Танцуйте. Даже если вам это негде делать, кроме своей гостиной.
(Курт Воннегут)
Знаменитые писатели Рэй Брэдбери и Курт Воннегут любили спорить, кто из них более концептуальный автор.
– Я, — говорил Брэдбери, — более концептуальный, потому что придумал вино из одуванчиков. Можешь справиться в Гугле — его подают в ресторанах с мишленовскими звездами.
– Подумаешь, вино, — пожимал плечами Воннегут. — А зато меня почти все знают в лицо, как Хемингуэя в его знаменитом свитере. Мои фотографии обошли мир!
– Ну и пусть, — отмахивался Брэдбери, — толку-то людям от этого знания. Куда полезнее моё популяризированное исследование про писательский дзен!
– Ну да, ну да, — снисходительно кивал его друг и оппонент. — Теперь любая кухарка может написать роман, руководствуясь мануалом от создателя «451 градуса по Фаренгейту». Зато если мы спросим у пяти рандомно выбранных прохожих, исповедуют ли они боконизм, то пять из пяти ответят нам как?
– Как? — саркастически спрашивал Брэдбери, и Воннегут торжествующе поднимал указательный палец к небу, словно взывая к самому надёжному свидетелю его правоты.
– Утвердительно, Рэюшка, утвердительно! — отвечал он, после чего дружеская пикировка завершалась не менее дружеским рукопожатием и писатели расходились по комнатам: писать свои великие произведения.
Жили они оба на улице Куйбышева в одном доме — в том самом доме напротив кирхи, где когда-то жил писатель Ярослав Гашек, а чуть позже — Михаил Куперберг. При этом Брэдбери отвоевал себе комнату с большим окном, ссылаясь на то, что он слишком стар и не может сконцентрироваться без достаточного количества дневного света, и поскольку он действительно был старше Курта Воннегута на два года, его другу и коллеге ничего не оставалось, кроме как безропотно уступить, обустроившись вместе со своим видавшим виды лэптопом в крошечной комнатушке с окном, едва приоткрывавшим обзор на перекресток Некрасовской-Куйбышева, откуда недавно загадочным образом исчез памятник бравому солдату Швейку вместе с трубкой и отдельно сидящей собачкой.
Когда начался чемпионат мира по футболу, улицу Куйбышева при большом скоплении нарядно одетых горожан торжественно провозгласили пешеходной. Церемония закрытия автомобильного движения происходила рано утром, и оба писателя были разбужены невероятным для этого часа шумом. Выглянув в своё убогое оконце, невыспавшийся и раздосадованный Курт Воннегут, который до четырёх часов трудился над своей новой повестью, обнаружил на перекрёстке возле кирхи толпу ликующих людей с разрисованными лицами.
– Что там опять? — Рэй Брэдбери с помятым лицом и всклокоченными волосами стоял на пороге комнаты в пижаме с выцветшими одуванчиками на воротнике и манжетах.
– Город празднует начало чемпионата, — ответил Курт Воннегут и протянул ему полупустую чашку с остатками холодного кофе, который он не допил ночью.
– О нет, — простонал Брэдбери, — только не это. Только не празднества. Только не этот пир во время чумы. Я должен работать, у меня договор с издательством.
– Как? Ты не рад? — иронически осведомился Воннегут. — Разве не твои слова красуются на перетяге у самолёта на Московском шоссе? «Перед отходом ко сну я непременно даю себе наказ обнаружить с утра пораньше что-нибудь удивительное»? И подпись — Рэй Брэдбери, писатель-фантаст. Вот тебе и удивительное с утра пораньше — если раньше нас будил рёв первого автобуса, то теперь мы будем просыпаться под пьяные вопли «Оле-оле!»
– Я этого не говорил, — буркнул Брэдбери. — Как и Раневская, которая никогда ничего не говорила про пионеров. Все до одной цитаты придумал один португальский менеджер из турагентства — кажется, его звали Пауло Коэльо или как-то в этом роде. Он сколотил на этом целое состояние, а мы, оболганные им знаменитости не можем отсудить у этого афериста ни цента. Законы об авторских правах так несовершенны! Поменьше верь демотиваторам и прочей пошлости.
До самого вечера настроенные крайне скептически по отношению ко всему сразу — к футболу как затее, к пешеходным зонам как способу отвлечь народ от насущных проблем, к разрисованным лицам болельщиков, — оба писателя то и дело ссорились, но ближе к вечеру, выпустив пар, оба почувствовали себя намного бодрее и даже решили примкнуть к народным гуляниям.
– Что нарисовать у тебя на щеке? — растерянно спросил Курт Воннегут, держа в руках набор разноцветных теней, забытых в его комнате одной милой, но весьма легкомысленной особой, с которой он познакомился на презентации сборника своих рассказов.
– Портрет Фаренгейта, — ответил Брэдбери, любуясь уже готовым творением на физиономии своего друга: это была старательно выписанная им теми же тенями колыбель для кошки — именно такая, какой её представляет каждый, кто более-менее сведущ в боконизме.
– Понятия не имею, как выглядел Фаренгейт, но что-нибудь придумаю, — сказал Воннегут и принялся за дело. Через пять минут на левой щеке Рэя Брэдбери возникло сине-зелёное существо в коричневом колпаке и с длинным носом.
Внимательно изучив себя в зеркале («Надеюсь, никто не примет этого Фаренгейта за Буратино», — подумал Брэдбери), друзья вышли на улицу, чтобы предаться шабашу. Город от всей души веселился, двери ночных кафе были распахнуты настежь, отовсюду неслась музыка, и это была не только музыка группы «Чайф», как с уважением заметили Курт Воннегут и Рэй Брэдбери, но и бетховенская «Ода к радости». Писатели присоединились к всеобщему карнавалу — а это был, без всякого сомнения, настоящий карнавал, и успели нагуляться и всласть наораться ритмичных гимнов, когда какая-то юная красотка в шапке с витыми сиреневыми рогами подскочила к ним, схватила за руки и залопотала на непонятном наречии, из которого просачивались отдельные понятные слова — в частности, Брэдбери с восхищением уловил своё собственное имя и преисполнился важности: не всякий писатель, чей расцвет пришелся на вторую половину двадцатого века, может похвастаться такой сокрушительной узнаваемостью в первой половине двадцать первого.
– Болван, — умехнулся Курт Воннегут, когда Брэдбери поделился с ним своей гордостью. — Она просто принадлежит к племени баджао. Представители этого племени проводят большую часть жизни в море на плотах, а оказавшись на суше, испытывают острый приступ земной болезни. Своё страдание они выражают в громких криках «Рэй! Рэй! Рэй!» — что в переводе с диалекта баджао означает «Помогите, я умираю!»
– Всё-то ты знаешь, — обиженно заметил Рэй Брэдбери, однако не стал подвергать сомнению сказанное другом, а вместо этого сел прямо на проезжую часть, достал из кармана айфон и, обтекаемый ликующей толпой, принялся сочинять петицию к городским властям с просьбой оставить улицу Куйбышева пешеходной и после чемпионата. Он был абсолютно уверен, что его авторитет писателя, который предсказал столько вещей, казавшихся в момент предсказаний совершенно невероятными, сыграет свою роль, и забегая вперёд, надо сказать, что он оказался прав — как, впрочем, и всегда. Улица Куйбышева так и осталась пешеходной, и до сих пор, проходя мимо дома, где когда-то жил Ярослав Гашек, а потом Михаил Куперберг, вы можете встретить двух колоритных стариков, которые остановились посреди дороги, чтобы в очередной раз беззлобно повыяснять, кто же из них более концептуальный писатель.
Екатерина Спиваковская
