Третьего сентября сего года я брела по Московскому шоссе, горестно размышляя о сущности Дмитрия Ливанова, министра образования и науки России. «Не симулякр ли он, наш министр? -думала я, пересекая усыпанную щебёнкой полосу препятствий между ТЦ «Империя» и замусоренным пустырем. – Не продукт ли он, пользуясь лексиконом Жоржа Батайя, гиперреальности?» И отвечала сама себе мысленно: «Продукт! Разумеется, продукт, а кто же ещё? Разве мог бы обычный министр, не продукт гиперреальности, сказать, что не нужно школьникам ставить оценку за грамотность? Нет, не смог бы, нипочём бы не смог обычный министр сказать такое», - думала я, приближаясь к рынку на углу Ново-Вокзальной и Московского шоссе, откуда раздавались удивительные звуки музыки, особенно странной в наших широтах: словно два настоящих индейца с изукрашенными боевым орнаментом лицами играли свои зазывно-воинственные гимны. «Откуда бы на Ново-Вокзальной взяться живым индейцам, - подумала я недоверчиво. – Тем более сразу двум!» Свернув с Московского шоссе на Ново-Вокзальную, я увидела двух настоящих, или, как нынче принято выражаться, этнических индейцев. С перьями на голове и терракотовыми лицами. Индейцы играли на своих индейских инструментах свою индейскую народную (этническую) музыку, а обступивший их народ с восторгом внимал, потому что не каждый же день у нас прямо на улице выступают индейцы, как две капли воды похожие на югославского актёра Гойко Митича. Задерживаться и разбираться с индейцами лично, как сделал бы на моём месте всякий человек при солидной должности, например, министр образования и науки Ливанов, – кто такие, почему на Ново-Вокзальной, откуда перья, – мне было некогда, поэтому я прошла сквозь толпу зрителей к автобусной остановке и спросила старушку, которая продавала шесть некрасивых яблок в маленькой мисочке и один скукоженный баклажан размером с дверную ручку: «Не знаете, бабушка, откуда тут у нас эти индейцы?»

Сам по себе мой вопрос был не то, чтобы риторическим, но близок к такому. Хотелось подбодрить усталого вида старушку, чтобы она поскорее продала оставшуюся миску своей червивой падалицы, выбросила баклажан на помойку и ушла домой.

Старушка же, смутно похожая на министра Ливанова, отнеслась к моему вопросу со всей серьёзностью и проявила себя отнюдь не такой усталой, какой показалась мне поначалу.

«Не знаю! – воскликнула она. – Откуда мне знать, чего они со своего Чуркестана к нам бегут, твои индейцы? Мы теперь всех пускаем без разбору, и чёрных, и бурых, и зелёных, уж и не в России будто живём, а прямо не знаю! Русских вовсе не осталось, как повыкосило! Никто нас не спрашиват, хотим мы твоих индейцев или нет! Бери вот яблочки, дочка, очень сладкие, за сто рублей отдаю, последняя миска!»

«За сто? – переспросила я. – Да вы, бабушка, святая женщина. А баклажан вот этот гигантский у вас почём? Тоже, небось, даром отдаёте?»

«Даром! – гордясь своей щедростью, подтвердила старушка. – Весь день торговала по стописят за кило, а этот тебе отдам за полтинник».

«Ну, бабуля, - огорчилась я. – Плохой из вас коммерсант. Я бы такие роскошные шесть яблок и такой внушительный баклажан ни за что не отдала бы дешевле, чем за полтыщи, да ещё бы потребовала, чтобы мне в ножки поклонились за мою доброту. Тем более если такой покупатель, как я, например, - да я бы с такого покупателя даже тыщу не постеснялась потребовать, бабуля. А вы – сто рублей да полтинник… Совсем вы себя не бережёте».

«А что, а что? – заквохтала старушка. – Хочешь, бери за восемьдесят, а баклажан за шестьдесят, мне хорошему человеку не жалко слегка скосить».

«Не могу я, бабушка, - ответила я. – Не смею вас так обделять. Я ведь и сама, строго говоря, не из России, тоже топчу вашу русскую землю без специально вымоленного у вас позволения. Меня сюда пустили когда-то давно, в те времена, когда ещё не принято было так шумно возмущаться, что по улицам свободно бродят живые индейцы. Кстати, если бы моя мама тоже сюда вместе со мной не переехала, бабуля, вы бы и знать до сих пор не знали, что на свете существует такой овощ, как баклажан».

«Это почему это?» - насупырилась старушка, совершенно правильно почуяв в моих словах нехороший подтекст, который я не замедлила перед нею раскрыть во всей его опасной красе.

«Это потому, бабуля, что раньше в России баклажаны не культивировали, - как можно ласковее объяснила я. – Их тут знали исключительно в виде баклажанной икры, да и то по праздникам. Икра та была, если вы не забыли, цвета детской неожиданности, и мало кому могло прийти в голову, что её готовят из такого великолепного овоща, как баклажан. Я, бабуля, конечно же, не про ваш зачуханный плод, которым вы тут так заправски фарцуете, а про настоящий, нарядный, южный, гладкий баклажан загадочной расцветки с задорным хвостиком. Вот моя мама много-много лет назад приехала сюда из, как вы, бабуля, выражаетесь, Чуркестана и рассказала местному населению, какая хорошая штука – баклажан. Какой аджапсандал из него можно сделать. И как замариновать с зеленью и чесноком. Или просто поджарить, нарезав длинными полосками, посолить и съесть. А можно вообще ничего с ним не делать, просто оставить на подоконнике, залитом солнцем, и любоваться, как красиво блестит его густо-лиловая шкурка. Ну, или вот, как вы, бабуля, можно вырастить такого задохлика и торговать им за мильон рублей на ближайшем перекрёстке. Моя мама рассказала про баклажаны друзьям и соседям, а те – своим друзьям и соседям. И теперь любая злобная старушка может продавать баклажаны и поносить приезжих. Всё это – благодаря моей личной маме, бабуля, представьте себе. И называется это «мультикультурализм», хотя я не уверена, что этот термин во всей полноте отражает обозначаемое им явление. Так что сидите тут, ждите своего идиота-покупателя, злобствуйте и проклинайте двух безобидных индейцев, которые захватили Россию и радуют своими весёлыми песнями целый перекрёсток», - сказала я, развернулась и ушла домой, чтобы до конца осмыслить слова министра Ливанова о том, что оценки за грамотность сковывают человека и он пишет не так, как мог бы и хотел. Ничем он не лучше той старушки, такой министр.

Екатерина Спиваковская