«Собибор» реж. К. Хабенский
Для тех, кому покажется этот отзыв о фильме недостаточно восторженным, сразу скажу: я не одобряю Холокост и не пытаюсь поставить факт этой трагедии под вопрос, я ненавижу фашизм и читал книгу Примо Леви «И это человек?», про которую кто-то сказал: «Каждый, кто ее прочитал, не просто прочитал об Освенциме, он был в Освенциме». Для тех, кому отзыв покажется чрезмерно комплиментарным: я не работаю ни в прокатных, ни в кинопроизводящих компаниях, не связан ни с одной из них никакими обязательствами и не получаю комиссий от кинотеатров.
Еще недавно подобные словесные преамбулы были совершенно не нужны. Сегодня без них не обойтись. Художественный анализ произведения звучит все реже, в то время как идеологическая и идейная составляющая становится единственным предметом интереса. Тема все чаще либо воспринимается как индульгенция на любое художественное качество, либо априори отправляет создателей в стан «нерукопожатых». Что поделать, если «Собибор» действительно вызвал крайне неоднозначные чувства — восторг от художественного результата в одних случаях и крайнее недоумение в соседнем эпизоде? В ситуации, когда одни умильно льют слезы восхваления, а другие от души поливают грязью режиссерский дебют Константина Хабенского, хочу остаться в серединке этой битвы, хотя знаю: тому, кто в центре, больше всех достается. И справа, и слева.
Ален Рене, Алан Пакула, Сергей Бондарчук, Анджей Вайда, Роберто Бениньи, Андрей Михалков-Кончаловский, Сергей Колосов, Джон Хьюстон, Стивен Спилберг, Роман Полански, Ласло Немеш и еще тьма известных и малоизвестных режиссеров создавали образ гитлеровских лагерей смерти в кинематографе. Колючая проволока, немецкие овчарки, бараки, вышки и прожектора были везде. Светили эти прожектора по-разному. Где-то высвечивали грязь и страдания, худобу, рваные боты и ветхие полосатые робы — так в большинстве случаев. Где-то светили в душу, обнажая не физические, а душевные страдания, как у Пакулы. Где-то намеренно уходили в оперетточность, облегчая восприятие современников, как у Бениньи. Где-то свет этих прожекторов пропускали через эффектный дымок стилизации, превращая ФАБРИКУ смерти в реинкарнацию Голгофы, как у Михалкова-Кончаловского. Фон для сравнений режиссера-дебютанта опасный. И Хабенский это сравнение держит.
Утверждают, что для съемок лагерь Собибор был восстановлен по старым чертежам. Похоже на правду. Во всяком случае, из всех возможных сравнений Собибор в фильме Хабенского ближе всего к самой лестной параллели: с фильмом Алена Рене «Ночь и туман». А ведь у Рене в кадре не декорация, а подлинный Освенцим с невозможно-длинными тревеллингами камеры вдоль нар, бараков, складов, крематория. Намеренно безэмоциональный фон с вынимающими душу панорамами, которые все никак не закончатся у Рене, рифмуются с первыми сценами у Хабенского. Пожухлые краски поздней осени, когда все цвета выглядят привядшими и только один остается верен себе — коричневый. Немецких овчарок в кадре немного. Откровенных зверств так и вообще нет.
Прибывает очередной эшелон с интернированными евреями, которыми обещана новая ЖИЗНЬ (не смерть!). Много быта — прыщи, скипидар, обручальное кольцо, мыло, громкоговоритель, лагерный оркестр, срок разлуки (3 дня — не навсегда). Мало надрыва. Выбор ремесла для интернированных (лагерь — ведь не только место утилизации ненужных жизней, но и экономически-успешная компания, в основе успеха которого лежит дармовой труд.) Рутинный характер работы чудовищного предприятия абсолютно гармонирует со сдержанной манерой рассказа об этом. Лагерный быт — непроглядно-темные фоны барака, приглушенно темно-золотой цвет в кузнице или на складе среди конфискованных вещей, холодно-прозрачный мир болота, в котором заключенные ведут рубку деревьев.
Наконец, картина маслом: идеальный по композиции кадр, в котором главный герой — советский пленный лейтенант Александр Печерский и немецкая антифашистка Гертруда Попперт (подпольная кличка Люка) оказываются в двух темно-коричневых плоскостях барачных стен, разделенные светло-серой полосой лестницы. Идеально все — композиция и цвет идеально ложатся на главную эмоцию эпизода: позволителен ли побег, если он будет оплачен жизнями других узников. Право на бунт, право на восстание — цена ему не только личное мужество и отвага, но и готовность принести в жертву жизни других — не таких отважных и мужественных, но ведь и не врагов же. Такой обертон не часто возникает в кино. И эта «цена вопроса» почти никогда не обсуждалась.
Честь и хвала «Собибору»: эту тематику Хабенский протянет до финала, постепенно складывая на чаши весов аргументы оправдания и обвинения. Печерский уже имеет за плечами один неудачный побег, после которого он и попал в Собибор. Все логично: отважный лейтенант дистанцируется поначалу от собиборской группы, которая готовит побег, не потому, что не верит в успех. Потому, что знает: платить за этот побег высшей ценой будут другие, и второй раз он по этому счету платить не хочет. Вглядывание в лица соседей по бараку — тех, кто мог бы лишиться жизни за чужую попытку — это еще один несомненный плюс картины. Персонажей много — еврейский подросток, портной, ювелир, кузнец, администратор рынка — у каждого свой характер, свои страхи, свои привычки. И каждый имеет свои права на жизнь и свои аргументы на то, чтобы быть принесенным в жертву.
Это была бы великолепная психологическая многофигурная фреска, если бы не немцы. Кристофер Ламберт, конечно, Горец. Может, даже и немец. Но «Собибор» все-таки не «Горец» ни по стилю, ни по теме. А Ламберт остается в кадре потрясающей воображение мастеров грима маской. Его зловеще-инфернальное лицо — последнее, что видят узницы, задыхающиеся в душевой от ядовитого газа. Он наблюдает за каждой женской казнью, что дает повод его же подчиненным заподозрить у своего шефа большие сексуальные проблемы. Так и есть! В припадке ярости он будет гневно обличать свою первую любовь — еврейку — и ее гнусное предательство. Привет, приехали. С какого перепугу высокий немецкий чин, генерал фабрики смерти вдруг будет открывать душу перед этим стадом обреченных? Весь текст этой «исповеди» написан в стиле рассказа «Ленин и печник», что полная ложь с точки зрения стиля. Закрыть эту зияющую пропасть между стилем и смыслом можно только аффектом, что Ламберт и делает. Но это — жесточайшее поражение и режиссерское и актерское. К тому же, тема сексуальных перверсий, эротической притягательности и садисткой красоты фашизма, отрефлексировал на самом высочайшем уровне и Висконти в «Гибели богов», и Кавани в «Ночном портье», и Пазолини в «Сало, или 120 днях содома». На фоне тех бездн темных желаний и вожделений — монолог начальника лагеря Карла Френцеля слушается едва ли не пародийно. К тому же, воленс-ноленс, но история с предавшей любовь еврейкой рифмуется с апокрифической аналогичной историей из молодости фюрера, что заставляет только досадливо морщиться — так же все-таки нельзя.
Про остальных немцев даже говорить не хочется. Все это в стиле самых худших давних советских пропагандистских фильмов, где немцы представали исключительно глупыми упырями-ублюдками. Хабенский не пошел дальше. Его немцы извращены, жестоки, глупы. Все. До одного. Сцена праздника, на котором фашисты развлекаются аттракционами издевательств над заключенными — и вовсе вызывает желание ее немедленно забыть. Ведь у Висконти в «Гибели богов» тоже был запредельный по разгулу праздник штурмовиков без комплексов и запретов. Но там-то в каждом из этих ошалевших от силы, власти и толпы мальчиков прочитывалась бюргерская семья и уроки «патриотизма» в школе, и первые мальчишники, и наивное упоение молодостью, силой, красотой, которой вовсю пользовались «властители умов» — доставшие из подполья сознания подавленные желания. В «Собиборе» эта пляска смерти — гонки наперегонки на изможденных узниках выглядят постановочным аттракционом — зловеще-карикатурные изверги против изнуренных и бесправных страдальцев. Безусловно, кино имеет право на любой стиль, в том числе, и карикатурно-плакатный. Но стилевые стыки в каждом конкретном фильме все же не могут быть такими выпирающе-небрежными. Ведь при таких фашистах и дилеммы то никакой нет.
Главный эпизод картины — день самого восстания. И вновь все смешалось в одну кучу. То, что Хабенский-режиссер умеет держать саспенс, понятно сразу. Все сцены по нейтрализации командования лагеря сделаны с внутренним напряжением — успеет-не успеет, заметит-не заметит, сядет-не сядет — интрига держится великолепно. К тому же, режиссер продемонстрировал редчайший вкус в балансе натуралистического и абстрактного. Все эти разможженные головы или простреленные кители врагов сняты так, что понятна хрупкость плоти (пусть даже врага), очевидна моральная тяжесть видеть всю эту кровь, дергающиеся в агонии ноги и багровую отечность задыхающегося лица. При этом, все это не переходит тонкую черту натурализма. Но, взяв очень точную ноту в начале эпизода, Хабенский-режиссер все-таки свалился в предательский фальцет пафоса. Рапиды бегущих и падающих заключенных — такое торжество дурного вкуса, что все предыдущие сцены кажутся сделанными другой рукой.
И, наконец, сам сценарий, к которому Хабенский тоже приложил руку. Кто конкретно из четырех сценаристов ответственен за то, что сценарий нашпигован цитатами из других картин — я не знаю. И Аня Чернакова, и Александр Артемович Адабашьян — люди в истории и классике кино ориентирующиеся великолепно. В наши дни, когда фильмы снимаются чуть ли не наперегонки, время — деньги. Потому заимствования чего-то ранее написанного и снятого — уже дурным тоном не считаются. Тем более, заимствования из великих фильмов, неведомых большинству современных зрителей, искренне полагающих, что у истоков кино стоит Стивен Спилберг. Вот пример из «Собибора». Еврейский мальчик, переплавляющий в золотые слитки зубные коронки убиенных, топит свою тоску и свой страх в водке. «Что ты с собой делаешь? Прекрати! Тебе ведь всего 15 лет» — говорит ему умудренный жизненным опытом сотоварищ. «Мне 100 лет!» — кричит юноша в ответ. Сравните: фильм Анджея Вайды по роману Ежи Анджеевского «Пепел и алмаз». Взрослый офицер Войска Польского допрашивает пойманного юного АКовца «Сколько тебе лет?» — «Сто!» (офицер отвешивает юноше пощечину с оттягом) — «Сколько тебе лет?» — «101!». Человек, который первым назвал небо голубым — был поэт. Вторым — пошляк. Да, цитаты непрямые, а по мотивам (не хватало еще, чтобы Чернакова с Адабашьяном прямым цитированием занимались), но от этого пошлыми быть не перестают. И таких косвенных цитат в фильме непозволительно много.
Вот и все. «Собибор» заставил сжиматься сердце от боли и кривиться от неловкости. Он брал жесткой детективной интригой и отпускал дешевыми пошлыми рапидами. Способный и талантливый Хабенский-режиссер снял фильм по сценарию не слишком даровитого Хабенского-сценариста. Долгая рецензия получилась? Голословным быть не хотелось. А еще, хотелось бы, чтобы следующую свою картину режиссер Хабенский поставил по сценарию другого автора.
Андрей Волков
