свой собственный взгляд. Однако такие источники – это большая редкость. И если и была в этом романе у меня какая-то задача как у историка, то это то, что называется критика источников. Попытка разобраться, кто что и почему говорит.
- В послесловии ты приводишь реальную речь реального прокурора на совещании руководства строительства. Бахаров его фамилия. Он приводит цифры смертности и называет это катастрофой, говорит о невыносимых условия труда и жизни заключенных. То есть, все-таки были попытки как-то выправить ситуацию?
- Она очень правильно звучит, эта его речь. Но дело в том, что такие речи произносились на протяжении всего существования Безымянлага. Были объективные причины, разумеется: разместить на пустом месте и наладить жизнедеятельность 100 тысяч человек трудно. Но дело в том, что, и когда в лагере было 2000 и 1600 человек, происходило то же самое. Невыдача обмундирования зимой, притом что обмундирование есть на складах; плохое питание, притом что есть возможность сделать его несколько лучше... Все это переходит из речи в речь. Они ж ни перед кем не рисовались, лагерные начальники. Сидели и обсуждали все эти, мягко говоря, сложности. Раз за разом произносились одни и те же слова. Вот сейчас их прокурор произносит, в следующий раз их произнесет возмущенный начальник участка. Или Лепилов. Он все шесть лет руководил стройкой — не менялось ничего.
Мы и сегодня часто слышим с разных трибун речи в этом стиле: плохо – надо срочно принимать меры. И ваше поколение, уверен, такими речами кормили. И ваше поколение, и наше мы слышим одну и ту же риторику, слышим очень правильные слова, но слова эти так и остаются большей частью словами.
Но тем не менее, я сейчас скажу вещь, которая, возможно, многим не понравится. Но я и не претендую. Это моя личная точка зрения. Лагерь – это ужасное место, без каких-либо скидок. Но в том то и дело, что там нет никакого централизованного зла. И проблема не в руководителе злом, и даже не в НКВД и Берии. Даже не в Сталине. Дело в системе, которая сама себя создает и сама себя пожирает. Беды проистекают чаще всего из совершенно обычных простых человеческих вещей. Безответственное отношение к своим обязанностям. Лень. Кто-то банально ворует... Простои. Это была колоссальная проблема для Безымянлага. Сгоняют людей рыть котлованы, а лопат у них нет. Бригада лесорубов без топоров сидит две недели. Чухнулись только тогда, когда эти лесорубы начали умирать с голоду.
- А вот еще больной вопрос об индустриальном скачке. Тоже столько копий сломано.
- Ну вот как опять судить? Конечно, хотелось бы сказать, что можно было построить все эти наши индустриальные гиганты без таких человеческих страданий и жертв. Но получилось так, как получилось. Исправить это нельзя. И спорить с этим бесполезно.
Это шизофрения на самом деле спорить со своим прошлым. И отрицать или приукрашивать то, что с тобой произошло, глупо. Мы можем только прошлое свое принять и постараться, чтобы такого больше не повторилось.
Это максимум того, на что мы способны. Но принять – это важно. Кочергин, о котором я вам говорил, он назвал мой «Безымянлаг» – попыткой литературой психотерапии. Все равно, что человек приходит к психотерапевту и проговаривает то, что его мучит. Я, честно, не думал в таком ключе, но ведь так оно и есть. Для меня во всяком случае, это была своего рода терапия. Вот это все проговорить.
- Ты, как я знаю, безымянский.
- Возле метро Безымянка живу. И именно с этой станцией, с мозаикой этой станции у меня связано, наверное, одно из самых сильных впечатлений детства. Автор мозаики Алексей Григорьевич Моргун. Мальчиком, лет пятнадцати, наверное, его эвакуировали в Самару из Киева, и он работал клепальщиком на авиационном заводе. А когда метро строили, Алексей Григорьевич был уже главным архитектором и настоял на том, что станцию Безымянка будет сам оформлять. Мозаика его работы. В целом это такой парадный образ Безымянки времен Отечественной войны – авиационные заводы, истребители... Но есть там один фрагмент, который очень точно передает вот эту тяжелую атмосферу первой военной зимы. Строительные балки, ветер сгибает деревья... Меня фрагмент этот в детстве завораживал. Но только узнав о Безымянлаге, я понял, о чем он на самом деле. Не мог Моргун позволить себе сказать об этом открыто. Тем более, занимая такую должность. Но тем не менее сказал.
- Какой постройки твой дом?
- Сталинка 56-го года. Но рядом есть и здания конца 40-х. Вообще вся Безымянка, она началась отсюда. Ну то есть с железнодорожной станции Безымянка. И, между прочим, на месте этой железнодорожной станции хотели сделать второй вокзал. И существуют даже эскизы этого вокзала.
- А мы сидим...?
- А мы сидим ровно на территории лагеря. Отсюда до Зубчаниновки шли бараки бесконечные. И в 40-е с этого места мы бы с вами видели ТЭЦ — никаких пятиэтажек тут тогда не было. А на Ставропольской и Вольской были штабные домики. Местные краеведы утверждают, не знаю насколько это правда, что там до сих опор осталась пара строений Безымянлага. И даже вроде как фотографии есть. Вообще, часть двухэтажек, про которые говорят, что их строили пленные немцы, построены зэками. Часть таких зданий, действительно, строили пленные, часть трудомобилизованные, а часть лагерники. Как и щитовые домики на Каховской. Я как раз в одном таком родился. Строили для НКВДэшников. Сборная конструкция: привезли, собрали быстро – живи.
- Мне ребенком приходилось бывать в Парке Щорса. И я всякий раз думала: какой же он неуютный. Потом узнала — на месте кладбища разбит.
- Я понимаю, о чем вы. Я совершенно не мистик, но достаточно много времени посвятил размышлению на эту тему и в конце концов понял, что все зависит от мировосприятия. У меня бабушка, Александра Андреевна, ей 87 лет, но она полна сил и оптимизма. На Безымянку приехала в 53 году, работала фрезеровщицей на 24-м заводе. О Безымянлаге даже не слышала. И это притом, что жила в тех самых бараках, в которых жили зэки. Но никакие тени ее никогда не посещали. Она совсем юной приехала из деревни. К тяжелому труду привычная, а тут столько парней, они на гармошках играют, наперебой зовут танцевать... У нее только радужные воспоминания о молодости и о Безымянке ее молодости. Но она и по природе своей жизнерадостный человек. И мироощущение у нее радостное. Такого не выработаешь. С этим надо родиться. Я не таков. Да и детство мое пришлось на 90-е. А Безымянка 90-х — это совсем не Безымянка 60-х. 60-е — это промышленный подъем, который сказывается на всех сторонах жизни. А Безымянка — это же промышленность. Архитектор Александр Аркадьевич Аксарин, он здесь тоже жил в молодости, говорит, что Безымянка, вот эти ее жилые районы, они были таким продолжением заводов. И именно заводы следили здесь за порядком. И чистота была идеальная. Она очень ухоженной была, тогдашняя Безымянка. Зеленая, чистая.
Я не застал ее светлых времен. Все, что я видел в детстве — это разруха. Сейчас Безымянку опять начали благоустраивать. И хорошо бы хватило на это денег. А в 90-е вставали заводы, и было не до благоустройства.
Но детство при любом раскладе – лучшее время жизни. И я любил даже и ту Безымянку. Мне, на самом деле, даже и нравилось это запустение. Нравилась заросшая Свобода, сквер Калинина, ни на что не похожий. Я находил во всем этом красоту. Красоту увядания. Ну а про архитектуру и говорить нечего – архитектура здесь потрясающая. Безымянка – это единственный в городе архитектурный ансамбль такого рода. Образец законченной архитектурной мысли, хотя и не до конца реализованной. При Хрущеве же решили бороться с архитектурными излишествами, и уже в доме, где живу я, никаких излишеств нет. А Победа, она в этом смысле роскошна. Даже в квартирах, как во дворцовых залах, на потолках лепнина.
- Если б довелось тебе провести экскурсию по Безымянке, каким бы был маршрут?
- Начал бы со станции Безымянка, конечно же. С железнодорожной. Там очень хороший вид с путей.
Безымянка в яме, горизонт недалекий, и можно подняться на железнодорожный мост и увидеть ее практически всю. Разумеется, провел бы по Победе. Через сквер Калинина, вывел был на улицу Свободы...
- ... которая начинается улицей 22 партъезда, обещавшего, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Ну и Сталина на том же съезде договорились, насколько знаю, из Мавзолея вынести.
- Конечно, сегодня в этом есть некая горькая ирония. Тем более, что она узенькая, низенькая, тихая, эта наша улица Свободы. Свободка такая. И, конечно, все это провоцирует на какую-то литературную игру. И во втором романе я это обыгрываю — использую безымянскую топонимику в названиях и самой книги, и ее глав. И это имеет и буквальный смысл – герои живут на улице Свободы. Ну и метафорический. Например, глава «Улица Победы» — это еще про внутреннюю победу героев.
- Безымянка — единственное, что связывает романы в трилогию.
- Не только. Некоторых героев «Безымянлага» внимательный читатель найдет и во втором романе, и в третьем — он у меня как раз про 90-е, называться будет «Обмен и продажа». Нет, на самом деле, перекличек много. Безымянлаг – это в буквальном смысле место, огороженное колючей проволокой, место несвободы. Но вторая часть трилогии тоже о свободе и несвободе, но не в бытовом смысле этого слова. На улице Свободы 75-го года – никаких колючек нет: иди, куда хочешь и делай, что хочешь. Но не понятно, куда идти и что делать. Мои герои – это двадцатилетние парни, фураги. Это первое послесталинское поколение. И это еще и горожане в первом поколении. Родители большинства из них приехали на Безымянку из деревень. И для этих их родителей, как и для моей бабушки – это был некий жизненный рывок. Юность геров «Улицы Свободы» приходится на середину 70-х. А в 70-е экономика начинает уже буксовать. Это объясняет не все, но многое. Например, когнитивный диссонанс моих героев. Официальная пропаганда говорит тебе, что рабочие – гегемон. Но ты видишь, что главные люди...
- «Завсклад, директор магазина, товаровед»...
- Далеко не рабочие, а живут значительно лучше. И ты все это наблюдаешь и понимаешь, что что-то в этом мире не так. Даже если ты простой парень из рабочей семьи и не подвержен рефлексии, а мои герои как раз таковы. Это никакие не философы. Обычные парни и даже самим себе порой не могут объяснить, что их не устраивает. Вроде как бы должно устраивать все. А не устраивает. И фураги в этом смысле, конечно, протестное движение. У них не было никакой программы. Хотя есть мнение, что им была близка идеология коммунизма. Близка настолько, что они носили в петлицах пиджаков портрет Ленина. И чуть ли не вдохновлялись знаменитой его речью на 3 съезде Союза коммунистической молодежи. Я говорил со многими бывшими фурагами – даже о существовании этой речи не знают.
Одним из самых ярких атрибутов фураг была свернутая трубочкой газета, но мало кто из них эти газеты читал. И уж точно никто никакую коммунистическую идеологию не проповедовал. Более того, комсомольцев они презрительно называли комсюками. А олицетворением врага для них были дети торгашей и советско-партийной номенклатуры. Фураги называли их быками.
Дети торгашей и советско-партийной номенклатуры могли себе позволить импортные тряпки. А что могли себе позволить мои герои? Ну разве бабайку мохеровую, купленную за 15 рублей у армян. Ну не мог фрезеровщик первого разряда с окладом в 70 рублей приобрести себе джинсы. Самые паршивые, самодел — 120 рублей. Две месячных зарплаты. Вот отсюда запрет на джинсы в фуражьей среде, от нищеты. И ненависть ко всякому, кто мог себе эти джинсы позволить.
- Но у них был идеал?
- Идеал фураги, и это тоже такая красная нить трилогии — блатной мир. Стать вором. Человеком свободным от каких – либо обязательств.
- В 90-е вот тоже многие мальчики видели себя бандитами. А девочки мечтали о карьере валютной проститутки.
- На самом деле этот идеал корнями уходит в глубочайшие исторические пласты. Крестьянин пашет на барина и единственное, что он может себе представить как некую иную реальность — это...
- Кудеяр.
- Не факт, что крестьянин отважится выйти на большую дорогу. Но как греза это жило в народе. И у фураг, у них тоже была вот такая греза – блатной мир. Да, ты рискуешь: поймают – посадят. Но пока ты не пойман – ты свободен. Тебе не надо каждый день ходить на завод и пахать там за деньги, на которые ты мало что можешь себе позволить. Нет, конечно, были люди, и их было немало, которые и в эти годы вырывались в иные социальные пласты, совершив тот самый рывок. Но происходило это, как и все в нашем мире, пожалуй, вопреки, а не благодаря чему-то. Но это уже роман про другое. А у меня вот про этих ребят. Тут же еще же очень важен пример другой жизни.
А ситуация была такой, что в сознании людей, которые этих моих ребят окружали, все более крепло убеждение, что на жителя Безымянки смотрят как на что-то второсортное.
Взять хотя бы историю с маньяком Ночная тварь. Он в основном в Зубчаниновке орудовал. Да и вообще маньяк может где угодно появиться. Но это был момент, когда Безымянка уже начала осознать себя окраиной, до которой властям нет дела. И стали возникать протестные настроения. А были как раз выборы в Советы. По квартирам жителей Безымянки ходили агитаторы, а жители им говорили: «Мы не пойдем голосовать, пока не поймаете маньяка». И приехал генерал из Москвы, и начались облавы, и маньяк был пойман, но в сознании людей это уже мало что меняло. Есть город с его набережной, театрами и прочими благами культуры. И есть окраина, где убивают людей по ночам. Ну и у жителей города в свою очередь начало складываться представление о Безымянке, как о таком темном месте. Противопоставление переходило в противостояние. И житель Старой Самары отлично знал, что если он появится вечером на Безымянке, то его обязательно встретят. В 80-е ситуация усугубилась. А в 90-е Безымянка – это уже ну просто мрак, тьма, нищета, проституция и героиновая наркомания.
- Тяжелые темы ты выбираешь. Но то, что пишешь как раз не удивительно. Ну если мама учитель русского и литературы, а отец — журналист? Отец не пробовал в себя в литературе?
- Сказки писал. Ироничные. Сохранились в черновиках. Я, кстати, тоже люблю, когда люди смеются. И начинал в юмористическом жанре. Не публиковал – читал отцу и друзьям.
- Рассмешить человека не просто. Хохотали?
- До слез иногда. Но музы понесли меня в другие края, в нерадостные.
- Вернешься?
- Классический вопрос про литературные планы? «Улицу Свободы» я закончил две недели назад и отправил в Эксмо. Уж не знаю, возьмутся они за этот роман. Но даже если не возьмутся, выкину в сеть — так что не пропадет.
Последняя часть трилогии будет называться «Обмен и продажа». Вот на этом месте, где мы с вами сидим, в 90-е как раз стояли ларьки, где бандиты скупали золото и валюту.
Кстати, эта тема обмена и продажи, она и в первом, и во втором романе возникает. А фураги, повзрослевшие естественно, будут фигурировать и в 3-й книге. Но уже фоном. Так что закончу трилогию...
- А потом...
- На самом деле есть еще одна задумка. Если вкратце: ХIII век, Булгария. Падение Булгарского царства. Хотя это даже будет не столько о Булгарии, сколько о столкновении цивилизаций. Русские – с севера, монголы – с Востока, католики — с Запада, и Средняя Волга ставится центром мироздания, местом столкновения идей и интересов. К слову, большее заблуждение считать, что исторически нам отступать особо некуда. Выясняется, что есть куда. 13-й и 12-й века, они в чем-то даже гораздо более развиты, чем 16-й. Та же Булгария. Муромский городок, который рядом с Жигулевском. Там раскопки проводились – нашли теплые полы. Сегодня не у каждого такие есть, а тогда была вот такая система отопления. У идей на самом деле долгая жизнь. Вообще, удивительные вещи обнаруживаются – я сейчас как раз разные источники читаю. И уже примерно представляю структуру этой своей книги.
Но сначала — Безымянка...
Вопросы задавала Светлана Внукова
