Впереди всех ступает глава семейства – могучая старуха в вытертой плюшевой жилетке и бейсболке с символикой кока-колы. За ней в некотором отдалении следует дочь, со всех сторон обвешанная младенцами: один на руках, один хрестоматийно держатся за юбку, еще двое отстали, и старуха кричит им, чтобы догоняли, не баловались там

 

Кажется, это маленькие мальчики, но вот этот может быть и девочкой – смотрите, какие кудри, настоящие локоны, бледно-лимонный оттенок. Локоны слиплись от пота и липнут к тонкой шее, вся компания следует по направлению к Троицкому рынку, по старухиному сигналу переходят звенящую трамваем Галактионовскую, заходят в ряды.

По правую руку – огурцы-помидоры, по левую – странные товары типа подержанных видеокассет и синих тренировочных штанов с тройными лампасами. Горы резиновых шлепанцев, старуха примеривает черный сорокового размера, и продавец истошно кричит ей, чтобы не пачкала. Старуха пренебрежительно и метко отсылает шлепанец обратно в глаз продавцу, и тот, наконец, замолкает. Процессия идет дальше, через малое время достигая своей цели – тесного помещения в здании рынка, пахнет мокрыми тряпками, и это неспроста. Тут свалены мокрые тряпки, швабры, ведра разных типоразмеров – от кондовых цинковых до европейского дизайна, с пластмассовой крышкой; на низкой лавке сидит вторая старухина дочь. Не произнося ни слова, она встает, достает из кармана сигареты и закуривает прямо здесь, выдыхая дым старухе в лицо. Та не морщится, не отмахивает клубы, но спрашивает: ничего нового? «Ничего, - раздраженно отвечает уборщица, - ясен перец, что ничего». Старуха разворачивается, уходит, за ней остальные. Условные мальчики с локонами тихонько потаскивают с фруктово-овощных развалов персики, яблоки, даже капустный молодой кочанчик. Тут же едят. «Послушай, ты опять, ара, да?» - гортанно возмущаются восточные продавцы старухе, она грозно молчит. У рыночных окраин разделяются, старуха без комментариев отправляется направо, замотанная дочь налево. Дочь пойдет к воротам церкви Святого Вознесения Христова, займет свое обычное место, если Катька не будет против. В случае Катькиного плохого настроения придется идти далеко к Петро-Павловской, христарадничать там. Хорошо, если привезут на отпевание кого.

Старуха торопится пешком до вокзала, потом через мост в Запанской, и она вернется нескоро, через двое суток, через трое. В Запанском старуха пойдет по улице Энгельса, потом еще по каким-то, она и сама не помнит названия, а может быть, у этих улиц названия нет. Она моет стаканы и другую посуду в пивном ларьке, вытирает хлипкие столы, собирает пустые водочные бутылки, неизменно остающиеся. Ночует тут же – далеко каждый раз ходить домой. И потом, возвращаясь через несколько дней, она всю дорогу до своего аварийного жилища будет воображать, что уж вчера-то от Витальки были какие-то новости, а то и сам!.. Сам пришел, вот спит в кухне на оттоманке, отыскался после годового почти отсутствия, после страшного того звонка из московской клиники Маршака, когда дежурный нарколог-психиатр сообщил, что реабилитант такой-то несанкционированно покинул пределы клиники, и никому неизвестно. Старуха принесет домой полторы тысячи или меньше. Христа ради накидают рублей четыреста. Должность уборщицы рынка оплачивается из расчета 76-28 рублей в час, такие тарифные ставки. Кто получает 76 рублей, старухе неизвестно, а 28 рублей – мало, очень мало. Хорошо, когда есть отпевание в церкви. Поминальные гости щедро кидают новенькие желтые десятки.

Я часто делаю так: по пути куда-либо без всякого дела сажусь на лавку. В городе случаются лавки, на главной улице расставлены в большом количестве, а я там часто хожу. Особенно люблю и специально формирую маршруты, чтобы оказаться в сквере на Некрасовской, ну как - в сквере, это такая площадка вокруг фонтана, большие деревья вокруг, три вяза. Сажусь на лавку и слушаю там что-то в наушниках или не слушаю, просто сижу. И подходит, допустим, босоногая женщина в пестрой юбке, надетой как сарафан - подтянула юбку повыше, над грудью укрепила, но карманы по бокам предательски топорщатся, и понятно, что это все-таки юбка. И говорит, допустим, эта женщина, поджимая голые чумазые пальцы: «Слышь, красивая, ты не смотри, что я как бы не цыганка, я могу и погадать, и что хочешь. Вот ты что хочешь?» А я только и хочу эгоистично, чтобы женщина ушла подальше, и отмазываюсь - достаю деньги, немного. Отдаю, она молча кивает и уходит, стучит пятками по асфальту в трещинах.

Или присаживается рядом мужчина красных роскошных мокасинах и грязных джинсах, еще и разорванных зверски по бедру. Рубашки на нем практически нет, запахнуты на груди остатки чего-то белокуро-розового. Рыжеватая щетина, плечо разбито под серым от пыли пластырем. «Простите, - говорит, - великодушно, но у меня так сложились обстоятельства, что остался совершенно без средств. Мне бы рублей сорок, предстоят две пересадки на общественном транспорте».

Пара влюбленных: приехали на Грушу, потратили все деньги, нет на обратный проезд до Рязани, еще и телефон украли. Беременная узбечка в национальных одеждах, почти не по-русски. Алкоголик с лицом, смолоченным в фарш. Еще алкоголик с рассказом о ночевках под мостом. Каждый раз я горячо благодарю этих людей про себя, трусливо покупая некоторое отпущение грехов, за копейки, за бесценок, почти даром, да.

Наталья Фомина