Когда Игги Поп подсчитывал, сколько гостей соберётся на его 70-летие, он с присущей ему как на сцене, так и вне её, флегматичностью подумал: “Не забыть позвать этих охламонов, Кобейна с Кёртисом, а то опять примутся стреляться да вешаться”.
Какой-нибудь опытный рок-аналитик, услышав его мысли, скорее всего, с готовностью поспешил бы вписать в энциклопедию мировой рок-музыки скорбную строку о том, как накануне своего юбилея птеродактиль панк-рока окончательно выжил из ума. Ведь любому младенцу известно, что однажды застрелившись, как это сделал Курт Кобейн, или повесившись, как Йен Кёртис, невозможно прийти на день рождения к коллеге, будь он хоть трижды Игги Поп.
Но рок-аналитику не следует спешить с выводами. Без малого 70-летние мозги Игги Попа работали так же прытко, как в годы прилежной борьбы с героиновой зависимостью, когда Игги путём сложнейших математических подсчётов вынужден был ежечасно снижать дозу на тысячные доли миллиграмма, чтобы избежать смерти от наркотического голодания, которое многие малокультурные люди грубо называют “ломкой”. Нет, он был абсолютно нормален. Он просто хотел видеть на своём празднике только тех, кого любил, а к семидесяти годам человек, как правило, уже немножко разбирается в том, что такое любовь.
Например, юную старлетку, в которую, по легковесному утверждению таблоидов, Игги Поп безоглядно влюбился на съёмках нового клипа, он вовсе не хотел видеть на дне своего рождения. Больше того, он вообще не хотел там видеть никаких юных старлеток, поскольку насмотрелся на них за свою жизнь так, что у него начинало рябить в глазах, едва на горизонте брезжили фигурки одной-двух юных старлеток. И в свою последнюю пассию он вовсе не был так уж влюблён, хотя, надо отдать ей должное, своим весёлым щебетанием и ярко-платиновыми локонами а ля Мэрилин Монро она скрашивала ему одинокие вечера в трейлере после съёмок. Однако годы берут своё: в 70 лет одним щебетанием сыт не будешь, нужно непременно иметь в своём близком окружении братьев по духу. Разумеется, более близких братьев по духу, чем покойные Курт Кобейн и Йен Кёртис, Игги Поп и желать не мог, и потому страстно мечтал с ними встретиться.
Конечно, для менее жизнелюбивого существа, чем он, организовать такую встречу было пару раз плюнуть, или, точнее, один раз выстрелить себе в голову из хорошего ружья. Нет никаких сомнений, что любая встреча старых друзей на том свете выглядит в тысячу раз трогательнее, чем на этом, а уж про пышность застолья по случаю этой встречи и говорить нечего. Но Игги Поп наряду с острой витальностью, которая не только придавала его взгляду магнетизм и мешала ему свести счёты с жизнью, обладал ещё и повышенным чувством ответственности перед поклонниками: он никак не мог отправиться к праотцам, не закончив работу над новым концептуальным альбомом (и, кстати, немного презирал - так, по-отечески - обоих своих друзей-самоубийц, так пренебрегших ожиданиями публики во имя удовлетворения собственных биполярных расстройств). В этой ситуации единственным разумным вариантом было позвонить Кобейну и Кёртису на тот свет и пригласить их в гости.
Что, собственно, Игги Поп и сделал. Разумеется, это было непросто - ещё не родилась на свет та рок-звезда, которая ответила бы на телефонный звонок с первого или хотя бы с третьего раза. Кроме того, не было никакой надежды, что оба они во время какого-нибудь особо феерического шабаша не утопили свои мобильные телефоны в ближайшем бассейне.
Но Игги не сдавался, недаром же его прадедушка по материнской линии был норвежским лесорубом: ему всю жизнь приходилось иметь дело с упорными стволами и ветками северной сосны. После одиннадцати безрезультатных попыток Игги Поп наконец услышал всё такой же юный и легко узнаваемый в своей чарующей бесцветности голос Курта Кобейна. “Игги, старина, какого чёрта? - сказал тот, безошибочно опознав коллегу по номеру телефона. - С чего тебе взбрело в голову звонить мне в семь часов утра? Что, живые панки вконец обезумели, вскакивают на рассвете, бегут кросс по Сентрал Парку, молятся на здоровый образ жизни и питаются пророщенной пшеницей? Или твой старческий Альцгеймер настолько глубок, что ты позабыл о разнице во времени?” Молодость, молодость, великодушно подумал Игги Поп, пропуская этот яростный монолог мимо ушей. Возможно, на том свете всё точно так же, как и на этом, и там просто не с кем поговорить по душам, подумал Игги Поп, и где же, в таком случае, шляется Кёртис? Вслух же он произнёс: “Жду вас с Йеном двадцать первого апреля в девять часов вечера в венецианском “Эксельсиоре”. “Двадцать первого апреля? - переспросил Курт Кобейн. - Боюсь, что двадцать первого мы не сможем заполучить старину Йена на твой праздник, старина. В этот день он традиционно отмечает день рождения своего любимого актера Энтони Куинна. Его мама в детстве водила на тот фильм про Квазимодо, помнишь? Так вот, с тех пор Энтони Куинн - кумир нашего малыша Йена. Вряд ли он пожертвует им ради тебя, Игги, уж поверь мне, как человеку, который навидался фанатов как при жизни, так и после неё: это просто безумцы какие-то”. “Скажи ему, что за его кумира мы выпьем отдельно”, - пообещал Игги Поп и положил трубку, не в силах слушать дальнейших возражений, поскольку день клонился к закату, а на закате Игги Поп, если кто не знает, всегда выходит на балкон, чтобы акапелла исполнить знаменитую композицию “I Need Somebody”. Только это, не считая надежды на близкую встречу с друзьями, и придавало ему силы (а вовсе не юные старлетки, как заблуждаются многие, очень многие рок-аналитики).
Что касается морали этой краткой истории - а эта история, безусловно, с моралью, потому что в ней замешаны сразу три личности, подверженные разнообразным порокам, - то мораль тут очень простая: всегда приглашайте на день своего рождения только тех, кого вы очень любите. Даже если они уже умерли.
Екатерина Спиваковская
