Две недели назад, когда стояла 30-градусная жара, автобус, на котором я пыталась добраться до Дома молодежи, завис в мертвецкой пробке на улице Мориса Тореза. Народ в салоне отнесся с пониманием

«Родительская сегодня, - объясняла одна дама другой, - Аврору перекрыли, вот и едем круголя.  А что,  должны же люди на кладбище поехать, своих навестить». «И правильно, - одобряла приятельница и виновато признавалась: - Я вот в церковь совсем редко хожу  и на кладбище не езжу, ноги уже не те. Но дома у меня иконки, и я на них как гляну, так крещусь-крещусь, крещусь-крещусь, бывало, по полчаса крещусь, чтобы полегчало».  Я все это время отгоняла мрачные мысли, глядя из окна на карету «скорой помощи», которая скучала рядом с нами уже десять минут, а заодно  пыталась сообразить, почему ради соблюдения христианского обычая нужно было в рабочий день перекрывать  важную городскую магистраль.

Пишу я все это сейчас понятно, какой рукой: дрожащей. Потому что уже получала  вежливые порицания за махровый атеизм, который отныне равен оскорблению чувств верующих. Однако речь идет не о верующих, а о живых и мертвых. Я  думаю, что «скорая помощь», застрявшая рядом с нашим автобусом, везла бригаду врачей не в суши-бар и не на пляж, а к больному.  От этого вопрос,  почему ради тех, кто хотел навестить могилы своих близких, нарушился ритм работы городского транспорта, выглядит еще насущнее.  Добро бы вместо одной «газели», затертой в пробке, наша служба «скорой помощи» могла пустить на выручку к своим больным пять санитарных вертолетов, ну так ведь она же этого не может!  Зачем же погружать город в еще более стойкий коллапс  только из-за того, что на церковном календаре сегодня «родительская»?

 Все это дает повод лишний раз задуматься – нет, опять не о  чувствах верующих -  о том, насколько  важнее в нашем неадекватном мире ритуально почитать мертвых, чем принимать во внимание насущные потребности живых. Думаю, что и эпидемия любви к памятникам, которая так крепко нахлобучила Самару, косвенным образом связана с нашей всеобщей некрофилией. Ухаживать за тем, что в силу объективных причин уже неспособно причинить хлопоты и неудобства, - за могилой, памятником, мемориальной доской, портретом в рамочке, с которого время от времени достаточно смахивать пыль, - куда проще, чем иметь дело с живыми людьми.

Ради мертвых, о которых либо хорошо, либо ничего, мы готовы на все. Эта наша готовность попахивает таким оголтелым язычеством, что я бы на месте верующих уже давно оскорбилась, но им что-то хоть бы хны.  В школьном детстве нам говорили, что самое главное – это пореже моргать и понезаметнее дышать, когда ты стоишь в почетном карауле у гигантской башки В.И.Ленина  в актовом зале. Ну, вроде как, если вдохнешь-выдохнешь чересчур шумно, ОН (Ленин то есть) воспримет это как личное оскорбление, и будет тебе двойка по геометрии.  На меня это «почетное» стояние наводило  ужас  еще и потому, что я к тому времени уже прочитала «Голову профессора Доуэля» и  страшно боялась, что Ленин прямо сейчас оживет. Тогда уж я точно от страха лишний раз моргну! Обиднее всего было, что мучилась я понапрасну: и моргнуть так ни разу толком и не моргнула, а двоек нахватала более чем достаточно.

Теперь, надеюсь,   если Ленина где и заставляют караулить, то лишь в особо реликтовых регионах России (мавзолей не в счет – этот феномен уже давно имеет отношение не столько к истории, сколько к мистике, как сушеные лягушачьи лапки и амулеты «совиный глаз» из ассортимента провинциальной ворожеи).  Но мертвый человек все равно важнее живого, и новое время диктует новые языческие приметы. Если в «родительскую» не перекроешь дорогу, по которой могла бы свободно проехать «скорая» и еще сотни машин с людьми, спешащими по делам, - прослывешь человеком, который не уважает память предков, и будет тебе порча-сглаз.

Екатерина Спиваковская

А что же живые? Да ничего, все у нас нормально. Стоим в пробках, терпим жару, не ропщем: «родительское». А если к кому вдруг из-за этого «родительского» «скорая» опоздает, вы не переживайте: оно и к лучшему. У нас мертвых больше любят.