Посвящается Жерару Депардье

В городе Зальцбурге жил-был Моцарт. Все считали его великим композитором, но на самом деле его таланты не ограничивались музыкальными способностями. Моцарт умел все. Те, кто знал его поближе, так и говорили: «Этот человек на все способен», - вовсе не вкладывая в эти слова никакого негативного смысла, а совсем наоборот, имея в виду неограниченные возможности гения. Нет смысла перечислять все, что мог сделать Моцарт, гораздо проще сказать, чего же он все-таки не мог. Моцарт не умел завязывать шнурки на ботинках. Это его единственное неумение и стало причиной того, что однажды в его доме появилась женщина по имени Шерли Браун. Это произошло в тот день, когда Моцарт, потративший все утро на левый ботинок, злобно швырнул правый в портрет канцлера Вильгельма и вышел из дома, обутый лишь наполовину. Коллеги по оркестру встретили его сочувственным шепотом, а после репетиции первая скрипка, испанец по имени Эскадрильо подошел к Моцарту и сказал:

- У меня есть номер мобильного телефона, по которому ты можешь позвонить в любое время дня и ночи. И твоя проблема со шнурками будет решена молниеносно.

Моцарт не слишком доверял Эскадрильо. Прежде чем стать первой скрипкой, тот работал в пиар-агентстве менеджером по связям с общественностью и приобрел повадки продавца, от которых его не избавило даже ежедневное прикосновение к искусству. И все же Моцарт позвонил по тому самому номеру. Оказалось, что он принадлежал обнищавшей англичанке Шерли Браун, подыскивавшей себе работу, которая позволила бы ей развивать мелкую моторику. Дело в том, что Шерли Браун отличалась большой врожденной неуклюжестью и стремилась ее преодолеть всеми возможными способами. Например, чтобы избавиться от свойственной ей медвежьей грации, она записалась на курсы пилатеса, где ее научили незаметно втягивать живот и избавили от привычки шаркать подошвами при ходьбе. Кстати, именно там Шерли Браун впервые услышала музыку великого Моцарта – инструктор по пилатесу очень любил «Волшебную флейту». Шерли Браун, как и решительно все чувствительные люди, не могла не проникнуться прекрасной мелодией, поэтому теперь, вернувшись домой из тренажерного зала, она вставляла в плеер диск с фильмом французского режиссера Блие «Приготовьте ваши носовые платки», потому что в этом фильме было много-много великого Моцарта. Беда была лишь в том, что на сердце у Шерли Браун в эти минуты было неспокойно – ведь занятия пилатесом нужно было чем-то оплачивать. Поэтому, когда ей позвонил Моцарт собственной персоной и предложил ей устроиться к нему на службу в качестве штатной завязывальщицы шнурков, Шерли согласилась, не раздумывая. Радости ее не было предела, и я даже не знаю, стоит ли говорить о том, что в первый же день Шерли без памяти влюбилась в своего работодателя. Он тоже проявил к ней некоторый интерес, градус которого, однако, не шел ни в какое сравнение с бурными чувствами пылкой англичанки. Кстати, бытует ошибочное мнение, что англичанки пылкими не бывают, а бывают лишь чопорными. Вероятно, тот, кто впервые уверенно высказался в этом смысле, не был знаком с Шерли Браун. Она была настолько пылкой по отношению к Моцарту, что в одно прекрасное утро они обнаружили, что его шнурки, очевидно, перепуганные пылкостью Шерли Браун, стали завязываться, как по мановению волшебной палочки, сами собой.

Это, конечно, не могло не стать помехой в их отношениях, потому что выходило, что Моцарт больше не нуждался в помощи Шерли Браун. Все-таки он нанимал ее не для того, чтобы она по уши в него влюбилась, а как завязывальщицу шнурков. Особой любви к ней у него никогда не было, что тоже весьма отягощало дело. Но главной помехой была девушка по имени, как вы догадываетесь, Констанца. О ее существовании Шерли Браун узнала случайно – все потому, что Моцарт ни в грош не ставил ее музыкальные способности, а между тем Шерли не только обладала абсолютным слухом, но и умела читать партитуру. И вот однажды, когда она вытирала пыль с крышки рояля, ей на глаза попались ноты, небрежно брошенные Моцартом на пол. Шерли подобрала листки с пола, пробежала написанное глазами и буквально, если можно так выразиться, между нот прочитала несколько роковых фраз. Первая фраза, преимущественно разбавленная нежными ля-бемолями, выглядела так: «Констанца, какое счастье, что ты рядом со мной». Вторая, изобилующая ликующим ре-мажором: «Ты самая стройная девушка из всех, кого я знаю». И третья, веселое стаккато: «Ты придешь ко мне в субботу вечером, правда?». Шерли Браун уронила партитуру на паркет и расплакалась.

Эта девушка по имени Констанца (разумеется, у нее были большие глаза фиалкового цвета и чудесные волосы с медным отливом – даже не знаю, что еще можно прибавить к таким мощным характеристикам! ну разве что руки с тонкими, как у мулатки, запястьями, ах да, и, конечно же, нежный, словно волшебная флейта, голос) – так вот, эта девушка работала корреспондентом газеты «Зальцбургские зори» и отличалась большой смелостью. Она никого и ничего не боялась, даже мышей, не говоря уже о канцлере Вильгельме. За редкое сочетание красоты и смелости ее и полюбил великий Моцарт. Она тоже обратила на него свое благосклонное внимание, но так уж косо устроен этот мир, что ее внимание по отношению к Моцарту было несоизмеримо с его вниманием по отношению к ней. И, как мы помним, пока бедный влюбленный Моцарт сох по смелой глазастой Констанце, по Моцарту сохла Шерли Браун, к которой от несчастной любви вернулись все ее врожденные дефекты, от неуклюжести до проблем с мелкой моторикой. И тут – очень вовремя – появился Сальери.

Про Сальери рассказывают много глупостей, в частности, что он завидовал Моцарту и даже стал виновником его ранней смерти. На самом деле все было, конечно, не так. Сальери приходился дальним родственником Шерли Браун по линии матери, в роду у которой было много итальянцев. Кроме того, он был волшебником. Конечно, не в примитивном смысле этого слова, когда приходится верить в то, будто заставив взлохмаченного человека с мерцающими глазами взмахнуть палочкой, вы наконец-то обретете все, о чем мечтали. Нет, Сальери был нормальным, то есть абсолютно вменяемым волшебником: в его арсенале было несколько вполне материалистических рецептов счастья, и все они уже были неоднократно опробованы на многочисленных клиентах.

Как-то раз хмурым ноябрьским утром Сальери позвонил из Милана в Зальцбург, чтобы узнать, как поживает одна из его многочисленных кузин, а именно – Шерли, и услышал в трубке такой унылый и плаксивый голос, что сразу же бросил все дела и примчался «Люфтганзой» к своей несчастной родственнице. Он нашел ее в доме у Моцарта, где она все еще силилась найти себе применение, поливала цветы великого композитора, мыла его кофейный сервиз, смахивала пыль с крышки рояля, но все это было лишь жалкими попытками удержать на обеих конечностях падающий скелет, ведь Моцарт уже прочно влюбился в бесстрашную Констанцу с фиалковыми глазами, о чем недвусмысленно свидетельствовали воодушевленно разбросанные по всему дому номера «Зальбургских зорь».

Сальери взял в руки один из выпусков газеты, прочитал заметку прекрасной Констанцы, пожал плечами и сказал:

- Ничего особенного.

Шерли Браун тоже пожала плечами, высморкалась в бумажный платочек и выдавила из себя одну из тех банальностей, на которые так щедры люди, окончательно поглупевшие от безответной любви:

- Любовь слепа.

Сальери не стал с ней спорить. Он вообще никогда ни с кем не спорил уже много лет после того, как однажды проснулся на рассвете с горьким осознанием, что любые слова – бессмысленны. Именно в то утро он стал волшебником, притом одним из самых молчаливых на свете, благодаря чему его имя попало не только в «Книгу рекордов Гиннесса», но и в Википедию. Вот и сейчас он не стал тратить слова, а просто взял Шерли Браун за руку и подвел к подоконнику, где стояли только что политые ею цветы. Один из них – розовая герань – явно собирался зачахнуть, несмотря на обильный полив. Видимо, этому цветку требовалось нечто большее, чем ежедневный уход, и доброе сердце Шерли Браун дрогнуло. Она склонилась над геранью и принялась с запинками, пришепетывая даже на тех звуках, в которых нет ничего шипящего, читать стихи про Моцарта:

Моцарт в легком опьяненье

                                                Шел домой.

Было дивное волненье,

                                          День шальной.

И глядел веселым оком

                                        На людей

Композитор Моцарт Вольфганг

                                                      Амадей*. . .

В ту же минуту герань странно зашуршала бархатистыми листочками, только что готовыми скукожиться и опасть, оживленно распрямилась и даже слегка заблагоухала японскими духами «Масуми-Масуми», которые так любила Шерли Браун в те далекие времена, когда она еще не была нищей англичанкой, влюбленной в великого композитора. Глядя на чудесное превращение герани из полумертвой в живую, Шерли на цыпочках отошла к DVD-плееру, включила фильм «Приготовьте ваши носовые платки», нашла то самое место, где французский актер Депардье, которому злая судьба в самом скором будущем уготовила роль похотливого Доменика Стросс-Кана, - так вот, Шерли нашла то место, где молодой и еще ни о чем не подозревающий Депардье фантазирует, как Моцарт воскрес. Они с Сальери сели на маленький диванчик, досмотрели фильм до самого конца, до той самой сцены, где произносятся важнейшие слова: «Это не Моцарт. Я не знаю, кто это, но это не Моцарт», а потом оба одновременно посмотрели направо и увидели, что в дверном проеме стоит сияющий Моцарт, и даже шнурки на обоих его ботинках выглядят счастливыми.

- Мы уезжаем с Констанцей на остров Гран-Канария, - сообщил радостный Моцарт.

Сальери покосился на Шерли Браун, опасаясь, что его волшебство не сработало и бедная Шерли, осознав всю бедственность своего положения брошенной и безработной женщины, разрыдается так, что в скромную каморку композитора сбежится весь Зальцбург. Но волшебство сработало – Шерли благополучно пропустила сообщение Моцарта мимо ушей, потому что теперь ее возродившаяся из любовного пепла душа всецело принадлежала розовой герани, которую она отныне намеревалась холить и лелеять, словно родное дитя. Поэтому Сальери помог Моцарту быстренько собрать чемодан, проводил их с Констанцей в аэропорт и даже помахал им на прощанье белым шелковым платком: в точности такой же был, по слухам, у графа Калиостро, к которому Сальери относился с громадным уважением.

Да, и самое главное: Моцарт не умер. Они с Констанцей до сих пор живут на острове Гран-Канария, где он пишет свою великую музыку, а она купается в океане и время от времени рожает Моцарту детей – таких же гениальных, как их отец, и таких же красивых, как их мать.

А Шерли Браун тихо живет в зальцбургской квартирке Моцарта, читает розовой герани стихи про ее великого хозяина и время от времени зачем-то ходит на занятия по пилатесу. Наверное, боится совсем растолстеть.

Екатерина Спиваковская

*Стихи Давида Самойлова.