Философ, поэт Виталий Лехциер — об обществе и власти в сегодняшней России

Послевыборные события декабря прошлого и января нынешнего года породили интересное явление. Выяснилось, что всем известные записные политики или околополитические персонажи уже не вызывают ни особого интереса, ни особого доверия у граждан. Зато в общественно-политическом поле начали появляться новые имена — не политиков, зато тех, к кому гражданское общество готово прислушиваться. Актеры, писатели, музыканты, журналисты... Ярче всего такая перемена ситуации заметна в Москве, но и Самара, активно поддержавшая общероссийское возмущение фальсификацией результатов выборов 4 декабря, тоже увидела новые лица в рядах гражданской оппозиции режиму. Известный самарский ученый, доктор наук, профессор кафедры философии гуманитарных факультетов Самарского государственного университета, автор множества научных работ, замечательный поэт Виталий Лехциер принимал деятельное участие в декабрьских митингах, в Гражданском форуме в январе. «Парк Гагарина» решил выяснить, что заставляет сегодня творческих людей, академических ученых (а Виталий Лехциер соединяет в себе обе эти ипостаси) активно участвовать в политической жизни страны.

- Вы состоявшийся поэт, пишете хорошие интересные стихи, вы состоявшийся ученый, у вас множество публикаций по философии, литературоведению, вы уважаемый преподаватель, вы успешны в творчестве. Это очень наполненная жизнь, абсолютно не пересекающаяся с политикой. Но вдруг вы появляетесь в числе активных участников митингов — в декабре прошлого года, принимаете участие в Гражданском форуме, вы политически активны. Почему вдруг так получилось?

- Философия не так уж далека от политики, как принято думать. Философы от Платона до Мишеля Фуко довольно часто были политически активны, ввязывались в разного рода заварухи. Платон неудачно. Фуко более удачно. Уже ХХ век показал, что кабинетная философия невозможна, если хочет быть не порождением головы профессора Доуэля, а живой, страстной, рассчитанной не только на замкнутое профессорское сообщество, а на гораздо более широкую аудиторию. Эзотеризация (превращение в знание только для посвященных — Ред.) философии вредит ей самой, к тому же она теряет свою ценность в общественном сознании. Чтобы вырабатывать действительно что-то стоящее, философы должны выходить за пределы кабинетов и университетов, быть включенными в текущую ситуацию, ответственными, живыми.

Что касается лично меня, я могу сказать, что всегда был животным политическим, используя формулу Аристотеля. Я вспоминаю рубеж восьмидесятых годов, когда участвовал в антимуравьевских митингах, в митингах по переименованию Куйбышева в Самару, был знаком с рядом самарских неформалов. Помню Владимира Гинзбурга, он как-то сейчас сошел с политической сцены, но тогда мы c некоторыми моими сокурсниками собирались у него на квартире, и там на полном серьезе шел разговор о том, чтобы во время наших бесед включать телевизор — чтобы КГБ не прослушивало. Потом мы встречались где-то в лесу, за Поляной Фрунзе, и там я слышал революционных лидеров того времени, они вполне серьезно строили планы революции, потом была облава, мы как-то от нее спасались, уходили через лес...

Совершенно поразительные были времена, филфак Cамарского госуниверситета, дух свободы, публикация всего, что всегда было под запретом, честный взгляд на историю, многие студенты вели активную политическую жизнь, литература у нас рифмовалась с политикой.

Ну и, видимо, это у меня еще и фамильное. Потому что разговоры об идеологии, о политике в семье всегда были не менее актуальны, чем о литературе. Мой дед в общей сложности 17 лет был «врагом народа». Он был литовский еврей, в 1917 году приехал в Россию делать революцию, стал троцкистом, в 37-м был осужден за троцкизм, сослан на 10 лет в Среднюю Азию, в Ташауз, где родилась моя мама, а потом родился и я. И уже в Ташаузе в 47-м он снова был репрессирован по доносу своего приятеля за рассказанный анекдот и получил семь лет Карлага — это был очень большой лагерь для политзаключенных в городе Спасске, под Карагандой, там сейчас есть мемориальный комплекс. Поэтому антисталинская, анткоммунистическая тема всегда присутствовала в семье, в контексте нашей трагической истории - и семейной, и истории страны.

И поэтому сейчас это было для меня совершенно органично, тем более что некоторые из тех, кто имеет непосредственное отношение к организации этих митингов, — мои старые друзья и приятели, мы постоянно общаемся и в соцсетях, и в реальной жизни, на литературных или философских мероприятиях...

- Да, теперь понятно, что это органично для вас, но, тем не менее... Мне как журналисту приходилось в последние годы довольно много общаться с политиками, и я понимаю, что есть люди, для которых политика — это вся их жизнь, и меня не удивляет, когда я слышу в связи с гражданской, общественно-политической деятельностью фамилии Ермоленко, Матвеев, Лескин, Кузьмина, Лашманкин, Карлов и так далее... Но сейчас появляются новые люди, новые лица в этой сфере. Почему не было желания окунуться в общественно-политическую деятельность два, три года назад, и такое желание появилось сейчас?

- Ну, во-первых, не было практически никаких митингов, и вы сами понимаете, что сейчас такое произошло не только со мной, но с десятками тысяч людей. Потому что, видимо, накопился отрицательный заряд — действительно, сколько можно полемизировать на кухнях или в каких-то академических пространствах. Появился, что называется, повод — причина-то и мотив существовали давно, но вот эти прошедшие выборы — это был своеобразный спусковой крючок, последняя капля. Хотя я думаю, что спичка-то чиркнула в сентябре, когда произошла вот эта рокировка с престолонаследием, когда выяснилось, что президент врал, что никакой он не президент и т. п.

На самом деле, действительно, были какие-то надежды, связанные с Медведевым — не только у меня (а у меня они были, я даже президентский грант получил на два года на философские исследования и мне не было от этого морально противно). Ну потому что пришел человек, который говорит, что свобода лучше, чем несвобода, говорит о модернизации общественной жизни. Политологи, эксперты начали искать различия, рассуждать, что Медведев и Путин - это не одно и то же, в том числе и западные политологи — очень многие на это купились. Даже наши политики 90-х, вполне умные люди, и то поверили, ну, или появилась какая-то у них надежда на то, что Путина наконец задвинут, начнется модернизация всех сфер жизни, какая-то оттепель, какое-то возвращение к нормальной жизни.

Но потом, когда произошла вот эта самая осенняя рокировка, то здесь всякие надежды обрушились моментально, и я думаю, что не только у меня, а у очень многих людей. А потом, когда прошла эта спецоперация - запредельно наглые по своей лжи выборы, то, естественно, люди на таком этическом порыве, на порыве оскорбленного достоинства решили заявить: «Мы живы. Мы не трупы, мы — живы». Это нормальная реакция живого человека — когда в тебя что-то всаживают, ты должен дергаться, показать, что ты жив, что ты чувствуешь. Вот мы и показали, что мы живы. Я думаю, что это был такой этический порыв, этическое противостояние, этический протест. Произошло колоссальное аксиологическое (ценностное — Ред.) событие. Можно говорить о какой-то революционной прагматике, о том, к чему все это приведет и т. д. Но прежде всего это аксиологическое событие. Очень значимое, на мой взгляд. Это событие можно обсуждать с самых разных точек зрения — от современной социальной теории до лингвистики. И, кстати, пока события разворачивались, я периодически читал на Фейсбуке статьи – попытки рефлексии этих событий, в том числе и с лингвистической точки зрения. И это понятно — в этой общественной активности рождается много новых слов, понятий, она креативна.

Вообще современные митинги — это уже не та безликая толпа, которая характерна еще для середины ХХ века, которую боялись многие выдающиеся философы, например Мамардашвили, считавший, что митинги — далеко не лучшая форма социальности, там «проваливается», нивелируется личность и т. п. А сейчас мы видим там, на митингах, проявление различных форм личного креатива, даже какую-то тренировку толерантности. Я вот никогда не думал, что буду стоять рядом с человеком с красным флагом, с коммунистом - в страшном сне мне не приснилось бы. Но вот стоял рядом с ними, был терпим к ним, потому что это общегражданский митинг, у всех одни и те же этические основания — не важно, левый ты, правый. Собственно, мне кажется, поэтому я там и появился, потому что была цепь событий, приведшая к этому общегражданскому протесту.

И еще один момент — буквально несколько лет назад этого еще не было — мы вступили в эпоху социальных сетей, а это новое информационное пространство и новые способы самоорганизации. Потому что, к сожалению, Россия — это страна, где слово «соборность» является только мифом, ничего общего с реальностью никогда, кстати, не имело и сейчас не имеет. Люди не могут собираться, не могут самоорганизовываться, никакой солидарности. В течение длительного времени патерналистское, имперское государство отучило людей от горизонтальных связей. Всем все до лампочки, это в лучшем случае, в худшем — агрессия. А сейчас вдруг появились социальные сети как реальный механизм самоорганизации. Децентрализованный механизм, по-настоящему демократический, с которым централизованная власть не в состоянии справиться. Потому что централизованная власть находится еще в эпохе модерна, а социальные сети — это уже эпоха постмодерна, или, как сказал замечательный поэт Лев Рубинштейн, наступила эпоха «перепостмодернизма» - от слова «перепостить». Фейсбук в декабре действительно одержал победу над ФСБ.

Но я хочу еще раз подчеркнуть, мне кажется, одним из важнейших завоеваний этого декабря (а в декабре произошло много завоеваний) является возвращение политике, политическому опыту этических оснований. У нас в стране нет политики — она уничтожена как институт. И вот здесь произошло в каком-то смысле рождение политики в настоящем смысле этого слова — потому что внутри политики должна содержаться этика. Политика — это не политтехнологии. К сожалению, в последние десятилетия политика понимается как технологии, как манипулирование людьми. Это неправильно, этот инструментальный смысл политического (я уж не говорю о ленинском смысле политики как борьбы за власть) — это неверно. Политика — не политтехнологии, не борьба за власть. Политика — это публичное действие в интересах нашей совместности. Это наше общее дело в интересах полиса. И направленность эта движима исключительно этическими мотивами: требованием справедливости, свободы, прозрачности, соблюдения наших гражданских прав. И не случайно слово «честность» стало одним из ключевых слов общественной активности последних двух месяцев — вспомните Акунина с его «За честную Россию». То есть рождение настоящей политики произошло, другое дело — долго ли будет жив этот ребенок, родившийся в декабре.

- Отчасти об этом мой следующий вопрос: я на днях присутствовал на «круглом столе», организованном Ириной Скуповой (Уполномоченный по правам человека в области — Ред.) с участием, скажем так, оппозиции, представителей гражданского общества. Речь шла о том, чтобы понять — можно ли договариваться с властью, вступать в какие-то переговоры. И я хотел бы услышать ваше мнение по этому поводу: каковы те рамки, пределы, в которых можно сейчас вести диалог с властью, и вообще — можно ли его вести, способна ли на это нынешняя власть?

- Я думаю, что нет. По нескольким основаниям. Во-первых (и, по-моему, это звучало на круглом столе, я смотрел запись) это все равно что договариваться с вором, после того, как он тебя обокрал. О чем можно договариваться? Вор должен сидеть в тюрьме. Могут быть еще более хлесткие сравнения — о чем можно договариваться с насильником жертве насилия? Но даже если бы диалог c этой властью был нужен, то он все равно невозможен. Потому что любые переговоры, как писал философ Хабермас, возможны только тогда, когда субъекты этого процесса, договаривающиеся стороны изначально находятся в социально, институционально, юридически, информационно равных позициях. Здесь этого равенства никогда не будет, власть на него не пойдет. Ну не пошел же Путин на обычные дебаты, как это делают все политики.

- Это равенство обязательно должно быть объективным или может носить субъективный характер? То есть, когда просто одна из сторон говорит: «Я считаю противоположную сторону равной себе и готова договариваться». Этого достаточно?

- Нет, я думаю, этого не достаточно. Это равенство должно каким-то образом быть обеспечено институционально, в том числе — информационно. Но оно же не будет обеспечено информационно — мы же видим, что идет кандидат по фамилии Путин в президенты и информационно он никогда не будет находится в равных условиях с его оппонентами. Никогда он на это не пойдет, потому что, если он пойдет на это — он проиграет. И он это прекрасно понимает.

Поэтому, я думаю, переговоры с властью не нужны и невозможны, необходимо давление на власть. Разговор о диалоге — это очередная хитрость с их стороны, очередная манипуляция общественным мнением. Это все технологии.

- В последнее время от разных умных и интеллигентных людей (и во время «круглого стола» у Ирины Скуповой тоже, например) часто слышу фразу «мы в тупике». Имеется в виду российское общество, Россия вообще. Сложившаяся общественно-политическая ситуация неразрешима в рамках данных обстоятельств. Вы что по этом поводу думаете? Разделяете это мнение или видите хоть какое-то подобие выхода, какой-то алгоритм действий, какой-то «свет в конце туннеля»?

- Я согласен, алгоритма нет (хотя это тоже технологический термин). Ясно, что эта власть сама не уйдет. По крайней мере, те, кто ее олицетворяет, эта группировка. Мы видим, что происходило год назад — люди, обладающие абсолютной властью, вообще сами не уходят (я имею в виду «арабскую весну»). У нас, скорее, квази-диктаторский режим, «диктатура-лайт», я бы сказал — формальности вроде бы соблюдаются, социальные институты формально существуют, но фактически не действуют. Мы не можем представить ситуацию, в которой Путин бы предстал перед судом. Следовательно, он над законом. А если есть кто-то над законом — это так или иначе форма диктатуры. Диктаторы сами не уходят. Сложно говорить об алгоритмах, это политическая футурология - дело не совсем благодарное. Современные футурологи мыслят сценарно: если произойдет такое-то событие, то ситуация будет развиваться так-то или так-то. Потому что история все-таки знает сослагательное наклонение, что бы ни писал Маркс по этому поводу, разные могут быть варианты исхода событий из узловых точек истории, которые называются точками бифуркации. Я все-таки думаю, что сейчас очень много будет зависеть от общества. Общество почувствовало, что оно есть. Потому что до декабря казалось, что общества нет, а есть страна, которая называется Холуёво — и все. А сейчас, я думаю, тот опыт, который люди в декабре испытали — они его уже не забудут, он каким-то образом входит даже в телесную память. Они его не забудут, точно так же, как не забудут, что с ними сделали. Не случайно один из лозунгов московских митингов - «Не забудем, не простим».

А как будут развиваться дальше события? Мне казалось — и тогда, во время первых митингов на Болотной, на Сахарова, что все-таки митинги — это некая локальность. На них может происходить все что угодно: власть может ниспровергаться, вся социальная иерархия отменяться, может быть полная вакханалия. Но все это ограничено временными и часто даже физическими рамками — вспомните митинг перед Дворцом спорта , в «загоне», когда нас оградили со всех сторон. Это некое подобие средневекового карнавала, когда внутри него и во время него все переворачивалось с ног на голову, шуты становились королями, но после окончания карнавала все возвращалось на свои привычные места. То же и здесь. Митинг — это некий особый «порядок дискурса», говоря словами Фуко, у него свои правила, за ним — уже другая реальность. Официальная Россия и митинговая, протестная Россия — это две параллельные реальности. И они не пересекаются, могут не пересекаться. Значит, если мы хотим реальных изменений, то те, кто выходят на митинги, должны рано или поздно допустить для себя такую возможность, чтобы эти две реальности пересеклись. Потому что до тех пор, пока они будут выходить с мыслью «мы вот здесь помитингуем и разойдемся, и миссия выполнена», я боюсь, эти два параллельных мира так и не пересекутся. В какой-то момент эти реальности должны пересечься. Митинг должен выйти за установленные ему границы — будет ли это прямым столкновением с властью, не знаю, но можно представить и такое, тем более, мы видели «арабскую весну». Конечно, этого не хотелось бы, не хотелось бы никакой крови. Но ведь общество в тупик заводят политики, не общество само в них заходит, это диктаторы, обладающие неограниченной властью, к сожалению, приводят к таким катастрофам. А людям все это просто начинает надоедать, они понимают, что им оставили прокрустово ложе и на них откровенно плюют, и тогда они начинают разгораться, и происходят уже малопредсказуемые действия, прямое столкновение с властью, кровь и т. д. Такой сценарий тоже возможен. И он, по крайней мере, точно приведет к смене правящих элит, хотя вряд ли в результате наступит счастливая жизнь, даже совсем наоборот. Потому что социальная конструктивность порождается не в момент революций, а после длительной и кропотливой работы гражданского общества.

- Хорошо, диктаторские режимы сами не уходят. Но, быть может, возможна трансформация режима? Ведь не могут же они не понимать, что ситуация обоюдоострая, она опасна и для общества и для правящего режима, что, собственно, «элиту» в первую очередь и волнует.

- Конечно. Cчитается условно, что в элитах есть гэбэшная часть, «силовики» и либеральная часть, и, конечно, каждая из этих частей реагирует на общественные выступления. В лучшем случае — хотелось бы, чтобы при нарастающем давлении общества этот раскол между ними усугубился, чтобы разные части элит постарались что-то сделать с этой властью — ну, по крайней мере, разбежались бы от Путина, направили усилия на серьезную модернизацию и реформирование политической жизни, экономики, социальных институтов, СМИ и так далее. То есть, чтобы власть действительно ответила на требования общества. Но мне слабо в это верится, зная гэбэшнуюю хватку той группировки, которая сейчас находится у власти.

- Вы говорили о точках бифуркации. Какие моменты нашей истории за последние два десятилетия вы бы назвали такими точками? Где можно было пойти «другим путем»?

- Сложный вопрос. Может быть, в момент волны приватизации, формирования олигархического капитализма была такая точка, когда была возможность построения того, что можно условно назвать «социальным капитализмом». С социальными программами, с социальными гарантиями, с сильной социальной защитой... Без формирования этого дикого имущественного расслоения на основе присвоения отдельными людьми госсобственности, при том, что основная часть населения начинала беднеть. Может быть, была такая возможность. Но не было людей, которые ее могли бы реализовать. А все исторические возможности могут быть реализованы только если есть те люди, те социальные силы, которые заинтересованы в них. Таких людей не было. Ведь те, кто создавал капитализм в России — это все бывшие коммунисты, все те же комсомольцы, все та же партноменклатура. Они же в конце концов приватизировали заводы, стали новыми начальниками, и до сих пор они у власти, они сидят в думах — это все те же люди, старая номенклатура. Это, может быть, какой-то исторический цикл России, который еще не изжит.

По-настоящему сейчас, мне кажется, тоже возможна точка бифуркации. Потому что показало себя гражданское общество, оно сейчас появилось. Потому что возникли новые информационные и коммуникативные технологии, вообще кажется, что происходит глобальный цивилизационный сдвиг.

- Довольно часто приходится слышать, читать о том, что не может поколение 35-40-летних и старше людей желать ни подлинного гражданского общества, ни настоящей демократии, ничего подобного, потому что оно выросло еще в условиях тоталитарного строя. И что все надежды на становление нормальной жизни могут быть связаны с поколением нынешних двадцатилетних - «непоротое поколение». Вы такую точку зрения разделяете? Как смотрите на молодое поколение, что видите в нем?

- Я согласен, что более старшее поколение почти целиком патерналистское, политически инфантильное, оно выросло в совсем другой формации, в других идеалах, на другой идеологии. И оно, к сожалению, оторвано от современного информационного поля, оно, как правило, сидит в «зомбоящике» и представления о реальности черпает оттуда. Более того, я бы сказал, что мы находимся еще в сталинской формации. У нас Сталин появляется на билбордах. Посмотрите на интерактивные шоу, достаточно Кургиняну показаться в телевизоре, а он оттуда не вылезает, и прокричать «я за Сталина» - и сразу получает 80 процентов голосов. Люди всего боятся и при этом надеются на твердую государственную руку, сформировался новый культ понятно какой личности, в СМИ раскручивается образ «врага народа», и главное – ложь, везде ложь, фактически все значимые социальные институты пронизаны ложью. Путин унаследовал от Сталина общество лжи, только технологии лжи сейчас стали изощреннее. Нужна систематическая и последовательная десталинизация всех сфер общественной жизни, все очень и очень запущено. У нас ведь нет практически ни одного нормально работающего социального института: СМИ – это не СМИ, партии – это не партии, суды – это не суды, президент – это не президент, даже университеты – это не университеты, а что-то другое. Везде царствует административный ресурс и коррупция.

В этой ситуации, действительно, молодые люди должны быть двигателями перемен. Студенчество, выпускники, молодые специалисты. И, кстати говоря, они как раз и вышли на митинги в Москве. Студентов на митингах было, по-моему, все-таки крайне мало, Матвеев преувеличивает их присутствие. В Москве было больше, я знаю, что там студенты приходили прямо целыми группами из некоторых вузов. У нас, , студенчество очень пассивно и аполитично. Кроме того, вузы России стали лакомой добычей для едросов. Очень многие ректоры российских, в том числе и самарских, вузов стали таковыми на основе административного ресурса правящей партии либо, напротив, стали депутатами от партии власти, используя свой ректорский административный ресурс. И тоже, и, может быть, не всегда открытая, но скрытая пропаганда партии власти и действующей власти в вузах велась и ведется. На уровне студсоветов хотя бы — я с этим столкнулся во время подготовки одного из наших митингов, когда общался в соцсетях со студентами политеха, и заметил, что со странички студсовета постоянно шла рассылка всем студентам о том, что митинги несогласованные, ходить на них опасно, они проводятся продажной оппозицией, госдеповскими наймитами — словом, вся эта геббельсовско-сталинская пропаганда, которая у нас стала сурковско-путинской, там работала в полной мере, к сожалению. Понятно, что студсоветы выполняют директивы администрации, поскольку их лидеры страшно трясутся за свои места, это можно понять. Но в результате студенты получали в основном именно вот такую информацию. Как социальная общность студенчество пока не существует. Вот если еще и они выйдут из социальной летаргии, вот тогда уже никому мало не покажется, студенчество это очень мощная сила, хотя бы по причине чисто физиологического молодого напора.

Тем не менее, если говорить о каких-то перспективах, несмотря на разницу поколений, участвующих в общественно-политических акциях, занимающих активную гражданскую позицию в гражданской и политической жизни, нужно искать какие-то точки соприкосновения и объединения — то, что одинаково выгодно людям разных поколений и людям, представляющим разные идеологии. Мы должны найти нечто, что объединяло бы движение протеста именно как гражданское движение. Неважно, пенсионер ты или студент, левый или правый — есть ли что-то, что должно непременно быть в России, с чем ты связываешь свое будущее, что является одинаково ценным и общим для всех? Мне кажется, что такими связующими являются вещи очевидные. Например, свободные СМИ одинаково выгодны всем. Я просто не представляю себе политической силы, социальной группы, кому это не надо, кроме правящей верхушки. Свободные СМИ нужны всем, поскольку отражают интересы всех идеологий (кроме запрещенных законом — ксенофобских, расистских и т.п.), всех социальных общностей.

Независимые суды тоже нужны всем — такие суды, которые выносят решения на основании закона, а не на основании звонка или инструкции от начальника. Такие суды выгодны всем. Я тоже не могу себе представить ситуацию, в которой они были бы кому-то невыгодны. Кроме власти, которая считает, что она над законом.

Третий момент — политическая конкуренция. Тоже по определению выгодна всем. Это такая ситуация, в которой ты всегда можешь участвовать и в которой можешь добиваться своей истины.

То есть, независимые суды, свободные СМИ и политическая конкуренция выгодны всем. А это же ключевые институты гражданского общества. И мне кажется, можно под этой эгидой объединять различные социальные группы.

- Каковы ваши личные ощущения от общественной атмосферы сейчас, от того, что в воздухе? Предчувствия — это, скорее, что-то позитивное или негативное? Есть чувство, что, как выразился Марк Солонин, «можно достать рукой до неба»?

- Нет. Эйфория была в дни первых митингов, сейчас, наоборот, ощущение, что наступит, может быть, какое-то похолодание, какое-то усиление авторитарного режима. Сложно сказать...

Есть ощущение уникального душевного и этического порыва огромной массы людей, порыва, направленного только на одно — на то, чтобы разоблачить ложь, сказать лжецам, что они лжецы. Меня даже не столько олигархи беспокоят, наворовали — и бог с ними, но вот жизнь становится невыносимой, потому что все социальные институты фиктивны. Отдельный человек фактически абсолютно бесправен и беззащитен перед лицом бюрократического сообщества, коррупционной вертикали и тотальности административного ресурса. Ты постоянно ощущаешь себя объектом манипуляций — везде, где бы ты ни был. И то, что «декабристы» принесли ощущение того, что мы еще живы, мы еще есть — это экзистенциальное ощущение, родившееся в декабре, — оно еще не умерло, оно еще есть на данный момент. Думаю, что некая революция уже произошла — не политическая революция, а революция в умах, в общественном настроении. Многие, очень многие люди — не только те, кто вышел на митинги, но и те, кто не вышел, но разделяет идеи этих общественных акций, миллионы людей поняли, что мы что-то можем, что не все еще потеряно. «Достать до неба» - это, конечно, слишком, но не все еще потеряно. Потому что до этого была предельная депрессия, предельная безысходность, отсутствие надежд — до этого декабря. Страна запущена максимально, максимально. А тут вдруг некий ренессанс.

- Вы сказали, что качество толпы изменилось... Впрочем, это уже и толпой-то не назовешь наверное?

- Да, и это вообще какая-то новая повестка дня. Она, к сожалению, навязанная, потому что хотелось бы спокойно заниматься своим делом — литературой, философией и так далее, но жизнь навязывает свою повестку дня. Как говорил Бродский: «Свобода — когда забываешь отчество у тирана». А мы обязаны помнить все эти ВВП, должны помнить эти дурацкие буквы.

Но вот митинги... Тут я должен принципиально не согласиться с Ириной Скуповой, сказавшей на Гражданском форуме, что митинги - это инкубатор тоталитаризма. Так было в ХХ веке, но только не сейчас. Мы должны пересмотреть свое к ним отношение, тем более что в ближайшие годы, судя по всему, они нас ждут в большом количестве. Потому что, действительно, они трансформируются — вместе с трансформацией социальных практик за последнее столетие. И это уже не толпа, здесь нет коллективной телесности, нет функционирования как единого организма, здесь не происходит растворения индивидуальности. Эти митинги показали какое-то совершенно новое качество со всех сторон — со стороны эстетики, технологии, прагматики, лингвистики, личного творчества, группового творчества... Их нужно изучать, изучать как новое явление. Они не деструктивны, они конструктивны, это нормальные формы изъявления человеческой позиции, человеческого творчества, даже социального творчества. И я уже сказал, что еще это форма тренировки солидарности и толерантности, это такие мероприятия, когда люди разных идеологий могут находить общее, стоять плечом к плечу и совместно добиваться каких-то общих для всех целей.

- Ваши впечатления от митинга на Поклонной горе и от списка доверенных лиц Путина…

- Митинг на Поклонной как раз показал общественный запрос на коллективные массовые действия и выражения позиции. Но мы видим, что власть фальсифицирует все, в том числе и митинги. На полную катушку работает административный ресурс. И мы также опять видим печальные последствия сталинизма – очень много людей готовы идти на «путинги» под нажимом своих начальников или за мзду в том или ином виде. Страх и личная выгода при полном отсутствии своей гражданской позиции – это, к сожалению, наша историческая беда.

Но проблема еще сложней. Митинг на Поклонной в очередной раз показал, что еще очень много наших людей по-прежнему сбиты с толку, что в сознании еще жив «образ врага», что люди жаждут не свободы и закона, а «сильной руки». Эти настроения разделяет даже какая-то часть интеллигенции. Не все новоявленные так называемые доверенные лица Путина из числа известных деятелей культуры просто-напросто ему продались, хотя личная или корпоративная заинтересованность большинства из них очевидна и даже открыто ими высказана. Некоторые из них действительно верят в «вашингтонский обком» или что-то тому подобное и верят, что главный и могучий вождь один только может навести порядок. Интеллигенция, таким образом, тоже раскололась. Сейчас мы увидели настоящее лицо многих деятелей культуры, их интеллектуальный уровень и степень гражданской кондиции. И еще я не думаю, что на Поклонной горе мы увидели вечное российское большинство, которое никогда - и при Романовых, и при Ленине-Сталине, и при Путине - не меняется в своих главных характеристиках. Как написал Михаил Берг - большинство, у которого страх перед социальной конкуренцией трансформируется в самые отвратительные формы. Я думаю, у этого действительно патерналистского большинства есть конкретные социальные корни – бедность, финансовая и административная зависимость, социальная зависть, разобщенность, и, если хотите, низкий уровень образования. Власть, конечно, раскачивает лодку и создает предпосылки для гражданской войны. Но это большинство само по себе ничего не может, ему нужны вожди, фюреры, ему нужен ежедневный вечерний сеанс гипноза по зомбоящику. Но ведь время уже изменилось, причем необратимо. Поэтому, я думаю, патерналистское большинство постепенно станет меньшинством. Но чтобы это произошло быстрей, мы должны быть активнее.

Вопросы задавал Роман Хахалин