Недавно в зале Союза художников, что на ул. Молодогвардейской, с очевидным успехом прошла выставка известного керамиста и графика Леонида Владимировича Шерешевского.
На сей раз мастер, вопреки обычаю, не стал в едином экспозиционном пространстве объединять графические и скульптурные работы. Лишив, быть может, зрителя удовольствия досконально понаблюдать за творческим процессом превращения рисунка в объем. Взамен того предоставив возможность душевно насладиться теми гранями своего дара, какие при переходе из плоскости в пластику неизменно теряются.
- Когда я в апреле прошлого года делал юбилейную выставку в нашем художественном музее, я там одновременно показал и графику, и скульптуру, - рассказывает Леонид Владимирович. – Намеренно желая раскрыть свою авторскую кухню, как из первого рождается второе. Как раз в этом смысле, наверное, явление стало интересным для зрительского восприятия. А здесь, в условиях ограниченного пространства, объемные композиции слишком сильно бы держали трехмерный ряд, в котором мы с вами находимся. Что мешало бы как следует разглядеть живописные произведения. И я просто подумал – не исключено, с завышенной самооценкой – что моя графика может самостоятельно существовать без того, что я сам называю просто кухней. Хотя в процессе работы над керамическим изделием графика всегда первична; грубо говоря, делаешь эскиз, отбрасываешь все ненужное, увеличиваешь в объеме вчетверо – и готово дело…
В том, что некоторые из представленной в экспозиции почти полусотни работ дождутся своего последующего перевоплощения в обожженный шамот, сомневаться не приходится. Достаточно присмотреться, скажем, к графическим метафорам «Слухи» или «Смотрящие вверх». Тем паче – изысканно строгая иллюстрация к «Фаусту», что просто сама собою просится с листа в трехмерное пространство.
А вот самый глянувшийся автору этих строк «Духовой оркестр» так, наверное, картинкой и останется. Собрались это лабухи после похорон отметить удачно проведенное мероприятие – и оторвались на славу. Вон одному уже и не до веселья, ему бы втихаря в уголке не выпить, а наоборот. И кто там на барабане верхом восседает – солистка ли, или их коллективная муза? В общем – традиционный богемный бардак, как-то исподволь отсылающий зрителя в атмосферу знаменитой кинокартины Феллини «Репетиция оркестра». Эдакие навеянные работой обобщения ставят ее из разряда жанровой сценки в ранг вполне самостоятельного и серьезного произведения искусства.
Хотя, как и остальные картинки с выставки, исполнено весьма доступными средствами и в достаточно простой технике: тушь, гуашь, камышовое или тростниковое перо. Выбор рабочего инструмента, как выяснилось, отнюдь не дань колоритному происхождению художника Шерешевского (он родом, почитай, из Китая):
- Просто техника такая, - говорит. – На Волге, особенно после паводка, этого добра полным-полно. Сам собираю камыш или тростник, сам делаю перья. В магазинах есть, и даже японские, лаком или еще чем покрытые. Но когда сам нашел и сам инструмент подготовил, он совсем по-другому в руке лежит. Да и вообще рисовать можно чем угодно, хоть вороньими перьями. У нас на Проране, кстати, осталась еще небольшая популяция воронов с пером почище гусиного. Ну, а уж что живое всегда лучше металлического, это факт…
Для Леонида Владимировича важно не чем, а как. При этом он не сильно заморачивается проблемой рождения образа. Мол, это как у Пушкина: «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге»… И главное здесь – не рабски-ученически срисовать натуру, а чтобы осмысленно получилось. С опорой на личный опыт, размышления, наблюдения, прочитанное. Он никогда не пытается своими произведениями ответить на какой-нибудь жизненный вопрос; он сам этот вопрос задает. Прежде всего – себе, первому и самому ответственному зрителю. И искренне радуется, когда после знакомства с его работами некоторые люди обращаются к автору с теми же сомнениями и по тем же проблемам. Хотя чаще всего каждый тут находит что-то свое личное.
Известная композиция Шерешевского «Трапеза» состоит всего из 14 предметов. И кабы не вдесятеро вокруг нее разночтений. Одним здесь видятся просто неровные буханки хлеба, других уносит к сюжету «Тайной вечери», кто-то представляет себе даже людоедских идолов с острова Пасхи. Не исключено, какой-нибудь забитый урка или оглодавший солдатик узрит тут вожделенную дневную пайку. Но все неизменно вспоминают про «хлеб наш насущный даждь нам днесь». Такова сила художественного воздействия – когда у всякого по-разному, но всё в едином смысловом ключе.
Участник многих российских и зарубежных выставок, автор ряда «выездных» работ, Леонид Шерешевский всегда чурался и политической, и рыночной конъюнктуры.
- Симпозиум 1991 года в Ташкенте, - вспоминает он, - был акцией уходящей советской эпохи. И тем оно интереснее. У узбеков были славные традиции в керамике, но со временем все они ушли в орнамент. Вот они и собрали керамистов со всего мира – возродить традиции, что ли. Мы тогда делали парковые скульптуры для совершенно пустого и огромного парка Навои. Пространство заполнили от души, но вскоре выяснилось, что ненадолго. Потом у них начались какие-то исламистские выступления против изображений живых существ. Хотя лично я как раз поставил там совсем абстрагированную работу. Перед узбекской поездкой прогулялся по волжской набережной мимо пустых постаментов (помните, было у нас такое?) – вот и собрал в ташкентском парке пустой постамент вроде как из разных эпох, начиная с античной…
Творчески он вообще часто забредает в античность. Икары. Кентавры. Грации. Но жить и работать в ту пору не хотел бы ни в какую. Говорит, у них в почете разве философы были, а скульпторы – так, ремесленники низшей категории. Вдобавок нельзя смотреть на античные вещи современными глазами. Если их исторически реконструировать, получатся статуи телесного колера со вставными глазами из самоцветов или пурпурно-зеленый Парфенон; короче – сущий кич.
- Я и «Кентавра» делал не как в древних мифах, - продолжает делиться Леонид Владимирович, - без хвоста, без туловища с двумя торсами. Вообще трудно представить существо с парой различных пищеварительных систем. Мой «Кентавр» - отображение двух сущностей, человечьей и животной, которые неуловимо перетекают одна в другую. И не из ненависти к человеку либо лошади сработано. Это, если хотите, автопортрет. Не случайно я ему свой собственный глаз нарисовал…
Художник старательно вглядывается в любую проблему пристальнее большинства из нас. Вот скажите: что такое телогрейка? Практичная рабочая одежда, экземпляры которой, случается, до сих пор раздают со своих залежалых складов окрестному сельскому электорату близкие к Газпрому кандидаты в депутаты. Под псевдопатриотические частушки, типа: «И пускай поганки-панки пляшут свои брейки, а я играю на тальянке в новой телогрейке». У Шерешевского в цикле «Под солнцем тоталитаризма» означенное светило дает человеку особый загар, превращающий ватник во вторую кожу. И нижнее аляповатое белье поверх одежды как символ перевернутой сути. Нутро наружу, если парой слов, и это очень страшно; приглядитесь к фигуре в «теляге» из графической композиции «Дом».
Аналогичная метаморфоза и с циклом «История прически. Франция. ХYIII век». Куда плывут кораблики с этих милых головок неведомо, но точно узнаваемо, откуда – да с гильотины же. Все коротко, ясно и в корень: секир башка в честь очередной ля революсьон. Аж дрожь пробирает от подобных куаферских вывертов.
Хотя, коли по правде, самому графику и керамисту от тоталитаризма и прочего не больно светлого прошлого практически и не досталось. Он родился и вырос в семье военного хирурга. И так сложилось, что от самого рождения в Порт-Артуре в 1948-м вместе с отцом кочевал по многочисленным местам службы. Где для юного дарования всегда находилось место то в изостудии при доме пионеров, то в азербайджанском художественном училище им. Азима Азим-заде. В 1972-м закончил отделение керамики Ленинградского высшего художественно-промышленного училища им. Мухиной. Тут, правда, такой славный факт: при приличном армейском чине и положении отец отмазывать сына от почетной обязанности даже не намеревался. И Леонид, будучи уже высокообразованным специалистом, целый год оттрубил рядовым в артиллерии (ну, там рисовал да оформительствовал, понятно – да тоже не мед, кто разумеет). По возвращении «из рядов сил» - пара лет художником на здешнем заводе «Стройкерамика», довольно скорое членство в Союзе художников и сравнительно гладкая творческая карьера. С грамотами, дипломами, выставками. С теперешней должностью доцента кафедры «Инновационное проектирование» Самарского строительного университета и многолетним преподавательским стажем в филиале художественной школы имени Зингера, что на улице Стара Загора.
Вот о последнем Леонид Владимирович горазд рассказывать бесконечно:
- Художник – это образ и способ жизни. Я не могу не рисовать. И преподаю не оттого, что не в силах свести концы с концами. Надо видеть, с каким лексиконом приходят к нам в школу безымянские мальчишки-девчонки и какими они от нас выпускаются. У меня как раз недавно был выпускной класс, замечательные детские работы на тему «Корабли». И ведь задание освоили ребята именно не как макетирование либо копирование, а в качестве метафоры. Говорят, трудно меняется человек, а мои за четыре года обучения – очень-очень. Причем последний год работали практически самостоятельно…
Донельзя придирчивый к собственному творчеству, Шерешевский без особого пиетета относится к скульптуре вообще. Из здешнего «треугольника Манизера» с восторгом воспринимает разве памятник Чапаеву. Ильич откровенно мелковат для царской подставки. На многотонного Куйбышева с одноименной площади можно без раздражения глядеть только под Новый год, когда памятник припорошен снегом и потому хорошо гармонирует с остальным развеселым ледяным оформлением. Короче, один Чапаев на всю столицу Среднего Поволжья (впрочем, в любимом его Питере еще такой же есть, но наш на достойном постаменте куда лучше смотрится). Плюс лишь одна достойная, на его взгляд, работа – скульптура «Муза истории» Клио на улице Лесной, неподалеку от «Ладьи».
И – всё. Без исключения все последние выкрутасы с запечатленными в бронзе на самарских улицах героями художественных или мультипликационных фильмов мастер с изрядной суровостью определяет «развлекаловом». И поясняет:
- С точки зрения искусства оно столь же глупо и пошло, как гордое повсеместное тиражирование нашей областной и городской геральдики. Это как слоники в серванте или коврик с олешками в квартире, только еще хуже. Недавно во время летней практики одна моя ученица искренне посчитала, что «Дама с ракеткой» в сквере возле драмтеатра – памятник домохозяйке, выбивающей пыль…
Большинство местных критиков величают его затворником, а он просто уверенный в себе человек, которого сторонними убеждениями и эмоциями с толку не собьешь. Который, к слову, по нынешнему времени-пространству бизнесменов с чиновниками предпочитает передвигаться либо пешком, либо на общественном транспорте. Чтобы в толпе наблюдать за лицами, за руками, а после прийти в мастерскую и все это написать.
Самым главным благом для себя почитает работу с чистого листа, когда через какое-то время к ней можно вернуться, продолжить, но ни в коем случае не повторять. Самое страшное для него наказание – если вдруг прилепят ярлык провинциальной знаменитости.
Немного суеверен. Упавший ненароком кусок глины не сомнет сразу, а внимательно изучит в надежде углядеть в получившейся конфигурации Божий промысел. Искренне убежден, что чем мы интеллектуальнее, тем дальше отодвигаемся от рая.
Любит к случаю повторить фразу Микеланджело насчет скульпторского труда: берешь кусок материала и отсекаешь все лишнее. Там вроде и продолжение было, как в стиле Эпохи Возрождения достичь окончательного совершенства: «А потом все это бросаешь с огромной высоты»…
Ну, Леонид Владимирович, с графикой-то такой фокус не пройдет. Она у вас и без скульптуры, право слово, хороша.
Александр Владимиров
