Из мастерской известного художника Владимира Борисовича Романова совершенно дивный вид на Волгу. Пиши от души, и ходить никуда не надо. Но на мольберте у него почти готовая сценка из парижской жизни, а в загашнике для работы еще несколько схожих живописных сюжетов…

 

Хотя именно родимая волжская природа, запечатленные уголки Прорана стали для Романова трамплином в Париж, Эссен, Виль, проторили дорогу к европейской известности. В середине 80-х прошлого века как-то сама собою сложилась в Куйбышеве группа молодых в ту пору художников: Николай Ельцов, Сергей Гриднев, Вячеслав Сухов, Сергей Кисель и мой нынешний собеседник Владимир Романов. Почти все преподавали в художественной школе и оказывались на виду у местной публики благодаря участию в городских и областных выставках. Все были талантливы, амбициозны и одинаково безденежны. Выручила ныне обитающая в Чехии, а тогда директор Экспо-Волга Наталья Лелюк, ради собственного удовольствия и разнообразия деятельности взявшаяся отвезти по нескольку глянувшихся ей работ на Запад. И процесс, как тогда говорили, пошел. Картины, как правило, продавались, а в карманах их авторов зашуршала невиданная доселе иноземная валюта.

- А потом мы с Сережей Гридневым решили: «Не съездить ли нам самим», - вспоминает Романов. – Взяли по десятку работ и двинули с ними за бугор. В Швейцарии сделали выставку, она там здорово прозвучала. Что-то продали по неплохой для нас цене, поездили по городам – в общем, после Самары это стало настоящим открытием. Ну, и начались самостоятельные поездки. В Мантри (это под Парижем) нас пригласила мэр Даниэль Кареж, очень культурная женщина, от души любящая русское искусство. Она познакомила со своими друзьями, местной элитой, которые почти все являются потомками участников войны 1812 года и на удивление хорошо относятся к России. После выставки в Барбизоне (родина французского пейзажа) наши работы возили по Франции с лекциями о русской культуре, русской живописи. Встречали очень дружелюбно, меня даже отметили титулом «продолжателя французской пейзажной школы».

Удел художника, его естество – рисовать; пиариться и продавать свои произведения он не умеет (ну, за крайне редким исключением). Потому даже признанному мастеру крайне важно, чтобы рядом оказались люди, способные продвигать его творчество, скажем, в массы. Романову и в родном отечестве с этим повезло, он долгие годы дружил с отцом Климентом. Климент (в миру Алексей Леонидович Мопсиков) сам по себе являлся личностью уникальной. Еще в советские времена в местном отделении Союза художников была такая полулегальная должность – поисковик заказов. Инок не имел специального образования, но находился в добрых отношениях со многими живописцами и – что особенно важно – был вхож в околохудожественные влиятельные сферы. Именно с подачи о. Климента герой этих заметок познакомился с советником министра культуры РФ Александром Васильевичем Ильиным (действительный государственный советник – считай, генерал!), который не поленился специально приехать в Самару для встречи с Романовым и его картинами. И потом уже именно Ильин в столице напечатал замечательный каталог романовских работ, за что последний, с его слов, «благодарен по гроб жизни». Жаль, что для отца Климента этот самый «гроб» его яркой и непутевой жизни скоропостижно случился, и вместе с ним ушли в мир иной многие проекты, в том числе выставка целой тысячи акварелей Владимира Романова в шикарном зале открывающегося Шереметьево-3.

Но у художника остаются друзья, гораздые ему помочь и по жизни, и в творчестве. Среди таких его бывшие ученики Алла Шахматова, автор натюрмортов и хозяйка галереи «Вавилон» и израильский художник Анатолий Баратынский. В небольшом выставочном зале в центре старого Иерусалима с помощью местного мастера Романов и Шахматова организовали выставку своих работ (ровно по десять каждый), почти целиком раскупленных нашими бывшими соотечественниками. Особенно прошлым россиянам по душе пришлись зимние пейзажи: леса, поля, сугробы. Ностальгия, куда от нее…

Так, с наскоку, формируется впечатление, будто жизнетворчество Владимира Борисовича Романова всю дорогу текло в едином оптимистическом русле: пришел-увидел-победил. На самом деле те еще виражи наличествовали. Начать с того, что появился он на свет благодаря приказу отца народов и лучшего друга детей, физкультурников да художников аж на Дальнем Востоке. В смысле, когда после войны отец Романова возжелал уволиться наконец из армии, ему пришлось писать рапорт персонально на имя Верховного Главнокомандующего товарища Сталина. И тот персонально приказал мятежного офицера оттопырить на самый край державы, в Благовещенск. Где папа счастливо встретил маму, и в 1953-м родился у них сын Володя. В 1980-м закончивший живописно-педагогическое отделение Пензенского художественного училища. 

«Пензенка» для многих самарских живописцев – подлинная alma mater, школа на всю жизнь. Позволившая Владимиру Романову не только успешно получить после высшее образование в Магнитогорске, но одновременно с учебой в институте там же давать уроки мастерства. Магнитогорский пединститут был выбран не случайно: в обоих столичных Репинском и Суриковском вузах пришлось бы бросить работу в школе, а без нее попросту ноги протянешь. А здесь – заочно, да еще подработать можно как преподавателю. Но и после диплома художник Романов еще лет пять профессионально «доходил в собственном соку». Он вообще считает, что путь профессионального становления художника от школы – минимум лет двадцать.

- Меня в свое время поразил наш Василий Егорович Панкратов, - рассказывает  Романов. – Не коммунистические его портреты – детские головки. Это до такой степени красиво, здорово… Понял, что так не могу, не умею, надо учиться. Сажал натуру и писал, помногу. Специально съездил в Москву – в Третьяковку, в Пушкинский музей, поглядел, как это у мастеров. Художник года четыре ставит руку в школе, столько же в училище, пять – в вузе и еще примерно пятилетку варится сам. При том работая каждый день, без выходных и пива. У меня до сих пор два выходных в году: Новый год и день рождения супруги. Остальное время – в мастерской, где, кстати, написаны почти все мои работы, пейзажи – тоже…

В начале своей творческой жизни Романов делал большие качественные картины (метра по два) на созвучные времени темы: «Вход Красной Армии в губернию», «Формирование Самарского полка», «За землю». Работы были хороши, на выставке в художественном музее еще в помещении оперного театра они, минуя нижние этажи, экспонировались сразу на третьем, рядом с произведениями таких, например, здешних корифеев, как академик и заслуженный художник Станислав Федоров. Теперь их запал, их актуальность малость подзатухли, хотя… Однажды «Портрет коммуниста» кисти Владимира Романова – настоящего, с красной звездой, хотя и позировал беспартийный приятель – удивительным для самого автора образом уехал на ПМЖ в США.

Вот такие идеологически подкованные (а с мастерством там все было в порядке) работы ему бы и представить году в 1986-87-м при попытке вступления в творческий союз, а он принес туда совсем другое. И – получил отлуп. Между прочим, членом Союза художников России он стал только в 2006-м году.

- Сложно назвать мои работы того периода абстракцией, - рассказывает Владимир Борисович. – Абстракция – беспредметная живопись, а мои картинки фигуративные, может быть, концептуальные; здесь очень конкретные образы и названия. «Тень от красного квадрата» - исторически красные стали главными, но оттеняли собою белое движение на фоне хаоса всепланетного масштаба. «Битва», «Всадницы» - по-моему, все тут крайне предметно. Ну, потом я перестал этим заниматься. Я вообще люблю меняться. Пейзажи – это для хлеба, чтобы прокормить семью, это как у многих самарских художников. Те работы – для себя, но они вызывали интерес и во Франции, и в Бельгии. Портреты… Внучку писал – она такая, подвижная, солнечная, ей всего год и два месяца было. А на портрете брата – темный фон: пожил человек, другое ощущение. Еще есть библейские сюжеты, но никогда никакой заказухи; люди приходят и выбирают из того, что сделано.

С полотнами Романова на религиозные темы все очень неоднозначно. Художник не кощунствует, фигура Христа в «Снятии с креста» у него светлая, как положено. Но вот композиционно – совсем иной взгляд на каноническую, писанную-переписанную историю. «Самсон и Далила» исполнены в откровенно иронической манере. Тут соотношение длины остриженных волос богатыря к его физической силе не пропорционально-драматично, как в текстовом оригинале, а кабы не ставится под сомнение. И как венец – «Воскрешение Лазаря». Откуда здесь лошадь? Почему сине-голубые сумеречные цвета? А вот прокрутил художник сюжет внутри себя, пропустил сквозь душу – и так получилось. Кстати, Романов показывал эти работы некоторым священникам из не больно закосневших, те одобрили, сказали, что подобный ракурс имеет право на существование; главное – от души и талантливо.

Особняком в творчестве Владимира Борисовича стоят его акварели. Во время учебы ему не раз этим приходилось заниматься, но никогда оно особенно не нравилось. А потом, будучи человеком импульсивным, понял, что только в этой технике результат может увидеть немедленно, сразу. Теперь, когда есть настроение, в день пишет по 4-5 акварельных работ; циклами выходит не менее сотни кряду.

- Это скорее переход из одного состояния живописи в другое, - размышляет художник. – В масле все распыляется во времени: поймал настроение, а после эскиза ощущение ушло. А здесь оно есть, самое первое, и оно реализовано. Акварель на мелованной бумаге плюс мое ноу-хау – под лак. Когда пишешь просто так, некоторые места – особенно перегруженные – тускнеют, серость одна. А вскроешь лаком – появляется цвет. Вряд ли буду их после переводить в масло. Они вроде и предметные, а в то же время сделаны на ассоциации. В основном я стараюсь акварели работать мозговой подкоркой и хочу, чтобы зритель подкоркой же их воспринимал. Еще важна грамотная работа цветом – именно так, а не восхищение красками. И самое главное: выплеснуть то, что почувствовал в данный момент внутри, и чтобы это до зрителя дошло.

Я тут намеренно не привожу авторских названий. Потому что каждый волен в романовских акварелях углядеть что-то свое, под сиюминутный настрой. А мастер только подталкивает к этому своими штрихами и тонами, где неизменно присутствует коричневый оттенок. Важно, что зритель не просто, извините, тупо зырит на картинку, а начинает думать, что-то внутри у него, по классику, свиристит и произрастает. Это, впрочем, относится целиком ко всему творчеству Романова. Стало быть, художник не напрасно полотно или бумагу красками марал.

А вот касаемо самарских городских пейзажей, тут все названия перечислю. Во-первых, их немного: «Театральная площадь», «Светлый день», «Угол Фрунзе и Красноармейской» (с особняком Курлиной и костелом), «Вечернее настроение». Во-вторых, места всё узнаваемые, а для художников – и культовые. В-третьих, это обалденные работы, иного эпитета что-то не подберу. Физически ощущаешь, насколько мастеру дорог наш старый город. Можно было к месту процитировать здесь отрывок из нашей беседы, да к чему – когда и так все ясно?
И под занавес – опять в Париж. В последний, уже четвертый раз Романов побывал здесь в прошлом году на выставке памяти доброго художника Юрия Александровича Коневского, устроенной его дочерью Анной в рамках проекта GlobalRussian Art. Кроме вернисажа с фуршетом были долгие прогулки по исторической части французской столицы, никакого парада и пафоса - исключительно фотографии и зарисовки из квартала Марэ. Теперь из тех эскизов да впечатлений рождаются картины в любимом для живописца формате 60х80 (это еще с былых времен, когда от нужды стандартный кусок холста удавалось почти безотходно раскроить на полотно под картину и под пейзаж, поменьше). Парочка уличных музыкантов на фоне здания, где еще мушкетеры жили (по словам Владимира Борисовича, пиликали достаточно безобразно, но ведь милые ребята). Дверь дома №5. Барышню с велосипедом вряд ли снова сыщешь, а вот раритетную входную конструкцию, которой, может, пользовались кардиналы с миледями, и в будущем ни с чем не спутаешь. Еще две «французские» картины в работе; художник пока не в курсе, каков будет задний фон на одной и что за фигуру надобно добавить в другую. А всего их будет с десяток.

Наверное, живописец без проблем смог бы все эти картины продать во Франции. Благо, Марэ нынче уже не «болото», а весьма респектабельный район, обитатели коего не поскупились бы на искусно запечатленные виды из собственного окна. Но художник  Романов предпочитает во Франции демонстрировать и реализовывать наши волжские пейзажи и старую Самару, а здесь пытается отворить нам окно туда. Бескорыстно и от души.

Вот только хорошую картину абы где не выставишь. Хороший зал для доброй работы – как подходящая впору рамка, без этого любое полотно тускнеет и теряется. Появится достойный выставочный зал к моменту, когда мастер завершит свою «парижскую серию», или это окно в мир прекрасного навсегда для нас замуровано? Владимир Борисович считает, что новое помещение будет. Я чего-то не больно в это верю. Время нас рассудит. Но это тот редкий случай, когда мне очень хотелось бы ошибиться.

Александр ВЛАДИМИРОВ