В декабре исполняется 100 лет со дня образования Союза журналистов. К юбилею «Парк Гагарина» решил поговорить с коллегами, и не только с ними, о журналистике. Мы пытаемся выяснить, что такое современная журналистика ? Где грань между журналистикой и пиаром, между журналистикой и пропагандой? Почему она с каждым годом становится все тоньше?
Наш сегодняшний гость — Лариса Матросова, бывший журналист, ныне — PR-консультант. Работала в 80-90 -е годы на областном радио, и в областной молодежной газете «Волжский комсомолец»
– Лариса Михайловна, а вы как пришли в журналистику?
– Я пришла в журналистику на первом курсе строительного института. Сначала в Школу молодого журналиста при многотиражке «За строительные кадры». У нас была прекрасная редактор Миронова Татьяна Михайловна, которая воспитывала студкорров — студенческих корреспондентов. Мы писали заметки о студенческой жизни и приносили в газету. А Татьяна Михайловна нас учила, как это делать правильно и интересно. Все 5 лет учебы в «строяке» я была самым активным корреспондентом, и с помощью Татьяны Михайловны некоторые мои публикации попадали в областные газеты: там всегда требовалось что-то молодёжное.
Потом так сложилось после института, что мы какое-то время жили в Москве. Там я начала сотрудничать с «Московским комсомольцем» и «Комсомольской правдой», которые тогда была на вершине перестройки, объявленой Горбачевым. А когда мы семьёй вернулись в Куйбышев, я начала сотрудничать на областном радио. Была корреспондентом на договоре. Потом попала в областную газету «Волжский комсомолец», в итоге там проработала 6 лет.
Весь прорыв в журналистике на конец 80-х был именно в «Волжском комсомольце». Коллектив был молодой и задорный — нам хотелось перемен, мы ничего не боялись, так как нам нечего было терять... Мы были «органом обкома ВЛКСМ» — по нынешним понятиям, нашим владельцем и хозяином был обком комсомола. Там тоже работали молодые люди, наши ровесники, которым 30-и ещё не было. Они были более гибкие, чем партийные боссы, которые всё никак не могли поверить в то, что началась перестройка. Что это не временная мера, а насовсем. И хотя нас вызывали за отдельные публикации «на ковер», все-таки, мы могли писать острее, чем партийные издания. Наверное, только в те времена мы могли в печатном издании обкома критиковать этот самый обком. Причем критика была строго по делу, открыто, с фактами в руках. Мы, например, написали о том, что первый секретарь обкома комсомола незаконно получил квартиру в престижном доме на Вилоновской. И в результате поднявшегося возмущения этот секретарь вынужден был не только уйти со своего поста, но и вернуть незаконно полученную квартиру. Туда вселили многодетную семью, которая в результате оказалась единственной, кто жил в этом доме не по «блату».
Редактором «Комсомольца» во времена его расцвета был Александр Соколов, но политику газеты определяла редколлегия: Сергей Курт-Аджиев (сейчас он редактор вашего «Парка Гагарина»), Сергей Силантьев (сейчас он редактор «Волга-Ньюс»), Сергей Федоров (сейчас он владелец издательства «Корпорация Федоров»), Александр Астров (сейчас он профессор Будапештского университета). Отличными профессионалами были Михаил Круглов, Ирина Труханова, Людмила Круглова, Ирина Подлесова, Ирина Лукьянова, Лидия Караулова — все они потом создавали новые перестроечные и постперестроечные СМИ, и много лет определяют «погоду» журналистского сообщества. Таким сильным составом «Волжский комсомолец» достиг огромной популярности — тираж его вырос до 150 000 экземпляров, газету буквально рвали из рук. Помню, я приходила за дочкой в детский сад, а воспитатели спрашивали меня — правда ли, что я работаю в «Комсомольце», и не могу ли я «достать» для них последний номер?
Потом «Комсомолец» начал сильно терять популярность — основная команда ушла делать новые издания: «Самарские известия» и «газету». А я ушла работать в рекламный отдел банка и после этого начала заниматься PR, а не журналистикой.
– Сейчас как раз много разговоров о том, что стирается грань между журналистикой и PR. Что вы об этом думаете?
– Так получилось, что я стояла у истоков создания PR, не только , но и в отрасли в целом. «Газбанк», где я тогда работала, одним их первых вступил в Российскую ассоциацию по связям с общественностью (РАСО) — в моем лице. Павел Иванов, который был тогда председателем правления «Газбанка», с пониманием отнесся к поддержке новой отрасли «связи с общественностью».
Мы поддерживали стремление наших менеджеров к созданию новостных поводов и комментариев всех экономических событий отрасли. Убеждали, что есть разница между рекламой и новостными поводами. Я ездила на все конференции РАСО, и на их заседания, и уже тогда, в конце 90-х, начались эти споры: что такое пиар и что такое реклама.
На этой волне и создавалось мое первое PR-агентство «Ассоциация PR». Начинали мы с оказания пиар-консультаций клиентам «Газбанка». Кстати, Павел Александрович Иванов тогда с моей подачи обратил внимание на только что вышедшее «Самарское обозрение» (его первыми учредителями были Валерий Лебедев — собкорр «Комсомольской правды» и Андрей Федоров — собкорр «Коммерсанта»). Иванов на еженедельные планерки в Волгопромгаз привозил с собой свежий номер «Обозрения», цитировал там его — и очень прославил издание, я считаю. Думаю, что желание Аветисяна приобрести потом этот еженедельник, сформировалось именно благодаря этим обстоятельствам.
Тогда все эти споры уже шли про PR и журналистику. Думаю — этот спор вечный. Как человек, который работал и там, и там, могу сказать, что и то, и то — пропаганда. PR — это пропаганда, но только в интересах определенной структуры. А журналистика — это пропаганда каких-то более общих ценностей. И сейчас эта грань практически стёрта. Но попытки «стереть» ее предпринимались всегда.
– Говоря о пропаганде. Сейчас в государственных СМИ большое количество откровенно пропагандистского материала. Как вы к этому относитесь?
– С начала 80-х мне довелось работать в журналистике, которая ещё не была свободной. И всё было чётко — официально работала цензура. Ни у кого даже возражений не возникало по поводу ее наличия. Объяснялось это тем, что вокруг были военные заводы — про людей можно было писать, а про заводы нельзя. И чтобы в прессу ничего не утекло, существовали цензоры. На самом деле цензура касалась не только военных тайн. Существовали темы, про которые просто нельзя было писать. Например, нельзя было писать про недостатки колхозного строя, про дефицит в магазинах, про ложный пафос партийных и комсомольских пленумов и конференций. Упаси бог — написать про странную выборную систему, которая существовала в СССР! Когда мы шли голосовать за одного-единственного «кандидата от нерушимого блока коммунистов и беспартийных».
Критика допускалась только в фельетонах, и строго дозировано — не больше одного фельетона в неделю. И уровень критики — не выше домоуправа или торгового работника... Как-то всё это по умолчанию всем было ясно. Работала пропагандистская машина. И я хочу сказать, что работа прежней пропагандистской машины была, на мой взгляд, гораздо умнее, чем та пропагандистская машина, которая запущена сейчас.
Плюс той пропаганды, по сравнению с нынешней в том,что была сформирована легенда о том, что у нас все делается «во имя человека, для блага человека». Героями публикаций в обязательном порядке были «простые люди». Если я ехала на завод брать интервью, я брала его не у директора, а обязательно у рабочего человека. Да, мне этого рабочего подводил партком, и это, как правило, был хороший, работящий парень, который чего-то добился. При этом обязательно было, чтобы на фото был не директор завода, а именно рабочий. А уж про фото секретаря обкома партии... Оно в газете появлялось только в связи с пленумами.
А так у нас всегда была задача, в «Волжском комсомольце» или на областном радио — найти простого тракториста или простую доярку. Была легенда, что у нас везде должен быть главным «человек труда». В этом смысле пропагандистская машина работала правильно. Людям давали иллюзию, что они главные. Да, этот обман со временем раскрылся. И вся перестройка, собственно, из-за этого и произошла. Но на 70 лет этого пропагандистского обмана вполне хватило...
А вот то, что сейчас происходит с присутствием первых лиц на страницах изданий... Считается, что именно это должно способствовать росту их популярности. Ну не знаю, читайте учебники по пропаганде, которые были выпущены в советские времена. Там были очень умные вещи. Если уж наша информационная отрасль сегодня начинает копировать ту пропаганду, которую когда-то использовала советская власть, то тогда нужно учесть и те ее уроки.
– Насколько большая разница между советской журналистикой и тем, что происходит сейчас?
– Ну вот, собственно, в этом и разница: в СССР пропагандировали «рабочего человека», а сейчас прославляют «руководителя».
Но есть и прекрасные отличия от того времени, я считаю — сейчас, благодаря интернету, каждый человек имеет возможность публичного высказывания. Вот в советское время, почему было так сложно? Не каждый мог найти своего читателя. Если у тебя не взяли публикацию в газету, то ты терял аудиторию... Сейчас есть интернет, социальные сети, Youtube, что угодно. Ты можешь вывалить туда всё, что ты хочешь, и у тебя будет какая-то аудитория. Пусть 20 человек, но это будет та целевая аудитория, которой это интересно.
Сейчас рот заткнуть невозможно практически никому, и в этом огромный плюс. Мне кажется, это повышает ценность журналистских навыков. Каждый сам себе СМИ. Если я, как журналист, умею хорошо писать, умею интересно рассказать о чём угодно — от кормления своего котика до «Том Сойер феста» — то я всегда найду свою аудиторию. Мне кажется, что поэтому нынешние времена благоприятны для развития журналистики как профессии. Если человек хочет быть журналистом, он может это сделать. Поймать хайп и оказаться на гребне волны, подняв тему, которая всех страшно интересует.
Кстати, я сама вдруг случайно оказалась создательницей некоего «хайпа». Я просто перепостила отзыв своей приятельницы, которая сходила на спектакль с участием Михаила Ефремова и возмутилась тем, что, как она считает, он был пьян и хамил публике. Я перед этим была свидетелем предыдущих визитов Михаила Ефремова к нам в город, и с полным понимаем ситуации это перепостила. У приятельницы был закрытый аккаунт, поэтому все ссылки повалились на меня. И я в один день получила около 500 комментариев. Я не успевала их все читать! В результате,этот пост вышел в топ яндекса.
Я это к тому, что если ты нащупал какую-то тему и у тебя есть задача стать известным, то ради бога, выскажись грамотно. Это прекрасная возможность и для продвижения самого себя и для продвижения того, чем ты занимаешься, и ты можешь на этом зарабатывать. Поэтому сейчас идеальное время для журналистики, я считаю.
– А чем раньше было хуже?
Раньше в чём была проблема — трудно было искать информацию. Но если ты её где-то раздобыл и написал, то ты становишся автором и носителем этой информации. Единственным, кто до неё докопался. Тебе априори верят. Если раньше напишешь, что, например, Ленин не выиграл ни одного суда, работая , все остальные будут эту ошибку повторять, и мало кто пойдёт в архив проверить, что Ленин на самом деле выиграл все суды, кроме одного.
Сейчас в интернете очень легко человека поймать на вранье, или ошибке, и это делается постоянно. Это очень дисциплинирует. Становиться всё меньше фейковых новостей, потому что они быстро раскрываются. Если раньше у них был срок жизни несколько дней, то сейчас буквально несколько часов.
– Насколько в жизни оказался ценным опыт, полученный в журналистике?
– Благодаря журналистике, я познакомилась с огромным количеством людей. Со многими дружу до сих пор. Я научилась разговаривать и с директорами заводов, которые были советскими олигархами, и с простыми колхозниками. В принципе из-за этого я и пошла в журналистику.
Замечательная, интересная профессия. Из-за возможности контактов с разными интересными людьми в журналистику все и идут, как мне кажется. Возможно, я идеализирую. Хотя известные журналисты еще и хорошо зарабатывают.
– Что для вас значит журналистика?
– Возможность встречаться с разными людьми и задавать им такие вопросы, которые малознакомому человеку просто так не задашь. А здесь можно всё спросить — и про семью, и про взгляды на что-то, и он тебе будет отвечать искренне и развёрнуто.
– А что сейчас происходит с журналистикой?
– С журналистикой всё плохо. Я своих детей отговаривала идти в журналистику, хотя они выросли в редакции, и им нравилась атмосфера, что была в те времена. Слава богу, они меня послушались. Я считаю, что нет журналистской школы — те журналисты-практики, которые могли бы чему-то научить, они всё-таки практики, а не методологи. Они могут прекрасно провести мастер-классы и рассказать о своём опыте, но, как правило, если человек сильно занят по основной работе, то у него нет времени полноценно преподавать.
Сейчас в самарские газеты пишут либо старички, либо появляются и тут же исчезают новые имена, которые я не успеваю запомнить.
– Какие СМИ вам нравятся?
– Читаю я практически все: «Парк Гагарина», «газету», «Социальную газету», «Волжскую коммуну», и новостные сайты, и телеграм-каналы. Понимаю, на какую аудиторию они работают. И понимаю это так, что «Социальная газета», например, свою целевую аудиторию удовлетворяет контентом, а вот «Волжская коммуна» не удовлетворяет. Потому что тот контент, который там, он не таков, чтобы был интересен многим читателям.
«Самарское обозрение» читаю с разной степенью интереса. Есть темы, на которые пишут только они. Также и в «Парке Гагарина» — есть вещи, про которые пишете только вы. Уникальность контента заставляет испытывать интерес к изданию. Другое дело, что качество контента разное.
– Лариса Михайловна, а у вас есть какие-нибудь ожидания от самарских СМИ?
– Что они все уйдут в интернет, и это будет для них время расцвета. Это даже не ожидание, а пожелание. Если бы «Волжская коммуна» нашла свою целевую аудиторию и правильно до неё всё донесла, и слезла бы с иглы зависимости от власти... Допустим, основные свои деньги получала от читателей, рекламы, подписки. Если бы они не были на коротком поводке зависимости от Белого дома, они могли бы сделать прекрасное издание, но видимо, зависимость настолько важна, что они просто отписывают те темы, которые велят. В итоге мы имеем, что имеем. И это грустно. Я понимаю, что высок рейтинг таких изданий как «Коммерсантъ» или «Ведомости» только потому, что там есть журналистика. А в широком смысле журналистики нет.
– У меня было интервью с Ириной Подлесовой из «Волжской коммуны», она сказала, что у них нет цензуры и она считает нормальным то, что людей нужно информировать о том, что делают власти.
– Она правильно делает, что защищает свою точку зрению. Но если уж сравнивать, как было раньше и сейчас... Во время работы в «Комсомольце» мы могли получить задание, поехать, например, в колхоз и написать о том, как они досрочно собрали урожай. И мы делали такой материал, но при этом могли написать и о том, допустим, что тракторист потом напился пьяным и утопил трактор в реке. Но когда мы приезжали с материалом, то наши кураторы из обком комсомола могли прочитать текст только в готовом виде в газете (Они могли настучать за это редактору по башке, но это было уже потом).
Сейчас такое невозможно. Если журналист «Волжской коммуны», получает задание что-то написать по заказу администрации, то перед тем, как текст попадёт на полосу, он будет прочитан и откорректирован пресс-службой Белого дома. В этом и разница.
Власть всегда хотела, чтобы про неё писали только хорошо. Власть всегда хотела направлять усилия журналистов туда, куда ей надо. Но только цензор мог читать и корректировать материалы до постановки его на полосу газеты. А сейчас эти функции берут на себя пресс-службы администраций. Мотивируют они это тем, что издание существует на бюджетные деньги — значит, должно выполнять «техзадание». Вполне логичное желание. Поэтому, если я хочу узнать другую точку зрения — я буду читать неправительственные СМИ.
– Чего бы вы пожелали людям, которые будут создавать новые СМИ?
– Мне кажется, что будущее за нерегламентируемыми СМИ. За ребятами, вроде Юрия Дудя. Поэтому пожелание — берите пример с Дудя!
Беседовал Тимофей Королев
Фото с Фейсбука Ларисы Матросовой
Читайте по теме:
Антон Черепок: «Журналистика — это не личная позиция автора»
Анастасия Кнор: «Если мы пишем про чиновника, мы пишем про него, как про покойника — хорошо или никак»
Игорь Ермоленко: «К сожалению, у многих журналистов нет чувства собственного достоинства»
Виталий Папилкин: «Я был солдатом на разных фронтах»
Ирина Подлесова: «Что происходит с обществом, то происходит и с журналистикой»
Магистр Гремин: «Там охотно кидают деньги посетители могил»
