Нам казалось, что мы будем первыми, но нет. Они уже здесь, эти старушки, глядя на которых мы уверенно говорим: «О! Я буду вот такой вот». «Вот такой вот» – то есть не бабушкой с клюкой и платочком, повязанным под подбородком, а вот такой вот, в зелёной с фестонами юбке-бохо, с пудовыми браслетами на каждом запястье, с напудренным носом (ну и что, что он картошкой), накрашенными губами (ну и что, что они в ниточку) и неиссякаемой склонностью к озорству.
Мы видели их на картинках в интернете, этих весёлых старушек, мы поддерживали культ красивых старых женщин всеми правдами и неправдами, и осуждали собственных бабушек за тот самый платочек, спохватываясь, что они, впрочем, не сами такими сделались, это жизнь их так прогнула – мыслимое ли дело, чуть что, останавливать на скаку коней. Поневоле однажды плюнешь на маникюр, повяжешь платочек и побредёшь с клюкой за манкой в ближайшее сельпо – а что, привычный женский, да и общечеловеческий (внегендерный, как сейчас бы сказали) маршрут в поисках манны: в молодости – небесной, в старости – той, которая гарантировано не сломает остатки зубов. В книжке Михала Вивега несколько лет назад я вычитала главный экзистенциальный вопрос эпохи высоких технологий – спустя лет тридцать-сорок, каково это будет, смотреть на татуированных по самые уши стариков и старушек? А с пирсингом в пупке? Привыкнем, конечно, но надо же с чего-то начинать.
Точнее, с кого-то.
И вот они появились, женщины хорошо за шестьдесят или даже чуть-чуть за семьдесят, сначала в ярких платьях – и никаких деревенских платков, максимум вязаный из хлопчатобумажных ниток беретик, но и беретик беретику рознь: старушки нового времени отринули наивную белизну солнцезащитных панамок, классического головного убора благопристойных городских пенсионеров в середине лета – их вязаные беретики в первую секунду слегка ошеломляют смелой растаманской гаммой. Ну, а вы бы как хотели, чтобы это никогда не произошло?
Нет, мы просто хотели, чтобы всё самое лучшее начиналось с нас и нами же заканчивалось. Поэтому в определённом возрасте мы принимаемся брюзжать на всё, что было до эпохи исторического материализма: хочется верить, что мы – непревзойдённый идеал во всём, включая высоту окружающих нас деревьев. Но вот встретились наконец-то две старушки в растаманских беретиках и юбках-бохо, у одной синий маникюр, у другой лиловый, закурили (да! а не какое-то там унылое вегетарианство с йогой) по сигаретке – разумеется, не вступая в конфликт с действующим законодательством, там, где можно, – и стоят, обсуждают ситуацию с балетом «Нуреев».
– Аня, – говорит та старушка, что с лиловым маникюром, – заметь, как они нас с тобой.
– Да вижу, Таня, – отвечает та, что с синим, и с чувством затягивается. – И Гагарин у них Алексей, а не Юрий, и Рудольф – Нуреев, а не Нуриев.
– Но мы-то знаем, как правильно! – говорит Таня и подмигивает Ане.
– Ещё бы! – отвечает Аня и показывает язык бегущему мимо пареньку, отчего тот шарахается в сторону и крутит пальцем у виска.
– А нас, которые лезут, считают занудами, – подливает масла в огонь Таня.
– Да мы они и есть, – флегматично замечает Аня, и обе звонко хохочут.
Они уже здесь, эти старушки в растаманских беретах, будьте бдительны. И, кстати, старушки в наушниках гуляют по городу уже лет десять, а вы, небось, и не заметили. Только не надо думать, что никто из них никогда не останавливал на скаку коней – они просто не любят об этом говорить.
