Татьяну Николаевну Воскобойникову знают как журналиста, редактора «Волжской коммуны», как супругу талантливейшего карикатуриста Юрия Воскобойникова и маму звезды телевидения Насти Кнор. Сегодня еще и о том, что известно немногим. 

А еще — 17 октября у Татьяны Воскобойниковой был день рождения. «Парк Гагарина» рад поздравить с праздником одного из известнейших и опытнейших журналистов области!

ЯПОНСКАЯ ШПИОНКА, САМИЗДАТ И ПЕРВЫЙ ОПЫТ АНАЛИТИКИ

- Мы с вами, Татьяна Николаевна, с конца девяностых знакомы, а я, к стыду своему, так и не знаю: вы рожденьем самарская?

- Самарская. И росла тут. Мы жили в 6-м тупике на площади Урицкого. У нас там был частный дом. Его еще бабушка с дедушкой купили, когда приехали из Китая. Они с КВЖД у меня. Приехали сюда в 38-м.

Дед, Николай Гаврилович, был главным ветеринарным врачом Куйбышевской железной дороги.

- А бабушка?

- А бабушка еще интересней. Людмила Васильевна Мармышева. Знала пять языков. Китайский, японский и три европейских — французский, немецкий и английский. Окончила какой-то очень престижный институт на Дальнем Востоке. Что-то типа Смольного. И стала учить бурятских детей. Есть фотокарточка, где она на фоне какой-то хибары, такая вся утонченная, и эти бурятские дети с высокими скулами. Ну а в Куйбышеве ее за знание китайского и японского посадили. Как японскую шпионку. И сидела она три раза. В 38-м, 39-м и 40-м. Каждый год на несколько месяцев сажали. Своя была на 116-м. Но прожила долго. 91 год.

- И чем занималась?

- Преподавала английский в 13-й школе. И меня учила английскому. Я помню, как стояла, совсем маленькая, на табурете и читала гостям на английском стихотворение. Про Ленина.

- А родители кто у вас?

- Мама из семьи паровозного машиниста. Она из Сызрани. Здесь у нас заведовала геникологический консультацией. А сразу как закончила мединститут, в 43-м году, ушла на фронт. И отец тоже был на фронте.

- Он кто по образованию?

- Он три года учился в Харбинском политехническом институте. И его, было, взяли в политехнический. Но как бабушку арестовали, тут же и его из института выставили. И только после войны, фронтовиком, орденоносцем, он сумел закончить московский заочный экономический институт.

- Познакомились родители на фронте?

- Познакомились здесь. В 42-м поженились. И отец тут же ушел воевать. Но под Прагой они встретились и закончили войну вместе. И в 45 -м, ближе к осени вернулись, а в 46-м я родилась.

- А почему журналистика, Татьяна Николаевна?

- Мечта детства. Я ж уже в четвертом классе редактировала общешкольную газету. В девятом возглавила пресс-центр в городском комсомольском штабе «Задор». И с восьмого - в школе юнкоров, что работала при «Волжском комсомольце». Занятия там вели Вера Кашлева и Ирина Столярова. Жена поэта Валентина Столярова. Разве не знаешь? Шикарный поэт. Вот Ирина вместе с Верой Кашлевой работали в отделе учащейся молодежи. Был такой в старом «Волжском комсомольце» отдел. А сам «Комсомолец» располагался в здании на углу Молодогвардейской и переулка Высоцкого. Правда, из тогдашних юнкоровцев кроме меня только Лариса Архангельская в журналистике и осталась. Хотя готовили нас там очень хорошо. Уже в девятом я писала для «Волжского комсомольца», и была одна публикация...

- Резонансная?

- И резонанс был. И про профессию я благодаря ей кое-что очень важное поняла. И про человеческие отношения. Нас тогда всем классом, я в 42-й училась, решили свозить за Волгу. А класс у нас был... Мы очень хорошо все учились. Но только учиться нам было скучно, и мы придумывали себе всякие занятия. Книжки для кого-нибудь собирали, ездили с агитбригадой по селам... Очень были активные. Но с характером. От классного руководителя отказались.

- Как это?

- Наша классная уехала, а других мы не приняли и школу заканчивали без куратора. И неплохо закончили: одних только золотых медалистов пять.

- У вас что ли было самоуправление?

- Ну, завуч за нами приглядывала. А вообще говоря, да - самоуправление. В шестидесятые такие инициативы приветствовались.

- Ну, а что за Волгой?

- А за Волгой наши мальчишки вдруг сделали то, чего мы от них ну никак не ожидали. Они напились. Напились, начали куролесить, и кончилось тем, что один из мальчишек проткнул себе щеку сучком.

- Были, значит, разрушения. А жертвы?

- А жертвами стали преподаватели. C нами ездила вот эта завуч, хорошая такая женщина, и учитель физкультуры. Ну, а я об этом случае на юнкоровских занятиях рассказала. И Ира Столярова говорит: «Напиши». Я и написала. Это был первый опыт такой аналитики. Детской, конечно, однако вины на педагогов я там не перекладывала. Писала, что и мы хороши. Но заметку отредактировали так, что... Короче, вызывает меня директор школы и говорит: материал прочла, сделает выводы. Никого, к счастью, не уволили. Но все равно мне было перед педагогами неловко. А потом мы классом, как победители общегородского соревнования комсомольских организаций, должны были ехать в Москву. И я стала просить вот этого завуча поехать с нами. А она говорит: «С вами не поеду».

- Потому что вы - Павлики Морозовы?

- Нет, она сказала не так. Она сказала: «Не плюй в колодец, пригодится воды напиться». И вот здесь я поняла, что значит несправедливо обидеть человека. Для меня это был урок на всю жизнь, хотя и не моими руками обида была нанесена.

- В Казанский, как я понимаю, с полпинка поступили?

- Для начала я поступила в Свердловский университет. Кто-то мне рассказал, что в Свердловском очень сильный факультет журналистики. Правда, не предупредил, что очень авторитарный. И я туда поехала и поступила, но и года не проучилась. Мы там организовали кружок и начали бороться за свободу слова. И не просто боролись. Мы были дураки и выпустили журнал самиздатовский. И нас всех, человек семь или восемь, из университета турнули. Предупредили: «К сессии летней не говьтесь - все равно не сдадите». Мы готовились как одержимые. И все равно не сдали.

- Вы писали в этом своем журнале о нравах вузовских или о жизни Свердловска?

- Только о жизни, и даже не Свердловска, а о жизни вообще. Критики системы там, конечно, не было, но, тем не менее, выперли. Я тут же поступила в Казанский и …

- ...и благополучно закончили.

- Не совсем благополучно. Ну, очень я беспокойная была. И в Казанском тоже выпускала газету, и из-за этой газеты тоже были...

- ...неприятности.

- Не то что неприятности... Cложности. И, кстати, сложности у меня были с Кабытовым (профессор СамГУ - ред.). Мы же там с ним в одно время учились. Я - на журналистском, он - на историческом. И был ... молодежный декан, что ли...

- Ну какая-то студенческая власть.

- Да, студенческая власть. И я его все время критиковала. Но поскольку была далеко не идеальной студенткой, он мне отвечал адекватно. Хотя потом, , у нас ним все было нормально.

- Он - в университете, вы - в газете. Cразу - «Волжская коммуна»?

- Вообще-то я хотела в «Комсомолец». Но у меня диплом был… Я писала о том, как пресса отражает инновации. В нефтянке, авиации. А это коммуновская тема. И я в «Коммуне» и практику проходила, и работать меня взяли в отдел промышленности. И мне, вообще говоря, нравилась экономика. Но у нас был очень своебразный заведующий отделом. Эстонец, не помню фамилии, и он любил мальчиков. А меня ненавидел прямо! Он вообще не хотел, чтобы женщины в его отделе работали. И все время подставлял. Причем по мелочам. Из кабинета на минуту выйду, схватит со стола у меня текст без заголовка, бежит к редактору: «Вот что она мне сдает!» Редактор видит - отношения у нас не складываются и перевел меня к Третьякову.

БЫТ ДОЛЖЕН БЫТЬ!

- Георгий Петрович Третьяков — это отдел советского строительства и быта. Где я всю жизнь и работала.

- Это то, что сейчас социалка?

- Вся социалка плюс вся правовая тематика. Направление очень интересное, но у нас там всего два человека было.

- Вы и Третьяков.

- Эх, он меня гонял! И поначалу все мои тексты переписывал. Он вообще всех переписывал и говорил, что и Толстого бы переписал. «Есть, - говорил, - у меня претензии к классику и его «Войне и миру».

- А как тогда было с критикой?

- Да у меня практически все материалы были критические. Я работала на уровне райисполкомов (на облисполком Георгий Петрович Третьяков выходил), а райисполкомы можно было совершенно спокойно критиковать. Ну, и судебные очерки я писала. У меня даже книжка этих очерков вышла. Вообще занималась тем, чем сейчас занимается Скупова.

- Защита прав человека?

- Но только на таком... бытовом, что ли, уровне. Ну и, конечно, в области меня знали. Автограф даже просили. Cижу, помню, в Союзе журналистов, редактор, Моторин тогда был, приводит какую-то шишку районную. Ну и представляет: «Вот, Нина Николаевна Абрамова (ответсек Cоюза журналистов - ред.), вот - Воскобойникова Татьяна». Мужик руками всплеснул: «Да моя жена в вас влюблена! Дайте автограф!» А редактор-то — рядом. Я сквозь землю готова была провалиться.

- Судебные процессы какие-то громкие тогда у нас были?

- Да, нет - обычные дела. Но я и про самих силовиков много писала. Про работников прокуратуры, милиции. И у меня даже грамота, знаешь от кого? Помнишь министра брежневского, который покончил с собой?

- Это которого при Андропове во взятках обвинили? Щелоков.

- Вот им подписанная грамота у меня. У единственной в области журналистки.

- Раритет. А, кстати, Вам тогда не доводилось про взяточников писать?

- Я про взятки вообще тогда ничего не слышала.

- Ну про торговлю-то, наверняка, писали. Про все эти усушки, утруски, недовесы, блат.

- Это да. И, между прочим, признаюсь, тоже пользовалась своими знакомствами. Я в нашем месткоме редакционном как раз заведовала продуктовыми всеми делами, ну и... В 80-х же нельзя было ничего купить. При этом у всех холодильники были полные. Все все доставали по блату.

- Блат штука пользительная, но вдруг критический материал писать?

- Да как-то у меня здесь проблем не возникало. У меня проблемы были с обллитом (управление по делам литературы и издательств при облисполкоме, с 1954 г. — управление по охране военных и государственных тайн в печати при облисполкоме - ред).

- Гавердовский там тогда начальником был?

- «Коммуну» курировал Кросс. А я как-то написала, исходя из какой-то конкретной ситуации, про преступность в Тольятти. Про детскую подростковую преступность, которая там в то время просто дикая была. Писала про истоки этой преступности. Про то, что город рассчитан на человека, у которого в жизни нет ничего, кроме работы на конвейере. Что молодежи там нечем заняться. Ну, и мне статью эту обллит завернул. Не объясняли там ничего. Завернули статью и все. Потом еще парочку...

- А в каком году,Татьяна Николаевна, вы пришли в «Коммуну»?

- В 71-м начала работать.

- Вот примерно в это время и я впервые попала в Дом печати. У нас в классе училась такая Света Костышак. А папа ее работал в Доме печати киномехаником. И очень скоро получил очень хорошую по тем временам квартиру. Потом - еще более замечательную. И однажды мы со Светой папу ее навестили. Там же пропускная система была. Но мы, как родственники, прошли. Я была потрясена величием и роскошью учреждения. А уж когда Светин папа повел нас в столовую... Короче, условия, в которых работали тогда журналисты, очень мало, как я сейчас понимаю, отличались от условий, в которых работали сотрудники обкомов. «Пропагандист, агитатор и коллективный организатор», и надо было, конечно, кормить.

- Ну и спрашивали.

- И оплошностей не прощали?

- У нас, к счастью, работал Брискин.

- Редактором?

- Аркадий Ильич - еврей, и ни при каких обстоятельствах не смог бы стать в те времена редактором. Он был замом. Давно я о нем не слышала — он потом в Америку уехал. Умница большой. А зам был замечательный. Редактор мог на него совершенно спокойно положиться. Брискин же еще при культе работал. На его памяти несколько редакторов загремели за ошибки в газете, и он читал все! Мог сидеть до трех часов ночи в редакции. До четырех. Мог вообще не уходить. И был похлеще всякого обллита.

Вообще я вспоминаю годы моего становления в «Коммуне» с благодарностью и большой теплотой. У нас очень дружный был коллектив. Cо «стариками» мы как-то мало общались. К Шестакову (редактор «ВК» с 1968 по 1980г.), например, я и подойти-то боялась. А вот молодые... Бабенков, Щербаков, Серазев Вазых. Очень интересно с ними было. Причем мы ж не только работали. Cоюз журналистов всякие развлекушки устраивал, спартакиады. Команда у нас была... Первые места занимали! Но и мужики выпивали, конечно. Почему-то тогда даже вахтеры относились к этому снисходительно. И почти каждый день практически в каком-нибудь из кабинетов соображали. И у нас, и в «Комсомольце», и в «Волжской заре»...

ЭЙ, ВЫ, ТАМ, НАВЕРХУ!

- Вот эти наши системные изменения, они были для вас неожиданностью?

- Ой, это вообще было потрясение, откровенно говоря.

- Потрясение в позитивном ключе?

- Да вот сначала нет. Помню, Андрей Федоров, Дима Сивиркин и кто-то еще из молодых написали отказ от вступления в партию. Они кандидатами были, а тут эти митинги антимуравьевские... Ну, и написали. А мы же орган обкома...

Сложно было. Только в первые демократические выборы что-то стало в сознании меняться. Когда депутатов из нескольких кандитатов начали выбирать, и они все выступали. Тогда еще Советы были, и мы с Валей Неверовой выборы эти отслеживали. Вечерами на сборищах, по всему городу шли, ночью отписываем, утром сдаем... Зрение посадили. Но было интересно. Cтолько народу нового. Я к тому времени уже отделом заведовала. Ну, и что-то у меня в голове повернулось. Хотя потом разлюбила всех этих демократов. Они у нас были очень смешные и, я бы сказала, вредные. Помнишь, Титова выбирали председателем горисполкома? Я ж на все эти дебаты ходила и заработала гастрит. Такая нервотрепка слушать всех этих крикунов, которые непонятно что хотели, только бы покричать. А у Титова тогда взяла первый раз интервью. Кстати, и с Тарховым у нас тоже нормальные отношения были. Хотя была одна ситуация... Область закупила польскую картошку каким-то странным макаром. Я про это написала. Тархов был сильно возмущен, но для меня это не кончилось ничем...

- Печальным.

- Да и отношения с обкомом были нормальные. Я, во всяком случае, не помню, чтобы кто-то из нашей редакции уж больно шел на компромиссы. Ну, например, Женя Жоголев. Он же очень такой непокорный человек. Но у него не было конфликтов, потому что он писал о культуре. В отделе партийной жизни у нас был Барыкин. Он свято верил, и у него тоже все было хорошо.

- Вы у руля «ВК» лет шесть, по-моему, стояли?

- С 95-го по 2001-й.

- Вот в эти шесть лет как у нас было с цензурой?

- Цензуры не было. Но были, тем не менее, материалы, которые Титову не нравились.

- И что же Константин Алексеевич? На ковер вызывал?

- Не вызывал. Но неудовольствие через кого-нибудь выражал.

- Принимали к сведению?

- Приходилось, конечно, учитывать. Кто платит деньги, тот и музыку заказывает. Ну и здесь: чем больше бы у нас было критических статей по поводу администрации, тем меньше бы мы денег получали на газету. Тогда же не было четкого финансирования. Ежемесячно ходили деньги выбивать. И это было ужасно. Но время было интересное. Каждый день происходило что-то, что отодвигало мгновенно вчерашнее событие. Ну, кажется, вот оно, историческое! Завтра - другое, еще хлеще. И все забывают, о чем кричали вчера. Просто вал, ливень событий! В результате я про то время мало что помню. Люди встречают: «Ой, вы писали про нас! Спасибо огромное - помогли». А я не помню ни самих людей, ни того, о чем в связи с ними писала.

- У меня ровно то же. Хотя есть одно событие... Захочу — не забуду. Пожар в УВД, в котором Валентина Неверова сгорела. Вы же ее опознали. По браслету, что ли. Вот тоже человек! Мне вообще кажется, что люди прежней журналистики как-то рельефнее. Неверова, Жоголев, Болкунов, Шабанов... Особенные люди. И тексты такие же. Авторские, как киношники говорят.

- А сейчас по одной схеме. Я, кстати, пишу сейчас про думу в «Социалку». Парламентский корреспондент. Так мне девчонки из пресс-службы думы прошлого созыва как-то говорят: «Вы, Татьяна Николаевна, пишете совершенно не так, как другие. У вас и депутат виден, и запросы населения».

- То что называется старая школа.

- И мне жаль, что потихоньку из «Коммуны» это ушло. Она как-то на интернет стала похожа. А человек из нее ушел. У нас в каждом номере были очерки. А сейчас пишут про события. А у нас и событие-то было через человека.

- Человек ушел из газеты.

- Абсолютно. И начался этот исход в 90-х. Когда человек у нас отовсюду ушел. Из жизни ушел, и ушел из газеты. Человека сегодня даже в журналах нет, которые вроде бы о людях. Есть престиж, есть гламур, а человека нет.

- Ну и аналитика серьезная ушла, по-моему. И на критику мало кто отваживается. Я имею в виду нормальные издания, а не «мочилово».

- Помнишь, на «Волжскую коммуну» наехали в конце девяностых? Нет? Губерская Дума ремонтировала свое здание, и там были...

- ...нарушения?

- Очень большие. Мы про это написали. Cначала я, потом Оксана Тихомирова. К нам тут же прислали контрольно-счетную палату, и она такого понаписала... И все это ушло в следственный комитет. Правда, там люди умные оказались. Так вот, ситуация и для нынешнего времени характерная. Почему журналист не любит критические материалы писать? Да потому, что или в суд на него подадут - и поди докажи, или вот таким образом расправляться станут. Особенно, если покритикуешь кого-нибудь из властных структур. В политике вообще тихий ужас. Политики «буцкаются» друг с другом, а от журналиста требуют личной преданности. Потом они друг с другом обнимаются, а журналист остается...

- ...сволочью.

- Вот это, я считаю, исключительно неправедная ситуация. Вообще пресса уже давно не пресса. И даже не «пропагандист, агитатор и коллективный организатор», а средство. Cредство обслуживания. Вот отсюда все и исходит. И атмосфера в газетах, и качество журналистики, и отношение к профессии самих журналистов, и отношение к ним общества. И если раньше я гордилась тем, что журналист, то теперь не очень-то и афиширую свою профессиональную принадлежность. Хотя по-прежнему считаю, что мне повезло. И очень сильно. У меня были интересные темы, я общалась с интереснейшими людьми и совершенно не жалею, что выбрала эту профессию. Что отдала ей жизнь и что до сих пор в ней. В шестьдесят пять как-то начинаешь осмысливать прошлое. И если бы меня спросили, хотела бы я что-то поменять? Я бы сказала: нет. В профессиональном плане я бы ничего менять не стала.

- А в личном?

- В личном?... Пожалуй, тоже. У меня легкий характер. Я не держу зла. Даже на тех, кто мне делает плохо. Это очень помогает идти по жизни.

Подготовила Светлана Внукова

Фото из архива Татьяны Воскобойниковой