Будь на моём месте Чехов, он бы начал так: «Я, Антон Чехов, пишу это письмо, находясь в трезвом виде, обладая полным сознанием и хладнокровием». Жаль, напрочь исключается возможность препоручить великому писателю свою миссию целиком и полностью — уж он бы не стал мямлить, втыкать где ни попадя извинительные обороты, считаться с трепетными чувствами читателя, а по-врачебному коротко раздал бы безжалостные диагнозы и удалился к падшим женщинам (не знаю, кто из биографов держал свечку, но отчего-то принято считать, что Чехов то и дело удалялся к падшим женщинам, ну так не станем идти наперекор удобному штампу).
Мне надо сейчас одним махом развенчать мною же созданный образ святой и ранимой женщины-матери, которая стоически выгуливает на протяжении двадцати с лишним лет дочку с ментальной инвалидностью, принимая на свою хрупкую грудь все обывательские оскорбления и прочие зуботычины, на которые так горазд наш простодушный, как табуретка, народ. Себе в оправдание могу сказать, что образ этот я создала нечаянно — не хотела, само получилось, спрос родил предложение: неистовое желание наших сограждан иметь под рукой затюканную жертву, над которой можно всласть попричитать, втайне ликуя, что тебя обошла сия горькая участь, очень часто приводит к тому, что жертва изображает затюканность, вовсе не будучи таковой, лишь бы отвязались.
Итак, концепция, к всеобщему разочарованию, изменилась, о чём я пишу, находясь в трезвом виде, обладая полным сознанием и хладнокровием. Тонкокожесть и повышенная чувствительность никогда не были тождественны святости (см., например, «Родион Раскольников», а также целый ряд других персонажей русской классики). Сейчас я вам расскажу, что мне на самом деле хочется сделать с обидчиками моей дочери — да, теми самыми, про которых мне обычно говорят: «Не обращай внимания! К ним всё вернётся, они ещё получат своё!» С чего это я буду ждать, сложа руки, когда каждый отдельно взятый хам до углей прожарится на персонально приготовленной для него сковороде? Я и сама в состоянии вершить холодную месть, не напрасно же добрая треть моей культурной жизни была посвящена просмотру фильмов Тарантино.
Вот этот благообразный товарищ в очереди за абрикосами, который долго пялится на мою дочь, а потом вежливо интересуется, выдавая недюжинное знание предмета: «Это же следствие алкогольного синдрома?» — вполне достоин быть размазанным по заднему сиденью автомобиля вследствие неосторожного выстрела. Докажите потом, что я специально, я вообще стрелять не умею и даже автомат Калашникова собирала последней в нашем 10 «А», имея твёрдую тройку в четверти и презрение военрука по прозвищу Пиночет. Нет, я отлично понимаю, что этот человек ничего особенного не спросил, больше того — своим вопросом он, скорее всего, дал мне понять, что сочувствует нам, но тем не менее воображаемая картинка его внутренностей на заднем сиденье автомобиля греет моё сердце.
Или эта симпатичная пожилая дама. Наверное, до выхода на пенсию она работала учительницей в той самой школе, мимо которой мы с дочкой ходим каждый день, чтобы улыбаться кучке невоспитанных тинейджеров — на самом деле моя улыбка им означает вовсе не «Какие милые детки», нет. Она означает, что каждого из этих великовозрастных балбесов, чьи родители до сих пор не удосужились втолковать им, что на этом свете бывают несчастья посерьёзнее двойки по физкультуре, и от них никто не застрахован, — каждого из этих милых деток я мысленно четвертую, складываю в пакеты для мусора и сплавляю вниз по чёрной-чёрной Реке Смерти.
Это кажется жестоким, но уверяю вас, это гуманная мера — в действительности я просто спасаю от верной гибели сразу несколько детей-инвалидов: по статистике дети-инвалиды рождаются намного чаще, чем может показаться, если судить по тому количеству, которое гуляет по нашим улицам, а это значит, что примерно у каждого десятого из пятидесяти беспардонных школьников впоследствии может родиться ребёнок с синдромом Дауна, аутизмом, ДЦП и прочими неизлечимыми заболеваниями. И такой беспардонный школьник, вымахавший в идиота-взрослого, затопчет своего ребёнка-инвалида ногами, чтоб не мешал жить и радоваться. Так что мера, повторяю, самая что ни на есть гуманная, с пролонгированным эффектом.
Но вернёмся, однако, к пожилой даме, бывшей учительнице. Она подходит ко мне вплотную, так, что я чувствую себя несколько неловко — может, я злоупотребляю парфюмом, а даме это не понравится, как же она такое переживёт? Отодвигаюсь на шаг-другой, но дама не сдаётся, лепится ко мне как можно ближе. Прилепившись так, что отлепиться уже невозможно, она доверительно шепчет мне на ухо: «Вы знаете, у моей двоюродной племянницы — такой же сын. Ничего сам не умеет, писается в штаны, бьёт сестру. Такое несчастье, такой крест! Как я вам сочувствую!» Дама, думаю я, ты труп. Нет, ты, конечно, ничего об этом не знаешь и чувствуешь себя полной сил, в отличие от своей двоюродной племянницы, которой — могу себе представить — ты и всё твоё семейство портите кровь своими «такое несчастье, такой крест». Но ты труп, дама, ты давно бродишь в качестве тощего призрака по старинной избушке в самом деградированном селе нашей области — эй, назовите мне подходящие адреса, я мысленно отправлю туда эту даму, пусть пугает спившееся население того села долгими осенними ночами.
У меня есть ещё несколько претендентов на прекрасную, яркую, незабываемую гибель — кассирша и охранник, милая парочка из гипермаркета, работают в связке, есть чудесная, совершенно очаровательная молодая леди с фиалковыми глазами, она ошивается возле ближайшей рюмочной в обществе не слишком светски настроенных мужчин, и отпускает удивительные по глубине замечания в наш с дочерью огород. Есть ошалевшие от страха за своих маленьких детей молодые мамы, которые считают заразными абсолютно все болезни без исключения, есть их накаченные пивом молодые мужья, которым кажется, что они купили все скверы и парки в этом городе для прогулок со своими чадами, есть владельцы собак бойцовых пород, которые вместо того, чтобы надеть на пса намордник, истошно кричат: уйдите с дороги! — да много есть на свете потенциальных жертв, которые ошибочно думают, что они уже распределили все роли так, как им нравятся. Ну что, Антон Палыч, удалось мне сохранить хладнокровие?
Екатерина Спиваковская
