(Посвящается Алексею Волину, замминистра связи РФ)

Первый раз я сработала «на дядю» нечаянно, и это случилось по большой любви. «Дядя» был редактором одной из телепрограмм Самарского государственного телевидения. Кроме того, он был одним из самых ярких представителей демократической прессы, и я преданно любила его с 19 лет. Поэтому когда в редакции газеты, где я тогда работала, мне дали задание произвести нечто вроде сравнительного анализа трех передач, я очень обрадовалась. Две из указанных передач были из рук вон плохи. В первой сидели две солидные тетеньки с державными бюстами и ярко-малиновыми губами и сорок минут подряд наперебой восхищались культурной жизнью Самары. Это была самая скучная передача всех времен и народов. Околотеатральные тетеньки упивались собой, произносили имена самарских актеров, сглатывая окончания фамилий, чтобы подчеркнуть свою амикошонскую близость к небожителям, и совершенно не думали о зрителе. Во второй передаче, которую я должна была проанализировать, сидели два молодящихся дяденьки. Они, напротив, заигрывали со зрителем всеми правдами и неправдами. Они корчили дурацкие рожи, старательно втягивали животы и изображали азартных торговцев на базаре: это был один из первых телемагазинов. За дяденек, смотревшихся на экране рыночными наперсточниками, было неловко, потому что сами они явно не верили даже в минимальную покупаемость своего товара. Зато в третьей передаче все было замечательно: никто не восхищался культурной жизнью Самары, никто не торговал подушками и сапогами. Это были честные новости, информация по горячим следам. Автором и ведущим этой программы, как я уже сказала, был человек, который разбил мое сердце. Разумеется, я на чистом глазу написала, что обе передачи – с двумя тетеньками и с двумя дяденьками – в подметки не годятся третьей. Заметка была расхвалена главным редактором, опубликована на развороте нашего еженедельника, а потом мне позвонил незнакомый женский голос и спросил: «Девочка, сколько тебе заплатили?» «Чего?» - не поняла я. «Сколько тебе заплатил этот…», - далее шла фамилия моего героя. «Нисколько», - удивленно ответила я, будучи совершенно невинной во всех подразумеваемых смыслах: мы ведь даже ни разу не целовались. Разумеется, в мое «нисколько» женский голос не поверил.

Вот так все начиналось. Ты, начинающая журналистка, старательно пишешь текст, не делаешь орфографических ошибок, приводишь красивые цитаты из художественной литературы, надеешься, что все поймут тебя правильно, не спишь целую ночь – и, разумеется, не над клавиатурой, потому что на дворе какой-нибудь несчастный 89-й или что-то в этом роде год – ты не спишь целую ночь над кипой тетрадных листочков, натирая школьную мозоль на среднем пальце, потому что у тебя пока еще даже своей пишущей машинки нет. Ты вкладываешь в этот текст не просто душу, а часть своей женской биографии, ты бесконечно чиста в своем мировосприятии, а потом тебе звонит дурно воспитанная особа, которая намекает тебе на то, что ты проститутка. Это был конец 80-х.

Второй раз я решила поработать уже на всамделишного «дядю», потому что наступили времена, когда не работать на «дядю» означало «остаться без штанов». Этот «дядя» был большой бизнесмен, и он заранее пообещал мне, что если я хорошо про него напишу, то он хорошо мне заплатит. Эта грубая формулировка из серии «утром – стулья, вечером – деньги» мне не понравилась. Собственно, мне не понравился сам «дядя», во-первых, он был циничным пошляком, и я плохо представляла, что такое «написать о нем хорошо». Во-вторых, это были уже 90-е годы с их специфической романтикой, когда был широко востребован труд уборщиц с высшим гуманитарным образованием, и я справедливо рассудила, что мне точно так же хорошо заплатят жильцы моего подъезда, если я буду мыть лестницы, не заискивая перед зажравшимся бандитом. В-третьих и в–главных, как на заре своей карьеры, так в 90-е годы (да и сейчас, между прочим) я по-прежнему оставалась и остаюсь во многих отношениях совершенно невинной, и меня по-прежнему коробит так называемый «деловой подход». «Нет, - сказала я «дяде», - я передумала». И пошла мыть лестницы, о чем ни разу не пожалела.

Мой третий «дядя» был известным самарским медиа-магнатом. Он пригласил меня к себе в кабинет, чтобы сделать предложение, от которого я не смогу отказаться. «Дядя» хотел, чтобы я стала главным редактором в концептуально обновленном женском еженедельнике. К сожалению, он допустил весьма распространенную ошибку – почему-то большинство главных редакторов, с которыми мне приходилось иметь дело, считали, что я сплю и вижу себя кем-то наподобие того самого дьявола, который носит «Прада». На самом деле именно деятельность редакторов женских изданий вызывает у меня самое сильное отвращение. Поэтому третьему «дяде» тоже пришлось отказать.

На этом 90-е закончились, а скоро вообще наступил 21-й век, когда от российского журналиста стала требоваться именно та самая тупая исполнительность, о которой так вальяжно высказался господин замминистра связи. Не могу вам точно объяснить, какая тут связь с окончательным падением в бездну, но для меня апофеозом всеобщей продажности стала благодарственная мемориальная табличка на культурно-досуговом центре Самарского аэрокосмического университета, где аршинными буквами выведены сакральные слова «Единая Россия» и «губернатор В.В. Артяков». Вернее, «табличка» - это некоторое преуменьшение. В реальности это эпический барельеф примерно такого же формата, как памятник 26 бакинским комиссарам на моей малой родине.

Я знаю, что у моих коллег бывали совсем не такие кошерные ситуации, как у меня. «Дядя» «дяде» рознь, и в пресловутые 90-е просто вот так развернуться и уйти от жирного «дяди» мыть подъезд могло иметь для журналиста какие угодно последствия, вплоть до пули в затылок: все зависело от степени «отмороженности» работодателя. Я никогда в жизни не кину камень в тех людей, которые в трудные времена зарабатывали деньги звонкими рекламными текстами или заказными интервью, где основой образа главного героя были его завтраки в дорогих отелях.

Я знаю тех, кто не только сам раз и навсегда утратил репутацию профессионального журналиста, но и усердно продолжает возделывать – теперь уже в интернете – почву для того, чтобы и про всех остальных журналистов думали, что они готовы за уместную мзду продать душу кому угодно. Думаю, таких хорошо знает и Алексей Волин, уверенный в том, что миссия журналиста исчерпывается исполнением воли работодателя.

Но господин замминистра, который в очередной раз донес до человечества не очень свежую идею о том, что деньги решают всё, забыл одну важную штуку. В его уютной концепции «журналист пишет – дядя платит» отсутствует главный адресат журналистской деятельности. То есть читатель, который читает. И его мир либо меняется, либо нет – в зависимости от качества прочитанного. А качество далеко не всегда напрямую зависит от денег, и если уж начистоту – вообще от них не зависит, потому что на свете полным-полно бездарей, которым сколько ни плати, они все равно останутся бездарями. И кроме денег на свете есть еще такие не осязаемые, но важные вещи, как талант, человеческая позиция и звездное небо над головой того самого журналиста, который сам делает выбор, оставаться ему собой или продаться со всеми потрохами. Это не Вьетнам, господин замминистра, это боулинг, как сказано в одном хорошем фильме. Тут есть правила.

Екатерина Спиваковская