В декабре исполняется 100 лет со дня образования Союза журналистов. К юбилею «Парк Гагарина» решил поговорить с коллегами, и не только с ними, о журналистике. Мы пытаемся выяснить, что такое современная журналистика ? Где грань между журналистикой и пиаром, между журналистикой и пропагандой? Почему она с каждым годом становится все тоньше?
Наш сегодняшний гость — тольяттинский журналист Александр Гремин. Александр начинал свою профессиональную деятельность в газете «Тольяттинское обозрение». Работал главным редактором газеты «Понедельник». Возглавлял городское отделение ЛДПР. Сейчас является спецкором польского телевидения
– Год назад ты окончил магистратуру по специальности журналистика. Отныне я буду называть тебя магистр Гремин. У тебя была возможность получить хорошую специальность — стать музыкантом. Ты, насколько я помню, это образование недополучил, не окончил, и в итоге решил заняться журналистикой. Зачем ты пошел этой кривой дорожкой, зачем ты занялся этим малоперспективным направлением? Что тобой двигало?
– Начну со своего музыкального образования. Музыканты учатся как врачи — долго. После школы можно поступить в институт культуры, но там ты будешь культурным работником. Хочешь быть музыкальным исполнителем — тебе надо 5 или 7 лет, в зависимости от инструмента, учиться в музыкальной школе, потом 4 года отучиться в музыкальном училище, и потом 5 лет отучиться в консерватории — и только потом у тебя будет высшее музыкальное образование. Я окончил музыкальную школу, окончил музыкальное училище – у меня есть средне-профессиональное музыкальное образование (раньше называлось средне-специальное). Поэтому я могу называть себя музыкантом, у меня есть диплом, в котором написано, что я музыкант.
А консерваторию я, действительно, не окончил, хотя учился на пятерки и играл неплохо. Это был конец 1990-х годов. Я точно помню день, момент и место, в котором я понял, что надо уходить, хотя я очень любил это дело. Это было в Саратове. На Пасху музыканты ездят играть на кладбище — небольшими ансамблями по 3-5 человек. Там охотно кидают деньги посетители могил, это был неплохой разовый заработок. Я стоял, играл, я учился на первом или втором курсе консерватории. А рядом со мной играл тромбонист. Ему было за 50 лет. Это был 1-й тромбон (музыканты делятся 1-й, 2-й, 3-й) оркестра Саратовского оперного театра. Он в своем тромбоновом деле в рамках Саратовской области достиг верха. Я с ним стою рядом и играю на кладбище. И я понял, что когда мне будет 50, я тоже буду стоять и играть на кладбище. Перспектива меня ужаснула. Я решил, что мне надо двигаться в каком-то другом направлении.
Начал я с того, что перевелся домой, в свежеоткрывшийся Тольяттинский институт искусств, тут можно было получить высшее музыкальное образование. Думал — высшее образование теперь можно получить и дома, а тем временем я посмотрю, куда можно податься. Если честно, планировал стать музыкальным продюсером и промоутером.
В институте искусств преподавала известный в Тольятти журналист Ольга Березий, ныне покойная. Преподавала она у нас предмет, который назывался «Основы журналистики и музыкальной критики». Подразумевалось, что мы должны какие-то азы, основы музыкальной критики знать. На первом же занятии она нам рассказала, что такое пресс-релиз, какая-то самая простая форма, предложила написать пресс-релиз на что-нибудь — например, на какое-нибудь вымышленное культурное мероприятие. Я написал от руки на листочке. Она прочитала, ухохатывалась, сказала, что обязательно покажет в редакции «Площади свободы». На следующем занятии она попросила нас написать рецензию на что-либо, послушанное нами недавно — концерт, альбом. Я написал рецензию на второй альбом Земфиры, который только-только вышел. Она прочитала, сказала, что это достойно опубликования в «Площади свободы», и что из меня получился бы журналист. Мне понравилась эта мысль, что из меня кто-то может получиться. Я стал себя мнить будущим журналистом: если я захочу — я стану журналистом!
Потом наступило лето, каникулы, я сдал сессию и решил подзаработать. От Ольги Березий я узнал, что в городе есть две крупные газеты — «Площадь свободы» и «Тольяттинское обозрение», конкурирующие друг с другом. Более острое — «Тольяттинское обозрение», которое пишет про бандитов. Я купил в киоске газету. Это была газета, которая вышла сразу после выборов 2-го июля 2000 года. О том, насколько я был погружен в политический процесс города Тольятти до прихода в журналистику, свидетельствует такой факт, что я вообще не знал о том, что у нас в городе проходили выборы мэра, городской думы. Абсолютно мимо меня это проходило, я существовал в параллельной плоскости. Цель у меня была — подзаработать летом. А потом вернуться, окончить «институт из кустов», и с корочкой уже думать, куда двигать дальше. Но так получилось, что июль-август я работал, наступил сентябрь, у меня даже мыслей не было возвращаться в институт. Я думал: как-нибудь буду ходить иногда на лекции. Но я про это постоянно забывал, как-то зашел в институт, увидел приказ, что я отчислен за систематическую непосещаемость, и без какой-либо эмоции воспринял эту новость, поскольку я уже стал журналистом.
– Все-таки пошел по кривой дорожке... Поскольку ты, обучаясь в магистратуре, находился в логове младожурналистики, то тебе наверняка известны и понятны следующие мотивации. Например, когда я выступал с открытыми лекциями перед юными журналистами, я всегда говорил: «Пока вы молоды — беритесь за ум, получайте хорошую профессию, которая пригодится вам в жизни. Журналисты — это обслуживающий персонал, вы присутствуете на чужом празднике жизни, эти события происходят не с вами, вы описываете чужую жизнь», — и так далее. Люди обижались, говорили: «Мы вообще-то на платном отделении, мы сознательно на это пошли, у нас планов громадьё. Почему уже который по счету человек к нам приходит и какую-то ерунду нам говорит, отговаривает нас от выбора всей нашей жизни?» Вот я и хотел тебя спросить: что движет людьми, желающими получить профессию журналиста? Это романтика, расчет, или просто незнание предмета?
– Я не знаю ответ на этот вопрос, потому что я пошел получать профессию журналиста, на тот момент уже 17 лет отработав журналистом. Я не знаю, почему люди идут сейчас, в наши дни. Наверное, они считают, что тут можно заработать денег, особо не работая молотом и серпом. Вполне себе объяснение. Почему именно я пошел учиться, зная о профессии, по крайней мере, газетчика, практически все? Я поступал в магистратуру в 2015 году, как раз только-только окончив юрфак в Москве, где я учился 6 лет. Я поступал апгрейдиться, у меня была цель получить новые современные знания. Поскольку я видел, что стремительно не вписываюсь в новые форматы. Я видел, что мои коллеги-журналисты, которым 40 и за 40-50 лет, доедают последний х... без соли, так же никуда не вписываются, работают дворниками, работают вахтерами в больнице, устраиваются по старому знакомству с главврачами. Я тоже немолод, мне уже 42, меня эта перспектива печалила и пугала. Притом, что я достаточно поздно женился и нажил себе маленьких детей. Я решил: поскольку у меня есть шанс поступить на бюджет, получить стипендию и учиться 2-3 дня в неделю по вечерам — почему бы не поступить? Я не ожидал, что я выйду оттуда вот прям все-все зная. Я много лет своей жизни учился и знаю, что образование — это в первую очередь самообразование. Как говорил мой консерваторский профессор: «Упрямого ишака к водопою подвести можно, но напиться его ни один шайтан не заставит». Поэтому я не ждал, что меня там наполнят знаниями. Ожидал, что мне дадут источники, направления, каких-то наиболее авторитетных авторов, чтобы я не искал в интернете среди сотен кого-то одного, кого действительно стоит прочитать.
Мои ожидания оправдались на 150 процентов, на самом деле от образования в ТГУ я получил больше, чем ожидал. Скажу, что тольяттинский журфак в полном порядке. Молодые люди, которые сейчас оканчивают там бакалавриат, массово поступают в Москву на бюджет в магистратуры — в МГУ, в Вышку (Высшая школа экономики, там есть журфак, насколько я знаю), зацепляются за Москву и либо остаются там, либо двигают дальше. Я часто слышу такой ехидный вопрос: «Куда деваются все эти выпускники журфака, где они?» Ребята, не переживайте, они на Deutsche Welle, они на ВВС, они на Первом канале, они на «Дожде», они снимают документальные фильмы в Европе. Просто они ни дня своей жизни не работали в тольяттинских СМИ, к их счастью. Поэтому мы их не знаем, они нас не знают — они сразу уходят туда. Я знаю десятки людей, которые, окончив журфак в Тольятти, благополучны, состоялись в профессии, хорошо зарабатывают, платят ипотеки в Москве.
– Стало быть, здесь учебное заведение изначально готовит кадры, которые точно не пополнят кадровый резерв Тольятти?
– Нельзя так сказать. Может и пополнят, если захотят — но зачем?
– А как они захотят, если я не вижу в городе рабочих мест? Это я подвожу к вопросу: есть ли на сегодняшний день журналистика в Тольятти? Если она есть, то где она обитает и о каких сегодняшних тольяттинских изданиях можно говорить, рассуждая о журналистике?
– Тольяттинская журналистика в настоящий момент находится в стадии переформатирования, один за другим умирают старые форматы, мы их можем называть прямо по названиям, по именам. Появляются новые, попытки идут в самых разных направлениях. Сайты-одиночки, как Леша Напылов, очень мной уважаемый (tltpravda, — Авт.). Сайты, которые держатся на сильном бэкграунде журналиста типа Сергея Давыдова (TLTgorod, — Авт.). Появилось абсолютно новое явление — паблики ВКонтакте, будущее которых неочевидно и неопределенно: непонятно, что из этого выйдет. Но совершенно очевидно, что вся аудитория — там. Это очень простой формат донесения мысли до широких народных масс: можно написать что угодно, где угодно и дать на это ссылку в самом массовом паблике «Тольятти», и это станет известно всем. Он не единственный, есть еще «События Тольятти», еще что-то. Но я вижу только паблик «Тольятти». Запись в фэйсбуке, которую я сделал, когда подал документы о выдвижении своей кандидатуры для участия в выборах депутатов думы Тольятти, попала сначала на TLTgorod, потом попала в паблик «Тольятти» и, собственно, весь город уже знает, что такой-то человек куда-то там выдвинулся.
Судя по тому, что я не вижу какого-то цельного, большого, успешного, яркого журналистского коллектива, на который можно было бы равняться в Тольятти — поиск нового формата идет. Но, скорей всего, этот процесс неразрывно связан с деньгами, которые ушли из города. Кадры в городе есть. У меня были попытки собрать осколки журналистов: я создавал один, второй, третий интернет-проекты, находил под них инвесторов, собирал хороших журналистов, выбивал для них заработные платы — и, в принципе, эта модель могла бы работать, но денег в городе все меньше и меньше. «Нет денег — нет мультиков».
– Ты говоришь — появляются новые форматы. Но в них задействовано достаточно ограниченное количество журналистов. Я вспоминаю газеты «Площадь свободы» и «Тольяттинское обозрение» в их лучшие времена: в «Площади свободы» в период ее расцвета штат сотрудников был 120 человек, в «Тольяттинском обозрении» в период расцвета количество сотрудников варьировалось от 70 до 90 человек. Сейчас такое просто невозможно представить.
– На это были деньги, и не было других форматов, не было интернета. Газеты читал весь город. «Площадь свободы» и «Тольяттинское обозрение» читали все. Было на что эту ораву содержать. Были бы сейчас деньги — да я и сейчас соберу 90 человек, они есть. Собирать их не под что.
– К чему я пытаюсь подвести? Старые кадры находят место, куда пристроиться, или уходят из профессии. Новые кадры ни минуты не работают в Тольятти, сразу нацеливаются куда-то во внешнюю среду. Это значит, что здесь, в Тольятти, в плане профессии нечего ловить в ближайшем будущем?
– Я так не думаю. Если появится необходимость, не может такого быть, чтобы: о, нужны СМИ, нужны журналисты, а их нет. Такого не будет, они появятся — либо молодые, либо старые, либо приезжие.
– Не смотря на пессимистическую нотку об отсутствии журналистики в Тольятти — сделаем вид, что журналистика все-таки существует, и поговорим о такой вещи, как пропаганда. Как ты считаешь: в наши дни журналистика и пропаганда соединились до степени смешения, или это однозначно разные вещи?
– Журналистика и пропаганда — это разные стороны одного и того же явления, которое существовало во все времена, когда появились периодические средства массовой информации. Пример. Когда Америка стала независимой, у нее не было никаких государствообразующих институтов, все управление было в метрополии — в Англии. Не было там ни традиций, ничего. И единственный государствообразующий цельный инструмент, институт — это были средства массовой информации. Проведите эксперимент, спросите своих знакомых: кто такой Бенджамин Франклин, который нарисован на стодолларовой купюре? Все ответят, что это президент США. Это не так, Бенджамин Франклин никогда не был президентом США. Бенджамин Франклин был журналистом, и американские СМИ появились как оппозиционные Англии. Журналисты, в том числе и Бенджамин Франклин, х...сосили короля Георга почем свет стоит и говорили, что надо отделяться, нужна независимость, нужно воевать. То есть — они родились сразу как оппозиционные СМИ. И это их генетический код. Бенджамин Франклин впоследствии стал одним из авторов американской конституции, когда добился своего, и за это был увековечен на стодолларовой купюре. Теперь вспоминаем российские СМИ. Переводной дайджест европейских СМИ существовал еще до Петра I — при его отце Алексее Михайловиче. Только он был рукописный. Так что Петр I даже первую газету не создал — он ее стал печатать. То, что писали от руки — стали просто делать печатным методом. Это был дайджест зарубежных СМИ, копипаст, с одной стороны. С другой стороны — это был стопроцентный проект Кремля, созданный сверху институт. По сути дела, ничего до сих пор не изменилось.
Говорят, у людей момент родов предопределяет характер, темперамент, и все остальное. Это вполне научная точка зрения. Так же и СМИ: момент их рождения предопределяет все. Чем отличаются журналистика и пропаганда? Журналистика призвана быть объективной, только этим она и отличается от пропаганды. Притом, что я не отрицаю право на существование субъективной журналистики — колумнистики, авторской точки зрения. Целые СМИ могут быть коммунистическими, религиозными, антирелигиозными, либеральными и так далее. То есть, могут быть целые СМИ, которые заведомо придерживаются той или иной идеологической точки зрения, своей так называемой редакционной политики — и это имеет право на существование. Они одновременно и журналисты, и пропагандисты — ну, может быть, узкопрофильные. Поэтому я никогда не отделял журналистику от пропаганды. Пропаганда — это очень плохо сделанная журналистика.
– Спорное утверждение. Если сейчас некоторую часть общества волнует воздействие пропаганды на умы наших граждан — то, значит, не так уж это и плохо сделанная журналистика, если она действует.
– Вот смотри. Существует же такое понятие как «кремлевская пропаганда». Но ведь нет сайта и телеканала, который называется «Кремлевская пропаганда». Пропаганда завернута в оболочку официальных СМИ — Первого канала и кто там сейчас еще есть. Так что я настаиваю: пропаганда — это просто плохо сделанная журналистика.
– Рядом с пропагандой соседствует такая вещь, как цензура. Какого рода цензуру ты наблюдаешь в наши дни, если она, конечно, есть: экономическая цензура, политическая цензура? Как она выглядит и с какими проявлениями цензуры ты лично сталкивался?
– Если понимать цензуру, как ограничение в освещении каких-либо тем или персон, то я с этим сталкивался за свои 18 лет журналистской деятельности только с точки зрения того, что эти персоны являются, например, якорными рекламодателями, либо партнерами. Как, например, это было в «Тольяттинском обозрении»: мы знали, что у Валерки Иванова какие-то тесные деловые отношения с Махлаем. Разумеется, ничего плохого про «Тольяттиазот» не могло появиться. Либо это собственник. Был период, когда одним из собственников «Понедельника» был Сергей Александрович Сычев. Не могу сказать, что в тот период газета была переполнена чем-то про него, ему это и не было нужно, я об этом узнавал вскользь. Но когда в очередной раз я написал что-то плохое про нашего тогдашнего мэра Тольятти Анатолия Пушкова — мне позвонил Сычев. Который, не давая мне вставить ни одного слова, накричал, наругался, что я ничтожество, что я ничего в своей жизни сам не сделал, а смею тут давать оценки уважаемым людям, которые сделали дох...я всего, и я немедленно должен написать заявление об увольнении с поста главного редактора, коим я на тот момент являлся. Но Сычев был не единственным собственником, ему принадлежало 49% «Понедельника». Еще 49% принадлежало Андрею Саймакову и Максиму Кудерову. И еще 2% Игорю Александровичу Милорадову, нашему научному руководителю. Я сказал Саймакову: «Считай, что я написал тебе заявление об увольнении. Что дальше?» Он говорит: «Мы его рассмотрели и отклонили большинством голосов».
– На этом цепкие лапы цензуры разомкнулись на твоем горле?
– Да. И Анатолий Пушков продолжал получать от меня критические публикации, как ни в чем не бывало.
– Довольно интересным является твое нынешнее место работы — польское телевидение. Давай поговорим об этом. Какие злотые тебе платят? Или сейчас уже, наверное, евро...
– Там можно выбирать валюту, в которой будет перечисляться зарплата. Хоть в биткоинах.
– Почто Родину продаешь? Как же так случилось, что простой русский парень стал сдавать государственные секреты потенциальному врагу? Как ты докатился до такой жизни?
– Государственных секретов я, к своему счастью, ни одного не знаю. Но я в данный момент в чистом виде иностранный агент. Произошло это следующим образом. В начале этого года я узнал, что существует возможность пройти семинар расследовательской журналистики в Варшаве. Я не подходил по возрасту, там было до 35 лет, мне уже было 41. Я заполнил анкету, обратил внимание на то, что мне, да, не 35, а 41, но я читаю лекции на журфаке по журналистскому расследованию, по безопасности при проведении журналистского расследования, по муниципальной коррупции и по выборам как объекте журналистского расследования. У меня есть три лекции, которые я старательно готовил, делал слайды, читал много лет. И я сказал, что если я получу какие-то ценные знания, то я их обязательно передам более широким массам, прошу меня взять. Меня взяли в Варшаву, неделю нас там прокачивали по разным темам, водили в редакции газет, журналов, телевидения. В том числе сводили в редакцию телеканала БелСат ТВ (Belarusian Satellite, Белорусское Спутниковое телевидение). Это очень интересный формат, потому что в Варшаве находится изрядное количество сбежавших из Белоруссии журналистов, Польская Народная Республика их пригрела, выделила средства, помещение, частоты, спутник. Ребята сидят и делают на русском, белорусском, польском и английском языках телевидение, которое по спутнику транслируется на территории России, Украины, Белоруссии, Казахстана. Грубо говоря — на весь мир, его можно поймать везде. Ну, и в ютюбе доступны все передачи. Причем делают новости не Польши, в которой они находятся, сначала это были белорусские новости. Идеология была такая, что в Белоруссии свободы СМИ нет совсем, и началось это гораздо раньше, чем у нас. Потом они постепенно расширялись, стали говорить о России. Когда начались события на Украине — они стали говорить об Украине, держали там специальных корреспондентов, и сейчас держат. Сейчас расширяют российскую сеть. Во многих регионах России уже появились такие иностранные агенты как я. Я освещаю те же самые темы, о которых я пишу здесь, а это протесты в Васильевке из-за строительства там мусорного полигона — моя последняя тема, последний сюжет. Или доплата к пенсии Меркушкина 130 тысяч рублей в месяц. Или история со строительством «Самара Арены». Или уголовные и административные преследования участников митингов 5-го мая. Я делаю сюжеты о том, что происходит здесь, снимаю здесь. Технические средства сейчас очень хороши. Я утром согласовываю тему, днем снимаю, вечером отправляю файлы в Варшаву. Занимает это меньше одной минуты, файл с роликом уже в Варшаве, и через час он уже выходит на весь мир.
Это совершенно официальная работа, я плачу налоги, у меня есть договор. Меня теперь как иностранного агента, если примут этот закон или уже приняли, будут в каком-то виде проверять и ограничивать. То есть, я буду проходить аудит. Я пока не понимаю, что это будет. Мне нужно будет, видимо, объяснять, за что именно я получил те или иные деньги. Я к этому готов, моя деятельность публичная, я к этому привык. Таким образом, у меня вдруг появилась возможность заниматься нормальной журналистикой и делать нормальные темы, которые сейчас либо не делаются совсем, либо как-то сглаживаются, либо подаются однобоко. Ограничений никаких нет. Все почему-то думают, что мне нужно искать для поляков что-то плохое о России, нет, нужно искать важное и интересное. Например, с радостью восприняли сюжет о фестивале «Тремоло»: «Да, давай побольше таких, клево», — то есть позитивного, классного, что может быть интересно всей России, Украине, Белоруссии — пожалуйста.
– Мы начали с вопроса: куда девается вся молодежь? Что бы ты посоветовал юноше, обдумывающему бытие, который стоит на перепутье — податься ему в журналистику, или все-таки делом заняться?
– Первое. Нужно адекватно оценить свои данные. Сейчас есть социальные сети, можно что угодно писать — мысли, которые тебя интересуют. Это позволяет оценить насколько людям вообще интересно то, что ты пишешь. Сейчас это сделать легко — не поступая на журфак и не тратя годы на это. Многие таким путем становятся просто блогерами, сейчас это тоже новое явление: они вроде бы и журналисты, и не журналисты. Хотя я считаю, что блогеры — это журналисты. Неотличимо. Юридически — теперь уж точно. Следует писать или снимать видео, или сделать радиоканал. Если это интересно людям — то пожалуйста, вперед.
Второе. Это много читать, смотреть, развиваться как личность. Читать классическую, иностранную литературу, расширять словарный запас, мировоззрение.
Третье. Обязательно всегда всем советую. Завести хобби, в котором ты станешь виден на всероссийском уровне, в идеале. Например, собирай марки. Но так, чтобы знать об этом всё. Монеты. Увлекайся древнеримской литературой, стань в этом деле специалистом, у которого будут брать комментарии: «Что вы думаете об Овидии?» Либо альпинизм. То есть возьми какую-то тему, о которой какой-то журналист может написать, стань таким интересным человеком, чтобы о тебе, как о специалисте, интересующемся чем-то, могли написать. У меня много таких хобби. По первому образованию я музыкант, мне проще, я дофига знаю о музыке — практически все, что должен знать выпускник консерватории. Это огромный объем информации. Ко мне можно обращаться за комментариями. Я квалифицированно прокомментирую, является ли событием приезд того или иного коллектива, или это так, можно не ходить, и нормально аргументирую — почему. В своих статьях я этим пользуюсь и сравниваю, например, программу «Виртуозов Москвы» в Тольятти и Самаре, это мое любимое занятие. Я понятным языком объясняю, почему нас держат за быдло. У нас Спиваков с Российским национальным симфоническим оркестром, когда он им руководил, исполнял «Щелкунчика», знакомую всем с детства музыку (по мультику), где не было ни для кого загадкой, где хлопать, когда окончится, что это за произведение. А он исполнял четырнадцатиминутное «Болеро» Равеля, которое я, например, в своей жизни, в том числе и долгой музыкальной жизни, никогда не слышал вживую. Я мало чего не слышал вживую, но «Болеро» Равеля я не слышал, но хотел бы послушать. Это произведения абсолютно разного уровня, и требуют абсолютно разного уровня аудитории. Видно, что мэтры знают, какие песни играть в Тольятти, а какие .
Человеку, если он увлекается прыжками с парашютом, тоже какие-то вещи при подготовке того или иного материала могут быть понятны и очевидны — то, что не видно простому смертному. Это из советов. Первое: писать и смотреть — получается ли. Второе — читать. Третье — стать экспертом в какой-либо отрасли, далекой от журналистики. Пожалуй, всё, трех этих советов хватит.
Беседовал Вячеслав Смирнов
Фото представлено Александром Греминым
Читайте по теме:
Антон Черепок: «Журналистика — это не личная позиция автора»
Анастасия Кнор: «Если мы пишем про чиновника, мы пишем про него, как про покойника — хорошо или никак»
Игорь Ермоленко: «К сожалению, у многих журналистов нет чувства собственного достоинства»
Виталий Папилкин: «Я был солдатом на разных фронтах»
Ирина Подлесова: «Что происходит с обществом, то происходит и с журналистикой»
