В декабре исполняется 100 лет со дня образования Союза журналистов. К юбилею «Парк Гагарина» решил поговорить с коллегами, и не только с ними, о журналистике. Мы пытаемся выяснить, что такое современная журналистика ? Где грань между журналистикой и пиаром, между журналистикой и пропагандой? Почему она с каждым годом становится все тоньше?
Наш сегодняшний гость — Ирина Подлесова, отдавшая журналистике 36 лет. Работала и Москве, в частных и государственных изданиях. Сейчас работает в газете «Волжская коммуна». Как говорится, есть с чем сравнивать...
– Ирина Валерьевна, это не первое мое интервью с журналистом и я у всех вначале спрашиваю как они пришли в журналистику. Вы как в ней оказались?
– Все началось, наверное, как у многих, в детстве. В школе был пресс-центр. Обычная стенгазета. Отправили нас на учёбу в старших классах — в зимние каникулы, там нам настоящие журналисты, в частности, Князев Владислав, читали лекции. Когда вернулись мы начали делать огромную газету на несколько ватманских листов. К ней сбегались, читали. Так наверное проснулся интерес, и дальше пошло.
Я мечтала поступать на журналистику, но это казалось нереально. В Куйбышеве на тот момент не было такого факультета. Надо было куда-то ехать. Было странно, страшно. Поэтому я пошла в пединститут. Когда училась в институте писала для «Молодого учителя». Потом закончив институт через какое-то время всё равно пришла в журналистику. Сначала это была многотиражная газета строительного института, потом «Волжский комсомолец».
– В каких СМИ вам было работать комфортнее всего?
– Комфортнее всего в «Волжском комсомольце» периода перестройки. Потом была «Моя газета» в корпорации «Фёдоров», где Курт-Аджиев был редактором. И газета «Советник», недолго просуществовала, но тоже была очень комфортная обстановка. Это была не просто работа, а как образ жизни.
– А какие качества должны быть у журналиста?
– Здесь трудно сказать, что от чего зависит. Может, это опыт жизни используется в профессии, может, наоборот. Журналистика ведь профессия специфическая. Если человек интроверт, ему трудно общаться с людьми, он не сможет работать. Но даже если и будет работать, ему не станет легче общаться с людьми. Нужно, чтобы совпали и характер, и психотип, и профессия. Тогда получается всё замечательно.
– Что сейчас происходит с журналистикой?
– Да ничего с ней не происходит.
Журналистика не стоит особняком от общества. Что происходит с обществом, то происходит и с журналистикой. Смена поколений, смена приоритетов, смена интересов. Соответственно, меняется и журналистика. Журналистика больше уходит в интернет. Именно потому, что уходит поколение, которое привыкло читать на бумаге. Молодёжи удобнее работать с интернетом, поэтому СМИ переходят в интернет. Как мы живём, такая и журналистика. По-другому быть не может.
Вспоминать о том, как это было когда-то... Время было другое, и жизнь другая. Журналистика это то, что здесь и сейчас. Если она пытается опередить время, её считают слишком снобистской и выпендрёжной. Если она цепляется за старое и пытается вспомнить романтические настроения молодости, то тоже ничем хорошим это не заканчивается. Узкий круг читателей, и быстро такие СМИ отмирают. Журналистика отражает жизнь и является плодом этой жизни.
– Какие по-вашему мнению сейчас запросы у людей? Что они хотят читать в СМИ?
– Аудитория разная и запросы разные. Кому-то нужны те же ностальгические настроения и воспоминания о молодости, как там было хорошо и рассказы о хороших людях. Кто-то предпочитает жареные факты и интересуется жизнью звезд – разводами, скандалами — больше, чем своей собственной жизнью. Кому-то нужны экономические выкладки и анализ процессов, чтобы инвестировать. Это то, чего не было в советской журналистике. Ни скандалов, ни аналитических, глубоких материалов, потому что нечего было инвестировать. Сейчас это есть и это востребовано. Кому-то нужны узкие рынки, чтобы там ориентироваться. Кто-то хочет свои интересы и хобби развивать, читать про них...
Аудитория разная. Есть отраслевые СМИ. Есть официальные. У каждого издания есть свой учредитель, и учредитель под свою аудиторию, как он её понимает, это издание и затачивает. Требовать что-то универсальное бессмысленно. Такие издания существовать не смогут — они не окупятся. Я имею в виду, что денег от подписки или от покупки газеты в киоске не хватит. Или кто-то захочет на свои деньги издавать: «Вот я хочу писать о том, о чём я хочу». Ну и будет у него 3,5 читателя, которые захотят читать о том, о чём он хочет писать. Интернет, конечно, даст больше экономической свободы, когда все СМИ туда уйдут. Но тоже не факт — там тоже есть и рекламодатели, и круг интересов, и все там друг друга банят, кто с кем не согласен. Поэтому так же будет. У каждого СМИ своя аудитория. Естественный процесс.
– Вы работаете в «Волжской коммуне». Про газету говорят, что её никто не читает и то, что на неё заставляют подписываться. И коллеги о вашем издании не очень высокого мнения. Как вы к этому относитесь?
– Говорили всегда. И в советское время такое говорили. И на «Волжский комсомолец» заставляли подписываться.
Аудитория у нас есть. Пусть не такая большая, какая была когда-то, но сейчас такой аудитории нет ни у одного печатного издания. Мы ездим по районам, встречаемся с читателями, с людьми, которые в библиотеке работают и выдают газеты. «Коммуну» спрашивают. Единственная претензия, которая есть у аудитории — дорогая подписка. Но это «Почта России» диктует цены. Мы здесь ничего сделать не можем. Я интересовалась, может, какая альтернативная доставка есть. Получается ещё дороже. Кому интересно то, что делается в области, это наша аудитория, и она у нас есть.
– А вы сами что читаете?
– «газету», «Волжскую коммуну», «Самарское обозрение». Но это чтобы не выпадать из информационного потока. Мне интересны толстые научно-познавательные журналы, например, «Вокруг света», он ещё выходит, нахожу иногда в киосках. Из газет больше в электронной версии, но если попадается бумажное, то «Коммерсантъ» и по старой памяти «Известия». Работала я там.
– Сейчас много разговоров о том, что стирается грань между журналистикой и PR. Что происходит по вашему мнению?
– Каждый грань стирает сам для себя. Если кто-то стирает, то стирается. Для кого-то это неприемлемо. У кого-то нет возможности. Кто-то и хотел бы, не может. А кто-то не хочет и не делает. Это ведь выбор каждого человека. Для меня это неприемлемо, потому что я не люблю PR. Может быть, это и важная сфера, но не люблю. Для этого и нужны редактора, которые отличают PR от журналистики. Стиль ведь другой. Две разные профессии. Может быть, сближаются. Но чтобы сказать, что это массовое, не могу.
Опять же давайте определимся в терминах. Если вы считаете, что публикация официальных материалов это PR, то я так не считаю. Потому что официальные материалы должны быть опубликованы, это требование законодательства. Это для того, чтобы они вступили в силу. Чтобы люди их знали. Это не PR. Информирование о действиях власти было всегда. Никакого смыкания, здесь ничего нового не происходит. Я прекрасно помню советскую журналистику. Я помню работу в «Волжском комсомольце». Первая полоса — это материалы обкома комсомола: здесь пленум, здесь сессии, здесь райком сельский, здесь райком городской. Это было всегда. Почему сейчас это вызывает какое-то возмущение и кажется, что это что-то новое? Потому что появился доступ к другой информации, которую люди сами делают.
Тут скорее не то, что смыкаются журналистика и PR, а скорее журналистика в своем нынешнем виде отмирает, потому что есть те же блоги в интернете, социальные сети, там каждый сам себе и писатель, и читатель, и фотограф, и оператор, и кто угодно. Если мне этот человек интересен, я его читаю — где он был, что видел... Мне он нравится, нравится его стиль, мне смешно или плакать заставляет, и я его читаю. А если не нравится, ставлю галочку, и я его больше не вижу.
В советское время такой возможности не было и читатели могли получить информацию только из того, что выходило. Сейчас это есть, и кажется, что вот в интернете так хорошо, так здорово, да ещё и с матерком написано: «Мне это более понятно. Зачем я буду читать официальную газету, где всё скучно? Меня не интересует что делают наши власти, что делают районные власти, что делают сельские власти. Зачем я буду это читать?» Это выбор аудитории. Ничего нового здесь не происходит. Всего лишь новые технологии, а так — всё что было, то и остается.
– Что должно произойти, чтобы вдруг всем стала нужна одна информация?
– Предполагать даже не хочется. Наверное, если начнутся какие-нибудь военные действия, всем будет нужна именно эта информация. Но не хотелось бы, чтобы такое было.
Поколение изменилось. Поколение выросло в других условиях с другими технологиями и с другими возможностями. Поэтому то, что было раньше интересно сейчас не интересно. Смена поколений. Смена форматов. Смена технологий.
– У вас есть какие-нибудь ожидания от самарских СМИ?
– Какие могут быть ожидания от СМИ? Это же не президент, который приходит к власти с какими-то обещаниями. Это отражение жизни. Если изменится жизнь, то я надеюсь, что самарские СМИ встроятся в новую жизнь и будут продолжать делать то, что они делают в этой жизни.
Я не уверена, что хочу, чтобы жизнь как-то менялась. Одна возможность того, что можно критиковать жизнь или власть уже дорогого стоит. В советское время такого быть не могло. Я помню, как у меня вымарали кусок из материала к семидесятилетию советской власти. Я делала материал про то, как на заводе КИНАП рабочим раздали праздничные пайки. И завершила этот материал, как мне казалось, такой прекрасной фразой: «Революции 70 лет, 70 лет идёт революция». Вычеркнули. Поэтому какие могут быть ожидания от СМИ? СМИ это отражение нашей жизни. Если мы хотим жить, если жизнь будет продолжаться, значит и СМИ будут продолжаться и отражать ту жизнь, которая будет. Не будет получаться отражать эту жизнь, просто отомрут. Сколько СМИ было? Мне кажется, Самарская область была лидером по количеству изданий в 90-е, их тут до сотни доходило — газеты, журналы, еженедельники. Все ведь отмерли. Осталось с десяток.
– Сейчас ваши материалы не цензурируют?
– Мои абсолютно точно нет. Я пишу про обсуждение серьезных тем за круглым столом — про поставки местной продукции в магазины, про стратегическое развитие районов, про экономику будущего, про стартапы... Там цензурировать нечего. Но, конечно, редактор их читает, потому что любой человек, когда пишет у него немножко мысль идёт быстрее, чем рука. Иногда можно слова пропустить, иногда даже комический эффект возникает. Но это я цензурой не считаю.
Сказать что есть цензура... Не попадала в такую ситуацию. Если в СМИ не допускаются оскорбления, необоснованные обвинения, злые шутки, то это не цензура. С какой стати журналист берется кого-то судить? Такое допускать нельзя, но это не цензура.
– А о чём бы вы не стали писать?
– От многих тем я сама отказываюсь, особенно когда ловит кто-то за пуговицу: «Вот знаете, есть такая тема. Я сужусь сейчас с тем-то». Я сразу знаю, что сейчас будут говорить: «Давайте об этом напишем». Я никогда не буду этого делать. И вопрос не в цензуре, а просто в здравом смысле. Нет судебного решения. Я не знаю, кто прав, кто виноват. Я знаю только мнение одной стороны. Выяснять, на чьей стороне закон, не могу — я не юрист. Знаю какие иски вчиняют СМИ за недостоверную информацию. И у меня нет никаких оснований писать, что прав именно этот человек, а не наоборот. Я это цензурой не считаю, это нормальное ограничение. Независимо от того, за кого надо вступаться. Это вопрос безопасности. Чтобы не отвечать потом всем своим имуществом за непроверенную информацию.
Не знаю ни одно издание , которое могло бы написать, скажем, чтоб до маразма дойти, «Хорошо, что Крым принадлежит Украине. Россия — агрессор». Если кто-то так напишет, то это не пропустят. Это будет цензура. Но, по-моему, так просто никто не напишет. А всё остальное, это вопрос учредителя — что он хочет видеть. В «Самарском обозрении», скажем, не знаю, кто там сейчас учредитель, но когда был «Волграпромгаз», там четко прослеживалась политика — об этом пишем, об этом не пишем. Но это тоже не цензура, это политика учредителя. Это его деньги, его издание, он имеет право.
То же самое касается всех официальных изданий. Официальные издания правительства, области, администрации города строят такую политику. Если не устраивает, то пусть журналист увольняется и идёт туда, где его все устраивает. Где ему разрешат о чём угодно писать.
Хотя ещё раз говорю, что это не вопрос цензуры. Цензура — это было сохранение государственной тайны в советское время. Цензор считал, что об этом писать нельзя. Например, сколько соли съели в воинской части, сколько мешков соли закупили — для того, чтобы враг не посчитал сколько у нас солдат, зная сколько один человек соли съедает за сутки. Сейчас я с этим не сталкиваюсь.
– Что для вас значит журналистика?
– Уже столько я в ней работаю, что это просто жизнь. Что значит для меня Самара? Что значит для меня семья? Что значат для меня друзья? То же и журналистика. Это часть жизни. Причём такая важная, как то, что я перечислила. Такие фундаментальные вещи, которые нельзя бросить. Я вот не работала 2 года, как бы уже выходила на пенсию, но всё равно образ мыслей журналиста остаётся. Может быть, это профессиональная деформация. Редакторское. Я вот вижу ошибки во всех объявлениях на улице, в телепередачах, на столбах. На все реагирую совершенно болезненно, неадекватно (Смеётся). Хотелось бы, чтобы люди писали грамотно.
А так уже жизнь прошла в журналистике. Разные были случаи — и серьёзные, и курьёзные и очень поучительные. Наверное, сейчас в любой профессии люди учатся всю жизнь. Нет такого, чтобы ты получил диплом и на полученных знаниях всю жизнь выезжаешь. И здесь то же самое. Появляется новое. Появляются новые слова. Сначала она вызывают возмущение, а потом становятся обычными. Всё, что связано с интернетом, английские заимствования. Приходится всему учиться, осваивать, по 10 раз залезать а словари, чтоб запомнить то, что для молодёжи совершенно понятно. Приходится учиться — прямо как иностранный язык. Профессия заставляет учиться.
Говорят: «Люди, работающие в журналистике, не болеют болезнью Альцгеймера, потому что постоянно учатся» — это отрадный факт на перспективу.
– Есть ли у журналистики миссия и какова она?
Никогда не любила такие оценочные категории. Вот журналиста хвалят — «он профессионал». Профессионал — это всего лишь человек, который живёт своим трудом. В данном случае в журналистике. И какую-то качественную оценку, что вот один профессионал, а другой ремесленник, я никогда не приемлю.
Тоже самое по поводу миссии. С какой стати человек в какой-либо профессии пытается подняться до роли учителя общества. Во-первых, это не обоснованно. Во-вторых, ничем хорошим не заканчивается. Общество не нуждается в таких вот учителях. С чего кто-то взял себе в голову, что он чему-то кого-то может научить? Это всего лишь профессия. Всего лишь отражение жизни. Журналистика, чем отличается от науки? Достаточно поверхностным суждением. Широко и обо всём, но тоненьким слоем. Наука вглубь копает. Поэтому чему-то там учить и брать на себя какую-то миссию?.. Понимаю, что у человека, который, к примеру, видел смерть в лицо несколько раз, когда он прошёл горячие точки и понимает, что такое жизнь и что такое война, может быть миссия. Но это не миссия журналистики, а конкретного человека, который это видел, который это прошёл.
Я журфак заканчивала в МГУ и могу сравнивать. Лучшие журналисты получаются не из выпускников журфака, а из тех, кто имеет любую другую специальность и является в ней профессионалом, он может хорошо писать и поэтому пришёл в журналистику. Как, например, Василий Песков. Такой человек глубоко разбирается в теме, о которой он пишет. Если сегодня он пишет про завод, завтра про колхоз, а послезавтра про балет, то это прекрасный собеседник с широкой эрудицией, но не глубоко.
Миссия? С ней надо поосторожнее... Чтобы не возомнить из себя мессию.
– Чего бы вы пожелали людям, которые будут создавать новые медиапроекты ?
– Прежде всего, чтобы хорошенько подумали, кому это надо. Если они сами состоятельные люди и готовы тратить деньги на такую жизнь, я это приветствую и желаю им всяческих успехов. Если они находят инвестора, то пусть внимательно посмотрят, чего ждёт инвестор от них, чтобы потом не оказаться у разбитого корыта и не заявлять, что мы шли за демократией и свободой слова, а на деле нам сказали, вот этого нельзя и этого нельзя. Договоритесь на берегу.
А в принципе потребность в информации, такая же, как потребность в еде, во сне... Поэтому в том или ином виде журналистика всегда будет существовать. Возможно, массовый интерес к социальным сетям и интернету тоже схлынет, потому что то огромное количество информации, которое там вываливают, наверное, тоже перестанет устраивать людей. Каждый раз проверять, учинять следствие, насколько это проверенная информация или это фейк, время тратить. Возможно, выкристаллизуется какая-то новая форма, появятся новые СМИ, которые будут новым потребностям общества отвечать.
Покуда есть общество, человеческая цивилизация, журналистика в той или иной форме будет существовать. Ведь не зря же говорят, что первый опыт журналистики это «Библия»: записали репортаж — что видели, что помнили, что рассказали, какие-то интервью и колонки обозревательские.
Кто доживёт, тот увидит...
Беседовал Тимофей Королев
Фото представлено Ириной Подлесовой
Читайте по теме:
Антон Черепок: «Журналистика — это не личная позиция автора»
Анастасия Кнор: «Если мы пишем про чиновника, мы пишем про него, как про покойника — хорошо или никак»
Игорь Ермоленко: «К сожалению, у многих журналистов нет чувства собственного достоинства»
Виталий Папилкин: «Я был солдатом на разных фронтах»
