Курс по фольклору в университете я слушала в исполнении Софьи Залмановны Агранович — для тех, кто, как нынче принято выражаться, в теме (звучит отвратительно, согласна), это, помимо прочего, означает, что о ритуалах, связанных со смертью, я знаю всё и даже немножко больше. Знание это только кажется чисто декоративным, если ты не доктор филологических наук. На самом деле это полезное бытовое знание, как и маленькие хитрости из серии «Если вы не можете быстро заснуть, выпейте стакан тёплого молока с мёдом». Это знание позволяет наступить на горло своему кондовому атеизму и стоически перетерпеть присутствие на похоронах родных и близких людей посторонних тёток с пшеном, свечками, фальшивыми вздохами и деловитой суетой.
Если вы не слушали курс Агранович, не убить этих, в общем-то, крайне беспардонных баб, когда вы находитесь в состоянии «Всему миру хорошо, а мне плохо», — не убить их в таком состоянии практически невозможно. Они приходят ниоткуда, шустрые, мелкоглазые, в тёмных платках, представляясь троюродными бабушками бывшей соседки по студенческому общежитию вашей умершей мамы и, засучив рукава, начинают открывать и закрывать в вашей квартире все дверцы. Они лезут в письменный стол вашего отца, который сейчас точно так же, как и вы, не в том состоянии, чтобы выразить хотя бы лёгкое удивление по этому поводу. Они перетряхивают нехитрую мамину косметику, принюхиваясь к пудре. Они с интересом пересчитывают чашки и рюмки в буфете, а также всматриваются в хрустальную вазу на пианино. Они осуждающе смотрят на сползший с зеркала угол простыни и дробно крестятся.
В какой-то момент вы сквозь туман своего жестокого отупения ловите себя на мысли, что надо бы погнать их пинками, пока они не расположились вздремнуть на кровати ваших родителей, но сил на пинки у вас нет, и вот тогда на помощь приходит память о лекциях Агранович. Нормально, говорите себе вы, успокойся. Это никакие не посторонние тётки. Это белки-медиаторы. Мы их проходили, они налаживают контакты между Этим миром и Тем. Мысью* по древу и всё такое. Сейчас всё сделают и сгинут. Не то, чтобы после этого они делаются вам менее противны, но к вам возвращается безразличие ко всему, кроме своей беды.
Откуда берутся эти тётки в двадцать первом веке, никто не знает, но их мрачноватая деятельность всегда безмолвно востребована: считается, что убитые горем близкие усопшего могут ненароком и пропустить какой-нибудь важный пункт в алгоритме прощания. Почему эти пункты считаются важными, не обсуждается: вы же послушно собираете все необходимые справки для оформления загранпаспорта, ну и здесь почти то же самое.
От самого ритуала похорон, как вы вынуждены себе признаться, вас жестоко мутит. Нет, вы не испытываете страха перед мертвым телом, ваша голова не забита детскими страшилками про зелёные трупы, и вообще, человек, который лежит в ящике в центре комнаты, где обычно проходили все семейные застолья, для вас никакой не труп. Мутит вас не по органическим причинам. Вас просто медленно, но верно раздавливает всем этим архаичным декорумом: вы понимаете, что угодили в воронку, уничтожающую остатки света, исходящего от вашего горя. Да, как ни странно, не только счастье человеческое, но и горе тоже источает свет, это знают все, кто когда-либо терял близких, это знают даже атеисты и лютые антиклерикалы. Именно поэтому самые умные из них бывают так осмотрительны в выборе выражений, вступая в полемику с верующими: никому неизвестна подлинная природа происхождения этого света, просто одни толкуют его как Бога, а другие принимают как данность, не имеющую (пока) научного толкования.
Я понимаю так, что верующие люди, в отличие от таких, как я, считают, что чем архаичнее обряд погребения усопшего, чем больше вокруг роится невнятных персонажей в чёрном, чем глубже уходят сакральные ритуалы в прошлое, — тем больше света. Для меня это совсем не так. Поэтому я — за крематорий, а другие — против. Прошу простить за грубое обобщение, но так проще объяснить, что я почувствовала, когда увидела на въезде в Рубежку нашкрябанный от руки транспарант: «Нет крематорию в России!». Чуть поодаль, ближе к помойке, красовался ещё один: «Нет крематорию рядом с нами!» И ни одной живой, простите за каламбур, души вокруг, отчего более впечатлительные натуры, чем я, наверняка бы вздрогнули, учуяв тремор в конечностях, как при чтении стивенкинговских страшилок. А я сразу подумала о другом — вспомнила, как хоронили мою бабушку.
Её много лет назад кремировали в Москве, в Николо-Архангельском крематории. Кремировали по всем правилам, с отпеванием в храме при Николо-Архангельском монастыре. Всё было, как должно быть, мы плакали, прощались, говорили бабушке последние слова, просили у неё прощения. Я читала об этом в книжках и знала, что должен наступить сложный момент, когда мы увидим, как гроб с бабушкиным телом отправляется по транспортёру в то помещение с печью, куда нам уже не будет доступа. Начитанность не всегда идет на пользу, если не хватает жизненного опыта или мозгов: я очень боялась, что увижу горящее в огне тело моей любимой бабушки. Ничего этого я, понятное дело, не увидела. Всё прошло тихо, деликатно и без спецэффектов, со всем уважением к нашей беде, а самое главное — я до сих пор, спустя очень много лет, хорошо помню, как меня отпустило ненадолго в тот момент: тиски душевной боли разжались на несколько секунд, а свет, исходящий от бабушкиной любви ко мне, вспыхнул сильнее, и воспоминание об этом моменте осталось со мной на всю жизнь. Не было вокруг меня этих жестоких вихрей в лице чужих суетливых женщин со свечками и фальшивыми крестиками, не было ничего, что могло бы сделать мою утрату сильнее, чем она была. Не было никакого грубого вторжения бездушной механики в моё осиротевшее без бабушки полудетское сознание. Спустя какое-то время нам отдали урну с прахом, и теперь бабушка покоится на Ваганьковском кладбище. Вернее, нет, не так — она точно так же со мной, как и все остальные, кого я любила и кто был похоронен по-другому.
* «Мысь» — «белка» на древнерусском языке
Екатерина Спиваковская
Фото автора
