В городе С. жила-была одна Мышь, которая работала в газете и дружила с киноведом Б., известным своей харизмой. Киновед Б. встречался с Мышью раз в год (иногда – раз в два года), где-нибудь в пахнущем воздушной кукурузой торговом центре.
Если вы думаете, что разговор киноведа с Мышью сводился к традиционному вопросу: «Ну, что, брат Пушкин, шумим?» – и традиционному ответу: «Шумим, брат, шумим!», то вы глубоко ошибаетесь: Мышь и киновед отличались от всех остальных жителей города С. своей манерой постоянно разговаривать о деньгах.
Их ужасно интересовали деньги – намного больше, чем мировой кинематограф или журналистика, но об этом мало кто догадывался, потому что Мышь и киновед всегда ходили с защитными полосочками на щеках – вы наверняка не раз сами рисовали себе такие: достаточно окунуть три пальца в бирюзовую тушь и провести ими по обеим щекам от висков к кончику носа. Такие полосочки превращаются вас в трогательное существо, о котором и не подумаешь что оно способно думать о такой низости, как деньги.
Кроме того, и киновед Б. и Мышь мастерски умели наводить тень на плетень публичными выступлениями, в которых они никогда не говорили про деньги.
Чтобы никто не догадался, что она может часами говорить о деньгах, Мышь обычно выходила на главную городскую площадь, утыканную кактусами, и пела арию Фредди из «Моей прекрасной леди» – петь она старалась низким голосом, воображая себя плывущей по Гудзону ветхой посудиной.
Киновед Б. действовал более изощрённо, чтобы скрыть свою любовь к разговорам о деньгах: он рассказывал истории. Он знал так много историй про кинорежиссёров, их муз и попытки последних удержать кинорежиссёров в рамках приличий, что однажды на фуршетной вечеринке, посвящённой, разумеется, деньгам, к нему подошли три восхищённые юные особы и поинтересовались, откуда он знает так много историй. Киновед Б., прежде чем ответить, почесал нос – всем известно, что почесав кончик носа, вы обретаете силу австралийского воздухоплавателя, который в 1482 году совершил перелёт из Сиднея в Ливерпуль, причём последние тридцать шесть минут полёта ему пришлось чесать нос почти непрерывно, потому что внезапно разыгрался штормовой ветер, и уповать приходилось исключительно на магические свойства кончика носа.
Так вот, почесав кончик носа, киновед Б. ответил восхищённым особам, что все эти истории родились значительно раньше него, и ему оставалось их только запоминать. Тут он немного кривил душой – разумеется, половину историй, а может быть, и две трети, он придумал сам. Например, это именно ему принадлежит апокриф о том, как Жан-Люк Годар однажды написал гневное письмо Никите Михалкову о пользе видеопиратства: на самом деле Годар действительно подумывал вразумить мятежного русского медведя, но в тот день, когда он всерьёз засел за письмо Михалкову, во всей Франции отключили интернет – в знак солидарности с любителями пишущих машинок «ундервуд».
Мышь вечно жаловалась киноведу Б. на ничтожно низкие гонорары. Как и все грызуны, она была одержима комплексом собственной гениальности и считала, что ей должны платить примерно в тысячу раз больше.
- Вот скажи, – спрашивала Мышь, похрустывая бубликом, – сколько тебе заплатили в том глянцевом журнале? За ту статью про Клауса Марию Брандауэра?
- Как тебе сказать, Катька, – отвечал киновед Б. (да, забыла сказать, что он почему-то предпочитал называть Мышь Катькой – исследователям современного нейминга ещё предстоит разобраться с этим феноменом). – Мне заплатили так мало, что я не стану озвучивать эту сумму во избежание скандала. Боюсь, что когда её услышит охрана этого торгового центра, нас с тобой выставят отсюда на мороз, поскольку мы слишком резко диссонируем со всей этой успешной и преуспевающей публикой.
- Озвучивать? – с подозрением переспросила Мышь. – Мне послышалось или ты и правда произнёс это слово, дорогой Бонд?
Мышь всегда называла киноведа Б. Бондом – так уж повелось, и никаких иных объяснений этому нет.
- Тебе не послышалось, – пристыжённо признался киновед Б. – Я произнёс слово «озвучивать», но меня отчасти реабилитирует то обстоятельство, что мой гонорар за последнюю публикацию составил ровно столько же, сколько гонорар за предпоследнюю, а тот, в свою очередь, равен предыдущему, а предыдущий – тому, что предшествовал этому, и так уже много-много лет. Я пишу всё новые и новые истории, получаю в ответ восхищённые взгляды юных особ – ты заметила? – а гонорары...
- Заметила, – ревниво перебила его Мышь. – Ещё КАК заметила! Это я про взгляды юных особ. Нельзя ли сослать их всех куда-нибудь в холодные края, чтобы они поменьше стреляли в тебя глазами?
Киновед Б. не счёл возможным комментировать этот мелочный выпад, недостойный гордой Мыши.
- ...а гонорары, – продолжал он, – гонорары всегда остаются неизменными.
- Вот и я, – горестно сказала Мышь, пальцем собирая крошки от бублика, рассыпанные по скатерти, стилизованной под циновку (они сидели в японском ресторанчике – а где же ещё могут сидеть Мышь и киновед Б., когда повсюду сплошные японские ресторанчики?), – вот и я уже десятый, а может быть, и пятнадцатый год удивляюсь этой фатальной неизменности своих гонораров. Бывает, что меня долго уламывают что-нибудь написать, зная, что у меня совсем нет на это времени, и я, купившись на комплименты в духе «Как же нам повезло, что у нас есть такой выдающийся автор, как вы!», малодушно соглашаюсь. А потом трачу весь гонорар на пачку сладких сухариков.
- Покупай солёные, – посоветовал практичный киновед Б., – так выгоднее.
Мышь покорно кивнула и, заглянув под столик, осторожно подтолкнула ногой к киноведу Б. взрывной механизм, который она принесла с собой в аляпистом пакетике с надписью то ли «Рив Гош», то ли что-то в этом роде. Киновед Б., в свою очередь, не глядя под стол, тем же движением ноги придвинул к Мыши точно такой же механизм – отличие его от Мышиного состояло лишь в том, что он лежал в пакете с надписью «ОЗОН». Многие сочтут это скрытой рекламой, в просторечии – джинсой, но подумайте сами, до джинсы ли сейчас, когда речь идёт о том, чтобы дважды взорвать вместе с собой весь этот чёртов мир, не способный по достоинству оценить ни подлинного киноведа, ни подлинную мышь?
Вы спросите, волнуясь и пощипывая усы, чем всё кончилось, взлетел ли этот мир на воздух или всё-таки уцелел. Пока – уцелел, отвечу я вам, Мышь и киновед Б. всё-таки вынудили своих глянцевых работодателей раскошелиться на астрономические гонорары, а читателям, и в их числе – востороженным юным особам – строго-настрого приказали поменьше восторгаться и побольше возмущаться таким несправедливым положением дел, при котором умственный труд не стоит ломаного гроша.
И пока читатели, взяв себя в руки, засунули подальше свои комплименты, Мышь и киновед Б., разукрасив лица как можно ярче, чтобы никто не догадался об их подлинной сущности, продумывают новый, безукоризненный план о монетизации лайков в фейсбуке – честное слово, несмотря на их невинный вид, им обоим давно не даёт покоя алчная мысль, что Жан-Люк Годар поддержал бы их в этой прекрасной идее.
Киновед Б., впрочем, уверен, что и мир, взлетевший на воздух вследствие двойного взрыва, тоже порадовал бы Годара, но Мышь с ним не согласна. Это странное существо почему-то считает, что режиссёрам «новой волны» чужды взрывы.
Екатерина Спиваковская
