АОН Парк Гагарина. Новости Самары и области

Самарский бизнесмен Дамир Салахов известен постоянным читателям «Парка Гагарина» еще и как автор замечательных детских стихов. А сегодня мы с удовольствием представляем нашим читателям Дамира как прозаика.

Публикуя рассказ «Список Фёдора» в Фейсбуке автор проанонсировал его очень кратко: «Выпад потомка графа и тексты про холокост сподвигли меня к написанию».

Возможно, кто-то увидит в первом прозаическом опыте Салахова мелкие лингвистические или стилистические шероховатости. Возможно... Но это не главное. Главное — о чем он пишет.

Именно поэтому иллюстрацией к публикации мы сделали эту фотографию: «Памятник жертвам Бабьего Яра (памятник Толику Кузнецову)». Скульптурная композиция изображает 13-летнего мальчишку, читающего объявление: «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковой и Доктеривской улиц (возле кладбищ). Взять с собой документы, деньги и ценные вещи, а также теплую одежду, белье и пр. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян».

С этих объявлений начиналась теперь уже всем известная трагедия. А первым прокричал о ней Анатолий Кузнецов в своей повести «Бабий Яр». Именно героя этого произведения и изображает монумент — киевского паренька Толика Кузнецова. Табличка на памятнике гласит: «Чтобы прошлое не повторялось, найди мужество посмотреть ему в глаза».


Список Фёдора

— Нога заныла, значит весна приходит, – сказал сам себе Фёдор, выйдя утром на крылечко. Ногу он сломал в раннем детстве. Срослась она неудачно. Теперь левая короче правой на пять сантиметров. Даже в армию из-за этого не взяли.

Шёл 1941-й год.

День был нерабочий, и он тут же стал прибивать оторвавшийся штакетник от забора. Без дела он быть не мог, посему каждую минуту старался использовать для чего-то полезного.

Фёдор был колхозным плотником. И притом хорошим, пьющим в меру. Даже в соседние сёла его приглашали что-нибудь починить, подправить окна, двери или что-то ещё. Небесплатно, разумеется. Денег много не давали. Зато кормили и поили как следует. Возвращался он всегда навеселе. Шёл домой пешком, распевая любимые песни времён гражданской войны. Иногда, впрочем, его подвозили односельчане на попутных подводах. Часто он оставался ночевать у своих заказчиков, когда поздно заканчивал работу вдали от дома. Ну, и когда приходилось засиживаться за столом с радушными хозяевами после сделанной работы.

Так было и в этот раз. После обеда он засобирался по приглашению подработать в село Марьевку за десять километров, собрал инструмент, и пошёл на дорогу, по которой до наступления темноты легко было добраться на чем-нибудь попутном. Своей молодой жене Светлане он сказал, что не вернётся, так как работы много, а обратно десять километров в ночь не пойдёт. Ремонт наличников он закончил быстрее, чем предполагал. А тут к хозяевам забежал сосед с предложением подвезти попутно Фёдора до родной Николаевки. Сели втроём за стол, выпили по одной-другой-третьей, закусили чем бог послал, и поехали на подводе домой.

Наступила темнота. Попутчики устали петь про долины и взгорья, и ехали в полудрёме. Лошадь путалась во тьме, то и дело сбиваясь с дороги. Глубокой уже ночью Фёдор подходил к своему дому. Дверь, как ни странно, была закрыта изнутри. Фёдор сначала начал в неё стучать, потом подошёл к окну. Жена не отзывалась. Тревога мелькнула в голове Фёдора. Он открыл баул с инструментом, который был как раз под руками, и начал отжимать дверь. Она вдруг открылась. Фёдор вошёл в дом и увидел неприглядную картину.

Его жена и молодой мужчина метались полураздетые по дому, пытаясь одеться и привести себя в порядок. В юноше Фёдор узнал еврейского парня Мишу лет восемнадцати из их же посёлка. Родители его работали школьными учителями. Фёдору всё стало ясно. Он схватил Мишу за волосы и начал бить лицом об стол. Светлана бегала вокруг, причитая: «Не убивай его, не убивай!» Миша в какой-то момент вывернулся, выскочил полуголый на улицу, и был таков.

У Фёдора начались длинные разборки с женой. Что и как.

Выяснилось, что с Мишей Светлана ходила вместе в театральный кружок, где и познакомилась. По сюжету спектакля он на сцене целовал девушке руку. На репетициях делал Миша это так нежно, что у Светланы перехватывало дыхание. Миша норовил несколько раз провожать Светлану домой. Она ему сказала, что это невозможно, так как она замужем. Миша не давал покоя своими ухаживаниями, и в конце концов Светлана пообещала, что когда-нибудь, когда муж уедет, она повесит на окно какую-нибудь тряпицу, что будет означать, что муж не вернётся, и что с наступлением темноты, можно будет зайти в гости.

Жизнь Фёдора и Светы продолжалась. Фёдор каждый день устраивал сцены. Светлана плакала, просила прощения. Говорила, черт попутал, и все в этом роде. Мучения супругов длились несколько месяцев.

***

Началась война.

Очень быстро линия фронта подошла к посёлку. Шла спешная эвакуация, суматоха.

Вдруг, в одно утро Фёдор проснулся от лязга гусениц и рёва мотоциклетных моторов. Выглянув из окна он увидел немецкую технику и солдат. Всё было очень неожиданно.

Немцы заняли посёлок и начали быстро обустраиваться. В доме, где был раньше сельсовет, расположилась комендатура. По улицам ездил грузовик с громкоговорителям, из которого на русском языке звучало требование лицам еврейской национальности явиться в комендатуру для регистрации. Также объявляли про комендантский час.

Колхоз немцы распустили.

Оккупанты хозяйничали уже три дня. Ночью Фёдор проснулся от лая собаки. Он подошел к двери и услышал, что за дверью кто-то скребется. Фёдор подумал, что пришли немцы и открыл дверь. Каково же было его изумление, когда он увидел того самого Мишу, которого три месяца назад застал со своей женой. Миша вошел в переднюю, закрыл за спиной дверь. Он был осунувшийся и грязный.

Шёпотом Миша рассказал, что два дня назад к ним в дом пришли немцы, забрали родителей, сестер и бабушку, посадили в грузовик и увезли куда-то. Сам он был в это время в сарае, а когда увидел приехавших немцев, потихоньку сбежал задами и спрятался в маленькой рощице. Два дня и две ночи Миша просидел там, дрожа от страха. Ничего не ел, а только пил иногда воду из грязной лужи.

— Должен тебя огорчить. Родни твоей, скорее всего, уже нет в живых. Всем известно, что евреев расстреливают в овраге у Чёрной речки, и закапывают там в больших ямах.

Миша зарыдал.

— Спасите меня, я не могу идти к родственникам! Их тоже, наверное, уже … увезли.

Миша не мог выговорить «расстреляли»:

— И к друзьям своим я тоже пойти не могу. Там меня быстро найдут.

Светлана заверещала:

— Федя, пусть он у нас посидит несколько дней! Потом придумаем что-нибудь.

— Дура! Если мы его выгоним, и жидёнка твоего поймают немцы, то расстреляют. Если его найдут здесь – повесят на площади всех троих!

— Но нельзя же вот так просто на смерть отправить человека. Комендантский час. На улицах патрули! Ты же православный, Фёдор! О страшном суде подумай!

— Проваливай отсюда, актёр-любовник, не доводи до греха! Не то я сам отведу тебя за руку в комендатуру, – отрезал Фёдор.

Светлана упала на колени:

— Федя, умоляю, будь человеком! Давай рискнём. У нас всё получится. Пересидим. Никого не повесят. Он ничем не хуже нас с тобой. Ну, родился евреем. Не за любовника прошу, за раба божьего.

— А если немцы никогда не уйдут? Он вечно с нами жить будет?

Фёдор неожиданно принял решение:

— Лезь в подпол, сволочь!

В подполе соорудили наспех кровать – доски, матрац, подушка, одеяло. Миша выкопал себе туалет – полуметровую яму. Образовалась куча земли.

— Будешь дерьмо своё закапывать, – сказал Фёдор.

Светлана спустила вниз кое-какую еду и воду. После этого Фёдор навесил на люк подпола новенький замок, а ключ повесил себе на шею на верёвочке. Супруги многозначительно переглянулись.

— Устал я от всего этого. Налей стакан.

Самогона было в доме завались. Почти каждый за работу совал бутылку. Светлана налила стакан мужу и присела сама. Фёдор выпил залпом и закусил солёным огурцом и салом. Потом повторил. Начал хмелеть:

— Рассказать кому – не поверят! Я, добропорядочный плотник, прячу в собственном подполе любовника жены, еврея, рискуя, что меня за это повесят. Света, это не сон? Так может быть? Ты сама-то будешь меня после этого уважать?

Жена молча вытирала слезы, с благодарностью глядя на мужа.

На следующий день поздно вечером Фёдор полез в подпол. Он тащил с собой еду для добровольного узника и самогон. Начался тяжёлый разговор:

— Ну, рассказывай, ублюдок, как же тебя угораздило с моей женой завести шуры-муры.

Фёдор налил себе и Мише по полстакана самогона.

— Я не пью, – пытался отговориться Миша.

— Придётся начать, я тебя научу.

Не в положении Миши было спорить. Они выпили, закусили.

— Я жду подробного рассказа.

— Что рассказывать. Всё как в книжке. Влюбился.

— В чужую жену!

— Не прикажешь сердцу.

— А мужа не испугался? Не боялся, что прибью?

— Боялся, конечно. Как-то страх смог перебороть.

— Ах ты, скотина! – Фёдор разлил ещё самогон:

— Рассказывай подробно про ту самую ночь. Пришел, постучал, и что дальше?

— Зашёл, выключили свет, сели на кровать, я Свету обнял.

— А она?

— Прижалась.

— Потом?

— Стал её целовать. В лицо, волосы, губы.

Миша не знал, как ему быть. Молчать он не мог. Врать тоже. Фёдор же выпытывал подробности. А слушая их, багровел лицом. Миша боялся, что Фёдор вот-вот потеряет самообладание и убьёт его.

Фёдор разлил по третьей:

— Ну, давай! Что замолк?

— Я стал гладить её грудь.

— Неужто правда? Грудь моей жены? И она позволяла тебе трогать грудь? И не сопротивлялась?

— Сопротивлялась. Нехотя. Отводила руку. Иногда.

Фёдор начал свирепеть, но потом взял себя в руки, успокоился:

— Ладно, завтра дорасскажешь.

Он задул свечку и поднялся из подпола. Люк захлопнулся, лязгнул замок.

Жизнь Миши была сущим адом. Он всё время валялся на своей лежанке в полной темноте и прислушивался к звукам снаружи. У него немели пальцы от страха, когда во дворе лаяла собака или скрипели половицы. Ему казалось, что пришли немцы и обыскивают дом.

С одной стороны, он ждал Фёдора, так как тот приносил еду и свечку. Свет огня простой свечки начал казаться ему таким же ярким, как свет солнца. С другой стороны, Миша боялся разговоров с Фёдором, которые постепенно переходили к допросам о пикантных подробностях его незаконченного свидания со Светланой. Эти разговоры под ненавистный Мише самогон могли в любой момент для него плохо закончиться.

***

Прошла неделя с того дня, когда явился Миша. Фёдора начал обуревать страх, что немцы вот-вот их раскроют. Появилось ощущение, что немцы пришли надолго, может быть навсегда. «Надо сдать еврея, пока не поздно», – решил он: «Скажу, вчера пришёл. А если Миша про неделю будет говорить, скажу, что врёт. Сидит в темноте без часов и календаря, вот и потерялся во времени, один день неделей показался».

Фёдор не спеша шёл к бывшему сельсовету, обдумывая свою речь немцам. Он подошёл к комендатуре и остановился в трёх метрах от двери. Через несколько минут в дверях появился немецкий офицер.

— Was brauchen Sie? * — спросил он.

Фёдор молчал, стоя как вкопанный. Вышла девушка, переводчица из местных.

— Господин Рау спрашивает, Вы что-то хотели сообщить?

Дар речи вернулся к Фёдору. Он, не моргнув глазом, выпалил немцу:

— Да, я хотел вам сказать, что дверь ваша еле висит на петлях. Скоро и вовсе отвалится. Я плотник. Могу починить.

Девушка перевела. Немец кивнул и ушёл.

Фёдор быстро сходил за инструментами. За час дверь была исправлена. Была как новая, открывалась и закрывалась без скрипа. Вышла переводчица и протянула Фёдору банку мясных консервов. Плотник понял это по нарисованной на этикетке свинье.

— Комендант распорядился, — сказала девушка.

Фёдор шёл обратно, ругая себя последними словами: «Не мужик я, а рубанок тупой… Доска сучклявая… Петля ржавая…» Оскорбительные выражения в свой адрес, приходившие в голову, все были связаны почему-то с его плотницким ремеслом.

Увидев дома немецкую тушёнку, жена подозрительно посмотрела на мужа.

— Чего уставилась? Заработал, – сказал Фёдор и выругался.

Прошла ещё неделя. Грохотала канонада. Бои шли совсем рядом. В одно утро Фёдор увидел на улице проезжающий грузовик с красноармейцами. «Что за чертовщина?» – подумал он. Быстро пошёл в центр, и там узнал, что ночью немцы в спешном порядке покинули посёлок.

Вернувшись домой, Фёдор первым делом открыл подпол, и сообщил Мише:

— Выходи, гадёныш! Ушли немцы.

— Шутите?! – Миша не мог поверить.

— Клянусь! – Фёдор улыбался. Впервые, наверное, за несколько месяцев.

Миша, щурясь от яркого света, поднялся из подпола.

— Куда мне идти?

— Ты меня спрашиваешь? На восток иди, подальше от немцев.

— Спасибо вам! Простите!

Светлана сказала:

— Миша, ты не рассказывай никому о том, что мы тебя прятали. Немцы могут вернуться. Подумай о нас.

Миша вышел со двора и побрёл в центр посёлка. Фёдор и Светлана проводили его взглядом.

Прошло пять дней, и немцы вернулись. Началась долгая жизнь в оккупации.

***

Через два года Красная армия окончательно освободила посёлок. А ещё через полтора года война закончилась.

О том, как они две недели прятали в подполе еврея, Светлана и Фёдор никому не рассказывали. Сначала боялись немцев, потом думали, что никто не поверит, так как Миша бесследно пропал. Да и эти воспоминания только портили настроение Фёдору.

В общем, героями они не стали.

Жизнь они прожили нелёгкую, как и все. Вырастили сына и дочь. Сын жил с семьёй по соседству, дочь закончила в Москве институт, осталась там жить и работать.

Историю про Мишу они вспомнили только два раза за всю жизнь.

В первый раз, когда дочь прислала письмо, что выходит замуж за еврея. Помятуя антисемитские разговоры отца, она прямо так и написала: «Папа, не падай со стула, тебе придётся смириться с тем, что мой жених еврей. Мы с ним давно вместе. У нас будет ребёнок».

Фёдор наехал на Светлану:

— Это ты во всём виновата! Тебя тянуло на еврейских мальчиков. И дочь такую же вырастила!

Второй раз был в 1995 году, когда почтальон вдруг принёс странный конверт, оклеенный иностранными марками.

Фёдор к старости стал совсем плохо видеть. Светлана надела очки, долго вертела конверт в руках:

— Федя, получателем значишься ты, а откуда письмо, я понять не могу.

На конверте был указан отправитель:

Mendel Katz

18 Kalaniyot St.

Haifa

Israel


Светлана распечатала письмо, быстро прочитала его про себя и молвила:

— Это из Израиля от нашего Миши.

— Какого нашего? Твоего любовника, который в подполе сидел?

Слёзы выступили у Светланы на глазах. Она прочитала письмо ещё раз вслух. Фёдор молча слушал. Вот что там было написано:

«Дорогие Фёдор и Светлана!

Всю жизнь я мысленно пишу Вам это письмо. Но каждый раз, начав его писать на бумаге, я останавливался. Я не мог словами выразить свои чувства.

Как мне благодарить человека, униженного мной, за то, что он зачем-то спас меня от верной гибели, сам рискуя виселицей? Я спрашивал себя, а как бы я поступил на Вашем месте? Так же? И у меня не было ответа. Нет его и сейчас.

Став стариком, я все-таки решился написать. Не знаю, застанет ли это письмо Вас живыми и здоровыми.

Я старался жить без греха. Не уверен, что смог. Одно могу сказать, что прелюбодеяний в моей жизни не было. Не было и мыслей об этом. Урок я получил на всю жизнь.

Я давно живу в Израиле. Если решитесь приехать, то я оплачу Ваш приезд. Жить столько, сколько захотите, будете в моём доме на правах самых дорогих гостей. Я небогат, но накопления кое-какие имеются. Я готов их все потратить.

Простите!

Ваш навсегда,

Мендель (Миша) Кац

P.S. Я стал очень набожным. Хожу в синагогу почти ежедневно. Эту молитву я проговариваю по несколько раз в день. На иврите и по-русски:

"Я благодарю Тебя, Творец, Царь Царей, Повелитель Вселенной, за то, что Ты множество раз помогал мне, поддерживал меня, спасал меня, радовал меня, исцелял меня, охранял меня, вдохновлял меня.

Я благодарю Тебя за трудности, которые Ты посылаешь мне, ведь только после пережитых трудностей я могу оценить хорошее; только тот, кто находился во тьме, может в полной мере оценить свет.

Амен."

* — Что тебе надо? (нем.)