Просвещенной Европе он известен как русский поэт. Футбольным фанатам России - как

голодающий за «Крылья Советов».

Чиновники минкульта видят в нем скандального акциониста. Cлушатели «Эха» - пламенного публициста. Для самарских студентов он преподаватель культурологических дисциплин, а для «ПаркаГагарина» - герой рубрики «Интервью». Сергей Лейбград - имя этого универсала.

- Хотя родиной своей ты, Сергей, и считаешь поставангардную литературу, говорить с тобой сегодня мы будем, уж извини, о телевидении. Лейбград ведь ТВ лет, наверное, десять делает. И начинал, насколько знаю, на «Терре», куда ушел с поста главного редактора «Эха». Почему, кстати, ушел? Чего там тебе не нравилось, на тогдашнем «Эхе»?

-На тогдашнем «Эхе» мне нравилось все. У меня там была полная и безоговорочная свобода. В эфире обсуждались темы, вызывающие страшный резонанс - Макашов, Примаков, Титов, Лиманский, коррупция, произвол. И в чем только меня не обвиняли! В русофобии, разрушении Советского Союза. Но одновременно я говорил со Скобелевым. Говорил с Ириной Саморуковой, с Николаем Рымарем. Говорил о тонких, сложных вещах. И мне всегда, чтобы я ни делал, помимо злободневных, событийных вещей хотелось транслировать искусство, без которого моя жизнь бессмысленна. Сложное искусство – от Мандельштама до Филиппа Гласа. И на «Эхе» у меня постоянно звучали стихи.

- Ну и почему ушел, раз все так превосходно складывалось?

- А потому что на должность генерального директора пришла Татьяна Прокопавичене. Мы не ссорились. И меня никто не просил уходить. Я принял это решение добровольно. Потому что эстетически и стилистически мы с ней были из разных областей сознанья. Я вырос из художественного и философского андеграунда, она – из советской журналистики. Сейчас у меня к ней и экзистенциальные вопросы были бы. Человек работает политическим обозревателем на ГИСе, а потом, как ни в чем не бывало, переходит на прямо противоположный тому ГИСу канал «Губерния», и тоже на политический эфир. Тогда, впрочем, ни «ГИСа» не было, ни «Губернии», а Татьяна Прокопавичене в середине 2001-го уехала из Самары, и я вновь вернулся на «Эхо» главным редактором. И ещё полтора года наслаждался полной политической и эстетической свободой. Правда, со слезами на глазах, вслух оплакивая закрытие сначала «НТВ», а потом и ТВС. Ну а в конце 2002 - го и «Эхо Москвы» исчезло из эфира. На три года почти.

- Тут-то и возникла «Терра».

- «Терра» возникла несколько раньше. Я делал там программу «Метабола». Потом на «Терре» у меня появилась программа «Совет безопасности». Потом Камбарова попросила вести передачу «Какие люди!». Потом на конфликте с Михаилом Леонтьевым, у которого уже начались все эти охранительные дела, я придумал программу «Впрочем». Четыре политические передачи вел. Шесть лет.

- А потом...

- А потом наступил 2006-й год, началось уже такое победное шествие всей этой мерзкой лубочно-гламурной пошлости; абсолютно пропагандистского радио, телевидения и газет. Я же иронизировал, и достаточно жестко, не только на темы российской политики, но и тоже. Главными персонажами были Титов и Лиманский. А тут «Единая Россия» покрывает их обоих, и начинаются запреты. Сначала, правда, негласные.

- Негласные? То есть Камбарова для соотвествующих бесед тебя не приглашала?

- Были недвусмысленные намеки от других сотрудников, которые рассказывали, как из-за меня на «Терру» жалуются городские и областные чиновники. Но Наталья Камбарова впрямую ничего не говорила. И даже, как мне сообщили, обиделась, что я ушел. Хотелось, видимо, какой-то гранью выглядеть независимо. Но роль Камеди Клаба в агитационно-пропагандистском искусстве меня не устраивала. Я не желал изображать, что мы живые, настоящие и не боимся слова «пукать».

- Но разве не этим же занимается нынче «Эхо Москвы»?

- Отчасти, да. Это тоже такое компромиссное свидетельство того, что не все еще у нас потеряно. Но «Эхо» хотя бы цельное. Внутри него нет никаких запретов и ограничений, кроме тех, что ты сам для себя ставишь. А тут на одной территории несовместимые совершенно вещи. И совсем не в порядке дискуссии. Стартовала очередная предвыборная кампания, «Терра» начала встраиваться, пошла новая политическая пропаганда, и моя программа «Впрочем» стала выглядеть на этом фоне ну абсолютно чужеродной. На «Терре» тогда все было, конечно, чуть умереннее и приличнее, чем сейчас на «Губернии» или на самарском ГТРК. Слово «цензура» говорить было стыдно. Тогда еще стыдно. Поэтому говорили про любовь. Мы этого «любим», а этого «не любим». В общем, я ушел.

- Твои передачи снимали?

- Нет. Я ушел вовремя.

- Есть рассказ. У Кортасара, кажется. Про брата и сестру, которые жили в большом доме, но оказались на улице, потому что им померещилось, что кто-то на этот их дом претендует. Они в глаза никаких претендентов не видели, но покидали комнату за комнатой.

- Да не мог я там оставаться! Я никого не виню. Просто мне стало душно. Я делал передачу, она выходила, но все смотрели на меня так, будто я их подставил. А есть же понятие самоцензуры, чего лукавить. Но мне и думать было противно, что я начну искать какие-то языковые компромиссы. Буду стараться быть остроумным и беспощадным, и в то же время уходить в эвфемизмы.

- Из жалости к коллегам.

- А может, и из жалости к себе. Ведь если по шажку, то и не заметишь, как скатился. Будешь казаться себе независимым и отчаянно смелым, резким, остроумным, а на самом деле превратишься в этакого кукрыниксу. Я чувствовал эту угрозу и ...

- ...эмигрировал в футбол.

- Ну да, в заповедник такой. Название у меня было. «Южная трибуна». Виртуальное. На «Металлурге» же только три трибуны - южной нет. Футбол – моя давняя детская страсть. В нём тоже много политики, но есть и сам футбол, есть игра, есть мифология, философия и стихия, есть универсальные правила. Я стал автором и ведущим футбольного ток-шоу на «РИО» (после продажи РИО часть творческих программ телекомпании «РИО» вместе с его коллективом перешли на кабельный канал «ДЛД», - ред.). Да и что оставалось делать? Уничтожение и извращение журналистики происходило на всех наших телеканалах и во всех газетах. И мне непонятны все эти разговоры сегодняшние о профессионализме, журналистской этике, свободе. Мы живем в таком извращенном потоке, что говорить об этом нелепо. Больше того, нашим журналистам и не нужна никакая свобода. Они спокойно совершенно прислуживают. Некоторые морщатся. Когда «РИО» делило здание с «Губернией», ко мне приходили люди и жаловались на то, что им там приходится делать. Но продолжали делать.

- До 2006-го было ровно то же.

- Но был выбор. Была возможность оставаться самим собой. Приходилось платить за это, конечно.

- Ты о нападении в подъезде (в 2002-м Лейбград был избит и ограблен, но, кроме бытовой версии, фигурировала политическая — месть за критику тогдашних самарских властей - Авт.)?

- Не только. Но и о деньгах тоже. Я же знаю, сколько получали те, кто, в отличие от меня, не занимался на телевидении чудачеством, а делал, не люблю это «пелевинское» слово, бабло. Мне самому, когда работал на «Эхе» предлагали деньги за то, чтобы я кого-то не упомянул. Или, напротив, кого-то упомянул.

- Ты говорил: cпасибо, нет.

- Я и на партии никогда не работал.

- Так уж и никогда?

- Звали в штаб к Тархову, когда он шел на губернаторские выборы (2000 г., - Авт.). Предлагали баснословные для меня суммы. Но находиться в одной компании с Макашовым, которого тоже пригласили в тарховский штаб, для меня было и эстетически, и этически невозможно. Были какие-то мои личные акции, которые совпадали. Когда, скажем, с лиманщиной боролся, возглавлял вместе с Андреем Федоровым (генеральный директор ЗАО «Коммерсант-Волга» - Авт.) комитет антилиманский. Но ни в каких штабах я не работал. Мне хватало моей зарплаты на то, чтобы жить моей жизнью. Писать, читать, выступать на фестивалях, ездить на «копейке». Но я же не слепой и не глухой. Я видел, как ничтожные, на мой взгляд, люди, обрастали джипами, и слышал, как они говорили о домах, которые строят за городом. Сегодня я езжу на «Калине», но для меня джип и загородный дом по-прежнему непомерный уровень богатства.

- Ты не поверишь, но для меня тоже. Но я, тем не менее, не уверена, что журналистика - это такая профессия, где зарплату платят за то, чтобы журналист свою гражданскую позицию выражал.

- Тут есть две грани. На одной то, что мы называем публицистика или персоналистика. А это и интерпретация, и провокация, и оценка, и эстетика с этикой, и миссионерство тоже. На другой грани - репортерство. Украл чиновник 222 рубля. Так и пиши - украл 222. Сидел, потел и бездарно говорил на пресс-конференции - покажи. Не давай оценок - зритель будет их давать. Покажи, как потел. Процитируй. Так вот, на нынешнем самарском телевидении нет ни публицистов, ни репортеров. Все, абсолютно все занимаются пропагандой и агитацией или политической рекламой. Даже об искусстве нет вменяемых передач.

- А были?

- Ну вот, скажем, добрый мой приятель Валерий Бондаренко. Он ведь почему мне «добрый приятель»? Да потому, что сидеть, в случае чего, мы с ним в одном лагере будем. А так мы очень разные. Больше того, в нормальном медийном пространстве могли бы быть оппонентами. Вкусы наши часто не совпадают, и со многими его интерпретациями я не согласен. Но он образованный и талантливый человек. И очень хорошо делал в своё время передачу о кино «Элита». Была вполне приличная передача у младшего Эйдлина. Из новостных - телегинская «Без пяти». На СКАТе шла. Жесткие такие репортажи в стиле «600 секунд», только без истерики и чуть ли не раньше Невзорова Телегин их делать начал. Волковские «Огни города». Я не был в восторге от этих передач. Но там был человеческий язык, там была культура. И если бы можно было всех этих людей тогда собрать... У Самары было бы совсем другое телевидение.

- А Саша Князев в эту кампанию не вписывается?

- Князевское телевидение - это китч и трэш. Достоевский, удешевленный до пределa. Но это хотя бы заражало.

- Ну и что ты предлагаешь тем, кто работает на нынешнем телевидении? Поувольняться?

- Вот если бы это было возможно! Но даже я не могу себе этого позволить. И поэтому больше всего претензий у меня к себе самому как раз. Одно дело - двадцатилетние, которые делают на телевидении все эти паскудные монотонные репортажи, прославляющие чиновников. Они думают, что в этом и заключается их профессия.

Но я-то знаю, что это не так. Я понимаю всю мерзость, в том числе и эстетическую, происходящего. А кто понимает, с того и спрос. Поэтому главные претензии у меня к себе. Я же тоже, выживая, иду на компромиссы. Потому что нахожусь в контактном пространстве со всякой бесовщиной. А вот если бы возможно было уйти и из самого этого пространства. Не подавать руки. В дворники уйти, сторожа, в кочегары. Землянику выращивать. Не очеловечивать своими «хорошими передачками» мерзкий режим, а там, в этой настоящей внутренней эмиграции, делать искусство. Мой внутренний девиз - слова Мандельштама: «За разрешенное искусство я бы бил писателей по голове и запрещал им иметь детей».

Но осуждать я не могу никого. Потому что и я вписываюсь. Потому что «Южная трибуна», хоть и не о политике в чистом виде, но разрешенная передача. Есть неплохая передача «Тем временем», но и она заведомо разрешена. Заведомо разрешено говорить страшные вещи о 30-х и 50-х годах в документальных фильмах. Но попробуй скажи на тех же каналах правду о годах нынешних.

«Дождь». Я смотрел этот канал. После изгнания «Гражданина поэта» смотрю реже: стало понятно, что и «Дождь» - «разрешенное искусство». В Самаре, впрочем, даже этого нет. В Самаре даже эстетическая критика невозможна, потому что сразу становится политической. Фиктивное классическое искусство, пошлая драма. Можно об этом сказать?

- Ой, да на нынешнем самарском «Эхе» то и дело об этом говорят.

- «Эхо» сведено властью в маргиналию. Как и любые разговоры, подобные нашему с тобой. И все мы комические персонажи. Новодворская же не комический персонаж, но она существует как комический персонаж. И те, кто выходит на Манежку 31-го, существуют как комические персонажи. Потому что, кроме того, что в любой момент нам могут заткнуть рот, могут еще и на любое наше слово сказать: если вы такие умные, почему такие бедные.

- Слушай, а я знаешь, о чем сейчас подумала. Вот мы с тобой про телевизор говорим, а кто его уж так больно смотрит. Твоего круга люди, наверняка ж, не глядят. Наверняка, в интернете сидят.

- Ну почему? Футбольные матчи cмотрят, канал «Культура». И очень много на самом деле людей, которые смотрят всё - телевизор у них работает, не выключаясь.

- И кто эти люди?

- Бюджетники и пенсионеры. Те, на кого и рассчитаны все предвыборные кампании. Нынешние бюджетники и пенсионеры по-прежнему потребляют весь этот пропагандистский корм. И, судя по голосованию, корм делает свое дело. Даже с учетом приписок. А почему? Да потому, что деньги этим людям дает власть, и все остальные для них демагоги, правы они или нет, потому что денег не дают. И тем не менее, есть, есть такая набирающая темп тенденция - уходить в интернет. И телезрители туда уходят, и телевидение. Я сам с помощью друзей, Виталия Лехциера и Ирины Саморуковой, пытаюсь создать нечто в этом пространстве. Уже появился сайт «Цирк Олимп», где вывешены все номера журнала (Вестник современного искусства Сергея Лейбграда «Цирк Олимп», выходивший с 1995 по 1998 год, - ред.). И есть заставочка для видео.

- Что за видео?

- Лекции, чтения, дискуссии, разговоры, как наш с тобой, видео акций, перформансов... Дело тормозит занятость. То есть, я-то научился пить чай, курить и почти не есть. Но у моих детей и внуков с этим пока проблемы. Ну и приходится, по-прежнему, на пяти работах работать. Делать передачу о футболе, редактировать журналы, писать статьи, преподавать...

- Ну что ж - будем ждать.

Светлана Внукова