Шварцевская Принцесса, переодевшись мальчиком, три дня и три ночи гналась за Медведем, чтобы сообщить, как он ей безразличен. Мне пришлось намного хуже: я очень хотела почувствовать ностальгию и для этого больше недели читала всё, что написано о филологическом факультете СамГУ.

 

Сейчас у меня такое чувство, будто я за один присест проглотила полкило сахара, не запивши чаем. Милые лица на чёрно-белых фотографиях, почти все знакомые и почти все – как печально, как же это печально, оказывается! – совсем не такие, как сегодня. Лирические воспоминания о любимых преподавателях. Читалось всё это легко и приятно, а прочитавшись, растаяло без намёка на ностальгию: тосковать мне тут было не по чему. Я училась совсем на другом филфаке, которого так и не обнаружила в приторных зарисовках о «студвёснах», Днях филолога, фольклорных практиках и поездках на картошку. Понятен ли, кстати, этот мем – «на картошку» - гражданам РФ, родившимся после 90-го года? Может быть, стоит по примеру Туве Янссон сделать остроумную сноску: «Если хочешь знать, что такое «на картошку», спроси у мамы. Она знает»?

Мама знает, она расскажет, как там было весело, и не только. Одна из таких мам, моя подружка с дневного отделения филфака, долго лечилась после «картошки», а потом драматично беременела и рожала с большим риском для здоровья. Условия в трудовых лагерях были романтичными, но, мягко говоря, не слишком приспособленными для хрупких студенток. Мне повезло больше – у нас на вечернем не было никаких «картошек». Там, впрочем, много чего не было. Наша фольклорная практика заключалась в сидении на кафедре и переписывании с одной бумажки на другую имён старушек, элегантно прозванных «информантами». Ни одной «Студвесны» в годы ученичества я не видела и День филолога помню только один, да и тот лишь потому, что в тот вечер кто-то довёл меня до слёз.

На вечернем вообще всё было по-другому, намного проще. Мой филфак начинался кровавой драмой: я недобрала один балл на дневное отделение и пришла забирать документы, чтобы пойти работать на завод! да, на завод, в цех, с народом! Но я не просто пришла забирать документы – до меня там побывал мой папа, который доказывал всей приёмной комиссии, что его дочь никак не могла недобрать какой-то там несчастный балл. Его никто не слушал, и в своих поисках справедливости он дошёл до проректора по учебной части. Проректор, испугавшись папиной ярости, провякал: «Может, ваша девочка немного переволновалась… Надо посмотреть внимательно, что там с сочинением… Что именно не понравилось приёмной комиссии…». - «Стиль!!!» – взрычал папа. Вообще-то он был спокойный и добрый человек, но я бы посмотрела на ваше спокойствие, если бы ваш ребёнок все школьные годы грезил филфаком, а потом важные дамы с густо накрашенными губами, прочитав его сочинение, написанное без единой ошибки, придрались к стилю.

Этот папин маршрут от приёмной комиссии до проректора аукнулся мне за годы учёбы раз десять. На каждом зачёте по заунывным лингвистическим дисциплинам: «Хм, Спиваковская, так это ваш папа уверял весь университет, что вы ОЧЕНЬ способная? И это с вашей-то неразвитой речью? Давайте зачётку, удовлетворительно!» Это было унизительно, но я всегда помнила, что хотела пойти на завод и не обижалась.

Дневная элита нас снисходительно презирала. Это должно утешить всех, кому сегодня грустно: неудачников не любят никогда, и не верьте, если кто-нибудь станет вас убеждать, что прежде люди относились к ним гуманнее. Ничего подобного, вечернее отделение всегда считалось резервацией для недочеловеков. У нас ведь не было ни польского языка (один болгарский, а в нём нет такого шарма), ни физкультуры (не больно-то и хотелось, но почему-то девчонки с дневного жутко гордились, что у них она есть). У нас был всего один мальчик на курсе супротив шести «дневников», да и тот с изрядными странностями. Мы были недоучками по определению, потому что днём работали, а вечером, уже основательно вымотавшись, учились, стараясь не заснуть прямо на лекции. Считалось, что лицейский дух филфака обошёл нас стороной. Скорей всего, именно так и было: неспроста же я не могу вспомнить ни одной «Студвесны». Но мы тоже были не лыком шиты и отвечали так: «Зато мы учимся в корпусе на Академика Павлова!»

Это действительно было «зато». Я очень хорошо помню свой первый визит на филфак. Мы с подружкой учились в девятом классе и решили, что будем ходить в филологическую школу: считалось, что её посещение даёт некоторые привилегии при поступлении. Дело было в дождливом октябре. Мне только кажется или тогда действительно октябри в нашем городе были намного дождливее, чем сейчас? Мы сошли с трамвая на остановке «Гастелло» и отважно шагнули в курмыш, ведущий к университетскому корпусу на Потапова. Мы были готовы увидеть УНИВЕРСИТЕТ. Нам было по 15 лет, и днём раньше мы вместе рассматривали виды Кембриджа в фотоальбоме нашего одноклассника. Подружка провалилась в грязь по колено первой, я полезла её спасать и тоже увязла.

Когда мы наконец дошлёпали до унылого типового здания бывшей школы, я чуть не расплакалась. Пришлось мыть сапоги в корытце у водосточной трубы, а потом сохнуть, целиком, с головы до ног, потому что улица Потапова – это не Кембридж, это до сих пор далеко не Кембридж. Как-нибудь прогуляйтесь, кто не был, на задворки ТЦ «Хофф», полюбуйтесь, что такое филфак СамГУ. Если ничего не знать о людях, которые нас учили и по-прежнему продолжают там работать, легко вообразить, что это декорации для очередного малобюджетного фильма режиссера Родригеса. В этом фильме будут стрелять и убивать, и никто не собирается читать здесь курс по теории литературы или по исторической грамматике.

Сама улица Потапова очень изменилась: «изоб нет, везде палаты». Вот только старая школа, даже подлатанная и подштопанная, со всем полагающимся апгрейдом, отчего-то не вызывает у меня ностальгии, когда я думаю про наш филфак. Наверное, потому что хочется, чтобы на задворках «Хоффа» был наш собственный Кембридж или Тарту, или Сорбонна. Всё, что угодно.

Да, в этом корпусе на улице Потапова мы все впервые услышали лекции великой Агранович о мировом дереве. Тут я встретила Валеру Бондаренко, и свет от нашей первой встречи сопровождает меня всю жизнь, и облегчает грустные моменты, потому что я всегда могу мысленно взять его за руку или просто отправить смс. Здесь можно три часа подряд бродить по аудиториям и просто перечислять имена прекрасных людей, от Елены Скобликовой до Дмитрия Муратова. Если бы не университет, ничего такого замечательного – ни этих встреч, ни этих лекций, ничего – с нами бы не произошло. Филологическое сообщество всегда славилось своим аскетизмом и до сих пор очень трогательно читать на Фейсбуке, что «стены – это не люди, люди – это не стены» и прочую возвышенную патетику в том же духе, и это искренний пафос. Но мне очень жаль филфак, который кукует в этой старой халупе со времён царя Гороха.

Екатерина Спиваковская