Молодая, красивая, умная и добрейшей души человек — все это об Ирине Хруновой скажет почти любой, кто с ней по жизни соприкасался.

Почти, потому что в суде она человек жесткий. Ирина известный адвокат, правовой аналитик столь же известной правозащитной Ассоциации АГОРА. При этом она всегда шутливо, но искренне желает окружающим ее людям: «Чтоб не знала ваша хата, ни врача ни адвоката». О своей миссии адвоката и правозащитника интервью Ирины Хруновой «Парку Гагарина»

- В брежневские времена правозащитники призывали власть: соблюдайте свою Конституцию и свои законы, и тогда мы будем жить в нормальной стране. Российская Конституция и нынешние законы позволяют при условии их соблюдения российскому гражданину чувствовать себя защищенным?

- Я всегда говорю, что в основной своей массе российские законы хорошие. Другое дело, как они исполняются. В суде же не бывает таких ситуаций, когда адвокат стоит и молчит, он всегда находит аргументы для отстаивания своей позиции, а значит, законы это позволяют. Но насколько суды к ним прислушиваются — вопрос существенный.

- Это связано с низкой профессиональной квалификацией судей или каким-то давлением на них извне? Дело в системе или в конкретных судьях?

- Здесь все в комплексе. Во-первых, наше законодательство очень молодое. Не случайно, основная масса дел в Европейском суде приходится на Турцию и Россию. Это те страны, где относительно недавно произошли значительные изменения в правовой системе. Российская Конституция, например, действует с 1993 года, а во Франции Конституция - с наполеоновских времен. Есть разница?

Во-вторых, мы еще только формируем правовую базу, с которой нам предстоит длительное время работать. Например, законодательство о ВИЧ-инфицированных. Мы знаем об этой болезни лет 10-15 и обнаруживалась сначала она в основном у людей с девиантным поведением, как правило — у работниц коммерческого секса, наркоманов. Что с ними делать, мало кто представлял, поэтому наше законодательство по этой проблеме кое-как сляпали по западному образцу — лишь бы оно было. А сейчас ситуация изменилась. В Самаре, Татарстане, Саратове, да и во многих других российских регионах, это я точно знаю, передача ВИЧ-инфекции происходит в основном половым путем. Теперь инфицируются отцы семейств, взрослые работоспособные люди. То есть произошло качественное изменение в среде ВИЧ-инфицированных. Наркоманы не могли и не хотели себя защищать, у них цели жизненные были другие. Сейчас общество получило группу ВИЧ-инфицированных, у которых благополучные семьи, определенный социальный статус. Эти люди обращаются в суд за защитой своих прав, они часто выигрывают. Но многое их в законодательстве не устраивает, и мы в последние 2-3 года формируем правовую ситуацию вокруг ВИЧ-инфицированных, используя опыт рассмотрения судами дел, связанных с нарушением их прав.

- А что, наличие молодой законодательной базы как-то извиняет судей за неправовые или несправедливые приговоры?

- Нет, конечно. Система так работает. К сожалению, не существует той единственной «таблетки», употребив которую, судьи будут выносить справедливые и законные решения. Здесь комплекс проблем: это и зависимость судьи от председателя суда, зависимость от отчетности. Насколько я знаю, оправдательные приговоры не являются для судей чем-то обыденным. Их очень часто отменяют, ломают в кассационной инстанции. Я разговаривала с одним судьей, он сказал, что за годы своей работы вынес всего шесть оправдательных приговоров, и ни один не устоял в кассационной инстанции — отменили все.

- Создание правозащитной ассоциации АГОРА и ваше участие в ней, чем продиктовано? Был какой-то толчок к этому?

- Такого не было: вот сегодня я проснулась и решила работать по таким делам. Все пришло со временем, с опытом. В 2005 году, когда появилась АГОРА и началась моя работа с правозащитниками, я была уже сложившимся адвокатом. Ну может, потому еще, что я из юридической династии и мой имидж помогла фамилия сформировать.

Вообще, думаю, каждый адвокат может работать по такой категории дел. Конечно, любой процесс — уголовный, гражданский — это рутина, он затягивает, может занять годы жизни. С некоторыми своими клиентами я не расстаюсь по нескольку лет. Есть люди, которые получают приговор до трех лет лишения свободы и говорят: да бог с ними, переживем и пойдем дальше. А есть такие, кто не смиряется и говорит: нет, это неправильно. У меня есть клиентка, татарка, которая едва говорит по-русски, она не понимает юридических терминов, и когда что-надо объяснить по делу, я звоню ее сыну и прошу маме перевести. Сейчас это дело уже в Европейском суде. А история там ужасная: в 2002 году ее мужа вызвали в милицию в качестве свидетеля и в тот же день нашли повешенным на балконе в отделе милиции. Так вот, за девять лет в российских судах тридцать раз отменяли постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, но толку все равно не получилось.

И тогда мы сказали: хватит. И пошли в Европейский суд, его решения ожидаем не сегодня-завтра. Когда говорят, что желание идти до конца зависит от образования, еще чего-то, это неправда. Вот эта женщина мне сказала: мы с мужем прожили хорошую жизнь, воспитали двоих детей, он меня никогда не обижал, за это я должна в его память не останавливаться на полпути и правды добиться. Если бы не было таких людей, которые готовы длительно за свои права бороться, и нас бы не было. Потому что мы меняем правовую ситуацию не посредством лозунгов или организовывая пикеты, — наверное, этим должны другие люди заниматься, а мы, юристы, формируем судебную практику благодаря конкретным делам.

- Какое из дел оставило особенный след в душе или поразило чем-то?

- Безусловно, дело экс-мэра Тольятти Николая Дмитриевича Уткина. Это один из самых достойных моих клиентов. Он в очень болезненном состоянии оказался за решеткой. В моей практике и практике моих знакомых юристов это был единственный случай, когда обвиняемого отправили во время следствия в санаторий. Потому что следователь понял, что иначе Уткин до суда не доживет. До него, правда, это не сразу дошло, хотя мы говорили: посмотрите на него, он у вас умрет, ему плохо, он не может нормально дышать, если хотите его наказать, побеспокойтесь о его здоровье. Сначала следователь отмахивался, а потом все-таки направил Уткина на обследование в кардиодиспансер, и оттуда врачи его не выпустили, пока не сделали операцию. Вот тогда следователь понял, что мы не шутили. И Николая Дмитриевича перевели в тюремный санаторий для реабилитации.

- Дело Уткина команда адвокатов проиграла — он сидит. Это вас как-то смущает?

- Я не считаю это дело проигранным. Да, я более чем недовольна вынесенным ему приговором. Я должна уважать судебное решение, вступившее в силу, но продолжаю утверждать, что доказательства, которые были по этому уголовному делу, не говорили о виновности Николая Дмитриевича. Жалоба в Европейском суде лежит, но она еще по времени не подошла и не факт, что ее рассмотрят раньше, чем он досидит свой срок.

Ситуация с Уткиным очень показательна. Я очень внимательно слежу за тем, что происходит , Тольятти, это очень близкие мне города, я сюда очень часто езжу, дружу здесь с очень многими хорошими людьми. Слежу за событиями в области, и все, что происходило на выборах мэра Тольятти после ареста Уткина, меня еще больше убедило, что помимо уголовного дела существовала некая другая, политическая, подоплека в истории Николая Дмитриевича. Было очень похоже, что мэрское кресло расчищали для конкретного человека. Сейчас избранного после Уткина мэром Тольятти Анатолия Пушкова критикует даже сама партия, которая его выдвинула и проталкивала любой ценой. Я все больше и больше на форумах тольяттинских вижу, как они недовольны своим нынешним мэром — многие пишут: а не надо было Уткина сажать. Люди ведь не дураки, они все видят и понимают. И тогда, когда Уткина судили, и сейчас.

- Адвокат должен быть и психологом одновременно. Какие дела были в вашей практике самыми сложными с эмоциональной точки зрения?

- Есть одно дело в Казани, над которым я бьюсь на стороне потерпевшей уже три года. Все там вроде бы ясно, преступление доказано. Но это преступление по очень редко встречающейся в судебной практике статье. В Казани, например, по этой статье не было вынесено ни одного приговора. Когда я столкнулась с этой ситуацией, поняла, что будут препоны из-за того, что каждый представитель следствия, прокуратуры будут бояться оправдательного приговора. Практики судебной по таким делам нет и им лучше это дело оставить под сукном, чем дать ему ход и получить негативный для прокуратуры результат. Когда мозгами понимаешь, что ты права, и при этом сталкиваешься с нежеланием работать, просто впадаешь в ступор. Если бы моя клиентка была слабохарактерной, она бы плюнула и сказала: все, надоело. Но то, что она решила идти до конца, все-таки помогло довести нам то дело до логического конца. Это вот одна сторона, когда ты видишь, что решается не по справедливости, а кто-то не хочет портить статистику или опасается гнева начальства.

Тяжелое для меня было дело Артемия Троицкого, которое завершилось совсем недавно. Хотя с правовой точки зрения элементарное - все там было понятно. Когда ко мне обратился Троицкий, у меня как юриста не было проблем с формированием доказательной базы невиновности Артемия. Но сложилась невыносимая ситуация по причине личностной несовместимости с противоположной стороной - гаишником Хованским и его адвокатами. Из часа судебного времени, наверное, минуту шел разговор по существу, а все остальное время — пустопорожняя болтовня. Эмоционально это было очень тяжело. В перерыве заседания ко мне подошла молодая журналистка и вдруг сказала: «Я вас могу назвать самым спокойным человеком во вселенной. Вы с таким каменным лицом весь этот бред выслушивали». Такое я про себя услышала первый раз в жизни. Это я-то спокойная! А она продолжает: «Даже я в какой-то момент хотела встать и метнуть диктофон в кого-нибудь из ваших противников». Это был невыносимо тяжелый процесс, но это часть моей работы. Порой бывает сложнее не юридическая сторона дела, а именно психологическая атмосфера.

- Психологи утверждают, если, например, в милиции человек прослужил пять лет, то личностные изменения неизбежны. Проработав адвокатом уже немало времени, ничего такого в себе не замечаете?

- Это называется нравственно-профессиональная деформация личности, и так действительно происходит. И у меня тоже, это совершенно точно. Когда я слышу, что у кого-то что-то произошло, начинаю исходить из того, что человек всегда прав, а государство не доработало. Мне сразу становится человека жалко, в голове мгновенно выстраивается лесенка действий: жалобу сюда, для Европейского суда этого достаточно или еще необходимы такие-то действия и так далее.

- В вашей практике много дел, связанных с защитой от милицейского произвола?

- Много. Но сейчас стало меньше.

- Почему? Отказываетесь браться за них?

- Нет, не поэтому. Все-таки и произвола стало чуть меньше. Сказывается многолетняя работа людей, которые настаивали: хватит избивать задержаннных и арестованных. Суды стали понимать, что заявление о явке с повинной, написанное на бумаге с пятнами крови, мягко говоря, сомнительный документ для доказательства вины. Серьезной подмогой оказался Европейский суд по правам человека, который зафиксировал, что наибольшее количество жалоб о произволе милиции — из России. Усилия юристов, правозащитников и, безусловно, российского суда тоже стали понемногу менять ситуацию. Когда случаи издевательства над людьми вылезли в публичную плоскость, меньше стало безнаказанности за такие преступления. Раньше это была норма. В 90-е, начале 2000-х я с трудом вспоминаю своих клиентов, которых не били во время следствия. Одного, наверное, не били, потому что этот парень полностью вину признал и просто не нашли повода для битья. Большинство же говорили, что так или иначе физическое насилие к ним применяли. Сейчас я от клиентов о таком практически не слышу. Хотя, может быть, потому, что теперь у меня клиенты другого уровня...

- Вам ведь тоже приходится сталкиваться с давлением и даже провокациями, вы к этому всегда готовы?

- Нет, конечно, не готова. Я человек, а не робот. Мне всегда это неприятно и непонятно. Я считаю, что милицейское начальство нам, правозащитникам, в первую очередь должно быть благодарно. Потому что мы выявляем в их среде людей, которые ведут себя неправильно. Мы выявляем проблемы. Умный начальник за это спасибо должен говорить, а почему-то наши милицейские чины воспринимают все в штыки. Недавно я обнаружила такое, что и в мыслях не могла допустить. Многие бывают в Казани, знают, какой это красивый, цивилизованный город с шикарной инфраструктурой. И здесь у меня год назад появилась клиентка, которую, как считают родственники, незаконнно содержат в психиатрическом стационаре. Они уверены, что лечить ее можно и в домашних условиях, поскольку больная не агрессивна. Врачи считают по-другому. Мы год уже бьемся над этой ситуацией. И я с ужасом обнаружила, что в 15-м отделении казанской психиатрической больницы нет туалета. В 15-м отделении больные люди справляют нужду в ничем не прикрытые ведра. Я написала в прокуратуру, Роспотребнадзор, что согласно практике Европейского суда даже в колониях и следственных изоляторах у людей должна быть возможность отправлять свои надобности в уединенном месте, иначе это нарушение Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. А прокуратура мне отвечает: «Туалеты не предусмотрены конструкцией здания. Мер прокурорского реагирования не имеется». Как это может быть в 21-м веке?! У них была возможность и есть даже обязанность вмешаться и вступиться за элементарное право больных людей, они не отреагировали. За что им на меня обижаться, если я дальше пойду с этим делом в Европейский суд?

- И все же, вернемся к провокациям. Вы задавались вопросом, зачем их против вас устраивают? Ну хотя бы история с номером вашего автомобиля, когда кто-то маркером исправил единицу на четверку и вас тут же «уличили» в использовании поддельного госномера. Это расчет на то, что вы как-то умерите свою гражданскую позицию?

- Эта затея не от большого ума. Ну лишили меня прав на полгода. Ничего негативного для меня в этом не было. Наоборот, было два позитивных момента. Другие люди стали понимать, что есть еще такой способ воздействия на них и стали внимательнее приглядывать за своими машинами. И второе — я поняла, что ездить с личным водителем намного удобнее. Расчет был на то, что я буду страдать без машины. Я не страдала. А может, цель этой провокации, чтобы я расценила все как некое послание: не расслабляйтесь, мы всегда рядом и готовы... Да я об этом и так знаю.

Два года назад мы в офисе АГОРЫ нашли скрытую видеокамеру, нисколько не удивились. Мы же не тешим себя иллюзиями, что сотрудники милиции обратились в суд, чтобы получить разрешение на прослушивание, нет, конечно. Да, наверное, дорого нас слушать постоянно, но перед важными саммитами, визитами нас обязательно прослушивают, где-то чего-то вмонтированно. А нам скрывать нечего. Мне тут кто-сказал: ой, у тебя такая работа, что номер телефона надо менять каждые полгода. А у меня один и тот же номер мобильника уже лет десять. Я это к тому, что все, что я говорю — в рамках закона. Я не призываю к свержению политического строя или уничтожению милицейских начальников, я хочу чтобы сотрудники милиции работали профессионально, чтобы они были достойными. Чтобы услышав от арестованного отказ в признании вины, следователь не стал его бить, а сказал, что чихать хотел на его признание и сможет сам найти доказательства и за преступление он все равно сядет. Вот чего я хочу. Вот мой идеальный образ сотрудника милиции, полицейского.

- Это у вас такая черта характера - находить и в плохом хорошие стороны?

- Наверное, да. Я человек эмоциональный, могу сначала расстроиться, раскричаться даже, а потом все равно нахожу какой-то позитив в любой ситуации. А как в наше время жить без позитива, это ж можно удавиться.

- Вы же представляете интересы Натальи Васильевой, бывшей помощницы председателя Хамовнического суда Виктора Данилкина, которая вынесла сор из судейской избы в связи с приговором Ходорковскому. Что с ней сейчас происходит?

- Ничего не происходит. Была реальная угроза, что против Натальи может быть возбуждено уголовное дело, либо с клеветой связанное, а возможно, что-то иное могли изобрести. Об этом говорил сам Данилкин, но он же сказал, что предпримет какие-то действия в отношении Васильевой только после вступления в силу приговора Ходорковскому. Но вот прошло уже полгода, приговор в силу вступил, и никаких телодвижений нет. Наталья не работает, она уволилась сама, потому что в Хамовническом суде оказалась в положении прокаженной, с ней никто из сотрудников не разговаривал.

По заявлению Ходорковского мы были в Следственном комитете, когда проводилась проверка по фактам, оглашенным Васильевой. Мы выдали те листы приговора, которые изначально были написаны Данилкиным, и там были другие, гораздо меньшие сроки Ходорковскому и Лебедеву. В Следственном комитете на эти листы посмотрели и дали им свою интерпретацию, но, видимо, пока решили Наталью не трогать. Мы с ней остаемся на связи.

- А вы продолжаете представлять интересы Ходорковского?

- Сейчас нет. Это было в в 2006 году, и моя работа с Ходорковским была связана не с его уголовным делом, а с условиями его содержания в колонии, поскольку это близкая для меня тема. Тогда еще никто не знал, что против него будет возбуждено второе уголовное дело, поэтому у руководства колонии была цель навешать на него как можно больше взысканий, чтобы не допустить условно-досрочного освобождения. Как только его опять перевели в следственный изолятор, моя миссия была завершена.

- У вас в активе успешные дела, связанные с обвинениями в использовании контрафактного программного обеспечения, в частности, убедительная победа при рассмотрении дела Сергея Курт-Аджиева, ныне главного редактора нашего «Парка Гагарина»...

- О, эта победа состоялась, потому что Сергей был суперхороший клиент, который беспрекословно слушался своего адвоката. Хотя так бывает не всегда. К слову, обычно самые легкие клиенты - это бандиты. Они говорят: ты умная, все знаешь, скажи, как написать, я напишу. А если у клиента высшее образование, да еще он комментарии к Уголовному кодексу прочитал, то тут же получаешь огромное количество советов, как его уголовное дело вести. С Сергеем мы оказались родственными душами, и в какой-то момент он понял, что мне можно доверять, и все делал, что я говорила. Вся стратегия нами была выстроена без пререканий. Отсюда и хороший результат.

С этими делами по контрафакту вообще удивительная история. В каждом регионе своя практика. В Татарстане руководство прокуратуры и Следственного комитета сказали, что разные люди, которые имеют доверенности от Майкрософта, нас не устраивают в качестве потерпевших. Поэтому в Татарстане минимальное количество таких дел. В области правоохранительная система повела себя по-другому. Представители казанских фирм, которые распространяют программное обеспечение, все время козыряют статистикой дел по контрафакту . И я всегда так смеюсь над этим, потому что знаю из чего складывается эта статистика, я через это прошла. Просто , существует некий... не хочется употреблять слово «сговор», ну, скажем, договоренность, что доверенности на распространение программного обеспечения, которые есть у местных фирм, дают им право считаться нормальными представителями потерпевших, то есть Майкрософта. Не буду называть их фамилии, потому что они снятся мне в страшных снах. В других регионах такой практики нет, Самара — исключение.

- Профессия адвоката вам, можно сказать, досталась по наследству. Сколько в вашей семье поколений юристов?

- Три. Бабушка, она, правда, сейчас уже не работает, папа и я. В основном, конечно, мне помогал папа. Он из меня адвоката сформировал.

- Какой главной чертой должен обладать человек, выбравший такую профессию?

- Сходу и не скажу... Наверное, состраданием к клиенту. Как только ты начинаешь черстветь, употреблять в своем лексиконе фразы типа «да ладно, пусть года три посидит, ничего с ним не сделается», надо из коллегии адвокатов уходить. Если адвокат может посчитать нормальным, что кто-то сидит в тюрьме без вины, это очень плохо. Для меня самый страшный запах — это запах тюрьмы. Я когда студентам лекции читаю, говорю: я зашла туда, через два часа вышла, вымылась, всю одежду постирала - и запаха нет. А люди в таких условиях находятся годами, и нельзя об этом забывать. Основная задача адвоката сделать так, чтобы клиенту было максимально комфортно, так просто это не случится, нужна работа долгая и упорная, и нужно клиента настроить на это. Если адвокат говорит, что он стопроцентно выиграет дело, надо от таких адвокатов бежать. Так не бывает, потому что наша судебная система — это лотерея. Имея немалый опыт, я своим клиентам говорю: я практически уверена, что мы выиграем это дело, но случиться может что угодно. И надо всегда помнить, что для тебя это профессия, а для клиента — жизнь.

- Все это вы знали, когда только собирались стать адвокатом или из собственного опыта эти формулы вывели?

- Нет-нет, ничего я такого не предполагала, как любой вчерашний студент думала, что главное - хорошо знать законы и правильно излагать свои доводы в суде, и тогда все будет замечательно. Жизнь научила.

- А кому из своих клиентов вы больше всего сострадали?

- Я сначала про другое хочу сказать. Российский человек — очень добрый, он быстро забывает обиды. Сужу по своим потерпевшим. Если во время следствия они жаждут сурового наказания преступнику, но к суду редкий потерпевший говорит: накажите его так, чтобы он сгнил в тюрьме. Конечно, разные по тяжести преступления случаются, но наши люди, когда получают хотя бы минимальную компенсацию своего горя, они успокаиваются. Под компенсацией я имею в виду не деньги, а когда государство, прокурор встали на его защиту. Тогда человек удовлетворен. Если бы женщина, у которой мужа повесили на балконе отдела милиции, еще десять лет назад нашла у следствия понимание, что она права, что ее мужа действительно убили, но не могут найти виновного, она бы тоже с этим смирилась. А тут ей следствие упорно говорит: да вы что, он сам повесился. Как только человек получает минимальное удовлетворение, он успокаивается, как правило. Гораздо хуже, когда он вообще ничего не получает. Поэтому эти люди и вызывают у меня особенное сострадание. Например, история девушки из Йошкар-Олы. Она попала на операционный стол, ей сделали общий наркоз, и она из него не вышла. Было проведено несколько экспертиз, последняя, которую проводили о-очень известные профессора, сделала заключение, что в принципе есть некая часть людей, которые из наркоза не выходят беспричинно, в этом никто не виноват. Больница выплатила матери за гибель 18-летней девушки 70 тысяч рублей, не наказав никого. Анестезиолога суд оправдал. И Европейский суд тоже отказал в рассмотрении жалобы, не объясняя почему. И я прекрасно понимаю, что мать не удовлетворена таким исходом.

- Вы намеренно не упоминаете о своем участии в наиболее резонансных делах, из скромности?

- Вы имеете в виду дело Евсюкова, в котором я представляла интересы потерпевших? По Евсюкову вопрос очень сложный. Есть потерпевшие по этому делу, которые полностью удовлетворены приговором. Не все, хотя он получил пожизненный срок. Одна потерпевшая после приговора вообще сказала: «Чего-то мне его жалко». Она уже не помнит о том страхе, когда он в нее стрелял и мог убить. Я про это дело не говорю, потому что работа по нему не закончена. Будет большая проблема с иском по компенсации вреда здоровью потерпевших. Пока им никто ничего не возместил. У Евсюкова таких денег нет, и на пожизненном он их не заработает. Государство за него ничего платить не собирается, потому что преступление он совершил не в служебное время. Это позиция. Мы подали иск, но, полагаю, будет отказ. И тогда мы обратимся в Европейский суд. И там скорее всего пересечемся с Евсюковым, потому что, по моим данным, он тоже подал жалобу в Европейский суд. Итог таков: два человека убиты, потерпевшие в разной степени потеряли здоровье. Одна из них была перспективной артисткой балета на льду, собиралась на гастроли в Пекин, сейчас эта девушка работает продавщицей в магазине, потому что у нее раздроблены выстрелами Евсюкова ключица и лопатка, и ни о каких танцах теперь и речи нет. Один мальчик, он не мой клиент, живет с пулей рядом с сердцем, ему нужна операция, на которую денег нет. От государства никакой помощи, кроме санаторных путевок на юг для двоих из потерпевших. Я не считаю, что это обоснованная компенсация.

- Дело об убийстве Станислава Маркелова и Анастасии Бабуровой, в котором вы представляли интересы их близких, можно считать абсолютно завершенным?

- Там все окончено и понятно. Это одно из немногих дел, когда мнение следствия, мнение общества и решение суда совпало.

- Вам проще или сложнее участвовать в процессе, когда в обществе сложилось определенное к нему отношение?

- Мне все равно. На меня это никак не давит.

- Вас судьи как-то удивляли?

- Все бывало. Судьи очень разные. Есть очень импульсивные, есть флегматичные, есть с юмором. Бывают в суде комичные ситуации. По Троицкому например. На последнем заседании заявитель Хованский сказал, что Троицкий нанес ему оскорбление с отягчающими обстоятельствами, потому что сделал это Артемий в страстную неделю и это его, Хованского, человека верующего, особенно ранило. В зале народ от смеха давился, а кто-то заметил: тут вроде не божий суд, а человеческий. Судья все эти рассуждения в корне пресекла.

Есть судьи со странным чувством юмором. Один меня вообще выбил из колеи, потому что я не знала, как на его поведение реагировать. Задает моей клиентке вопрос: назовите дату и год своего рождения. Она говорит: 15.11.75-го. Он ей: еще раз назовите. Она повторяет. Его снова не устраивает ее ответ. Дни и месяцы, говорит наконец судья, у нас не в цифрах, а в буквах. Клиентка послушно отвечает: 15 ноября 75-го года. Он продолжает ее мучить: у вас в паспорте другая дата стоит, возьмите его и посмотрите. Она смотрит и снова не понимает, что его не устраивает. И тут наконец он «интригу» раскрывает: не 75-го, а 1975 года. Как на это реагировать? То ли у судьи такое дурацкое чувство юмора, то ли он нас самого начала хочет насторожить. В общем, было непонятно, для чего он это делает. Потом оказалось, ни для чего, просто фишка у него такая. А некоторые судьи мне очень нравятся, потому что в их решениях я вижу, что они воспринимают доводы адвоката.

- В Москву вас не переманивают?

- Переманивают. Но я не хочу, мне Москва не нравится. У меня был период московской жизни, но он оказался для меня эмоционально тяжелым, и это отпечаток оставило соответствующий. Бешеный город, отсутствие общения с семьей, постоянные пробки. Когда мы с мужем поняли, что ребенок чаще видит няню, чем нас, мы сказали: хватит, стоп, это не жизнь. А в Москву зовут, говорят, приезжай, работы полно. Да я и так каждую неделю бываю в Москве.

- Вам страшно бывает?

- Бывает, наверное. Но не так, чтоб страшно-страшно. Есть какая-то опаска. Хотя мне кажется, мы совершенно открыты к общению и пугать нас незачем. Мы вовсе не писаки жалоб в Европейский суд, у нас нет цели опорочить Россию. Мы просто хотим решить проблемы, которые мешают людям в нашем государстве жить нормально. И будем только за, если власть решит их сама, без нашего вмешательства.

Конечно, это неприятно и даже страшно, что тебя не понимают. Но очень показательна одна история. Когда пришли с обыском в Казанский правозащитный центр, естественно, я тут же туда поехала. И в этот момент мне позвонил Сергей Курт-Аджиев. Я ему сказала, что некогда мне разговаривать — еду к правозащитникам, там обыск. Как потом выяснилось, Сергей сразу позвонил главному редактору «Новой газеты» Дмитрию Муратову, который как раз ехал на прямой эфир «Эха Москвы». И когда обыск начался, Муратов уже говорил на всю страну, что происходит в Казани. Тут же пошли звонки от слушателей в правозащитный центр с вопросами, а у вас правда обыск? Так передайте этим полицейским, что они такие-то растакие и что... в общем, неправильно они поступают. И на «Эхо» многие звонили: вы там держитесь, мы за вас. Сотрудники милиции, которые обыск проводили и изымали документы, были в шоке от того, какая моментальная пошла реакция. Вот такая поддержка очень хорошее лекарство от страха.

Подготовила Наталья Ульянова