27 марта нынешнего, 2017 года, Мстиславу Ростроповичу — великому музыканту современности, человеку, рядом с которым явственно ощущался «ветер вершин», исполнилось бы 90 лет.

С Ростроповичем связаны яркие страницы истории культурной жизни Куйбышева-Самары. А для меня, пишущего эти строки, огромным подарком судьбы стали встречи с Мстиславом Леопольдовичем – личностью необъятной, притягательнейшей и бесконечно интересной во всех своих проявлениях.

Именно в Куйбышеве в 1973 году мне посчастливилось впервые услышать игру Ростроповича-виолончелиста. Впечатление о том концерте в филармоническом зале «Олимпа» не изгладилось из памяти до сего дня, как и впечатления о спектакле «Евгений Онегин» в Большом театре, когда за дирижерским пультом стоял Ростропович, а партию Татьяны пела Галина Вишневская, о сольном вечере Вишневской в Малом зале Московской консерватории с аккомпанировавшим ей на фортепиано Ростроповичем и о триумфальных концертах Вашингтонского симфонического оркестра под управлением Ростроповича в Большом зале Московской консерватории.

Вспоминаю свою первую встречу с Мстиславом Леопольдовичем на проходившем в 1994 году в Санкт-Петербурге первом Международном конкурсе артистов балета «Майя - 94». На этот конкурс в качестве почетных гостей из разных стран мира Майя Михайловна пригласила целое созвездие выдающихся персон. В их числе был и Мстислав Ростропович. Обстоятельно побеседовать с маэстро в те дни было невозможно. Но блиц-интервью в холле гостиницы «Европейская» взять все-таки удалось:

- Мстислав Леопольдович, вы, вероятно, большой любитель балета, если, отложив все дела, приехали из-за рубежа на конкурс «Майя - 94»?

- Знаете, я человек уже достаточно взрослый, чтобы потерять невинность, но на балетном конкурсе я впервые, и могу сказать, что в этом смысле сегодня утратил свою невинность.

- Перед отъездом из СССР вы дважды побывали с концертами в Куйбышеве, теперь Самаре, причем один раз это был семейный вечер: играли вы и обе ваши дочери. Можно ли надеяться, что это когда-нибудь повторится?

Вместо ответа маэстро взял у меня приготовленную для автографа ручку и лист бумаги и быстро начертал: «Эх, Самара-городок! Люблю тебя и жду встречи. М. Ростропович».



Встреча, как вскоре выяснилось, была не за горами. Нужно было прожить почти четверть века после далекого 1973 года, чтобы снова увидеть и услышать Мстислава Ростроповича на сцене филармонии. Впрочем, это были уже не та сцена и не то здание — прежнего «Олимпа» давно не существовало. Незабываемый вечер: переполненный, буквально наэлектризованный зал, а на сцене Ростропович, играющий в сопровождении симфонического оркестра филармонии «Вариации на тему рококо» Чайковского. Это было соприкосновение с вершинным исполнительским мастерством, что случается нечасто.

Столь же незабываемым стало выступление Ростроповича в Самаре 7 сентября 1996 года в концерте, которым открылся очередной филармонический сезон. Ростропович сыграл виолончельный концерт Гайдна и, конечно же, «Вариации на тему рококо». Один маленький штрих: после утомительного перелета до Самары, проведенных в тот же день пресс-конференции и репетиции маэстро, покидая сцену, мимоходом произнес: «Ну все, пойду заниматься». С этого начинался и этим заканчивался каждый его день. На следующее утро уже в половине восьмого Ростропович снова занимался в филармонии, выкроив несколько часов перед отлетом из Самары.

В 1998 году Самара оказалась в сфере серьезных творческих интересов Ростроповича: под его художественным руководством началась подготовка мировой премьеры оперы Сергея Слонимского «Видения Иоанна Грозного» в Самарском академическом театре оперы и балета.

Ростропович приехал Самару в мае. С точки зрения «протокола» все обстояло достаточно обыденно: в процессе работы над постановкой «Видений...», художественным руководителем и главным дирижером которой являлся маэстро, ему было необходимо провести «смотр» творческих сил театра. Нужно ли говорить о волнении солистов, хора и оркестра театра в связи с предстоящими «смотринами». Однако то, чему стал свидетелем переполненный зал филармонии 26 мая, можно назвать чудом. В этот вечер перед слушателями играл без преувеличения классный оркестр, звучание которого местами было просто безупречным.



Только три раза накануне концерта коллектив собирался на совместные репетиции, но этого оказалось достаточно, чтобы необыкновенный талант, вдохновение и сама по себе магия личности маэстро преобразили буквально каждого музыканта. Репетиции Ростроповича незабываемы. Каждый его жест, каждое лаконичное замечание были полны огромной энергетики. Не пропуская ошибок, Ростропович немедленно реагировал на любую удачу, тут же подбадривал отличившегося музыканта. Для маэстро виолончелисты – «братья по смычку», весь оркестр – «дорогие коллеги».

«Я так уважаю, люблю моих коллег, когда они правильно играют эти восьмушки» — ласково произнес Ростропович, после чего восьмушки, наконец, прозвучали так, как нужно. Упоение музыкой, юношеский азарт, удовольствие от самого процесса творчества передались музыкантам. Из отдельных кирпичиков постепенно сложилось единое целое. Буквально на глазах слушателей звучание оркестра начало обретать нужный тонус, обогатилась палитра выразительных средств, возникли редкостные акценты, динамические оттенки. В одну из репетиционных пауз окруженный музыкантами Ростропович открыл один из своих «секретов»: «Нужно любить людей, и тогда все будет получаться. Всегда можно сделать лучше, чем это удается сегодня. К этому я и стремлюсь всю свою жизнь».

Ростропович: «Идея постановки оперы Слонимского родилась после разговора с одним режиссером Мариинского театра, который предложил мне поставить современную оперу и дал клавир «Иоанна Грозного». Опера меня очень заинтересовала. В музыкальном языке Слонимского безусловно много нового, но это новое органично сочетается с традициями. Мы решили поставить ее , потому что осуществить этот проект в Москве или Санкт-Петербурге вряд ли возможно. В Самарском театре прекрасные, сильные, крепкие голоса. Слушал и думал: на звучании отражается вся жизнь артиста. Не знаю, как они питаются, но, судя по голосам, не хочется думать, что плохо. Что касается постановочной группы «Иоанна Грозного» — режиссера Роберта Стуруа и художника Георгия Алекси-Месхишвили, то это команда единомышленников, работать с которыми огромное счастье и радость».

Мировая премьера оперы «Видения Иоанна Грозного» состоялась в феврале 1999 года. В «Видениях...» труппа провинциального театра продемонстрировала подлинно европейский исполнительский уровень. Прекрасно играл ведомый Ростроповичем оркестр, сбалансированно, мощно, без форсировки и надрыва звучал хор (хормейстер Людмила Ермакова), которому оказались доступны и тонкие динамические оттенки, и яркие эмоциональные всплески. С самой лучшей стороны показали себя практически все занятые в спектакле солисты оперной труппы.

Шквал печатной продукции, обрушившийся на читателей буквально на следующий день после мировой премьеры оперы «Видения Иоанна Грозного», сам по себе стал свидетельством неординарности произошедшего события. К сожалению, для многих авторов, в числе которых был и мощный «десант» специально приглашенных из Москвы мэтров театральной критики, самарская премьера как художественное явление оказалась изначально не интересной. Она стала лишь удобным поводом для имеющих политическую подоплеку «откровений» и «разоблачений», которые, по существу, — те же видения, только уже не на сцене, а в реальной жизни.

Вот мнение на этот счет маэстро Ростроповича, которое довелось услышать из его уст: «Я сделал эту оперу с любовью. Считаю, что это замечательное произведение. Те, кто участвовал в создании спектакля, вложили в работу весь свой талант. Я рад, что отдал свое время вашему городу. Знаю о реакции на эту премьеру, о проходивших перед театром демонстрациях. Об этом читал в газетах. Не обращайте внимания на то, что из ревности недобросовестные люди нас не оценили по-настоящему. Это останется на их совести. Меня даже записали в евреи, хотя ни по линии матери, ни по линии отца евреев у меня не было. Теперь все это в России называется свободой высказывания, свободой слова. Но, по-моему, это не что иное, как свобода от совести. Мы сделали то, что считали нужным и важным. То, что Самара дала оперному искусству, — останется в истории наверняка».



Остается добавить, что работа над «Видениями...» стала последней оперной постановкой Мстислава Ростроповича в России...

Ростропович был по-человечески неравнодушен к Самаре. Вот некоторые его высказывания о городе.

«Как красиво, достойно звучит возвращенное городу название Самара. Я полюбил его еще с тех пор, когда ездил на фестиваль молодежи с Розой Баглановой — кто из людей моего поколения не помнит эту артистку и ее песню «Ах, Самара-городок».

«Помню все, что связано с вашим городом, где довелось бывать неоднократно. К Самаре у меня отношение особое. В свой первый приезд я играл в Доме офицеров. В зале было темно, и откуда-то доносилась довольно громкая танцевальная музыка. Темнота привлекала в зал танцующих, которым было явно не до меня... В Куйбышеве я играл и с Проваторовым, чрезвычайно уважаемым мною музыкантом».

«В моей памяти остались воспоминания о волжском турне 1972 года. Это была моя последняя гастрольная поездка по стране в преддверии изгнания из России. Мы были вместе с Галиной Вишневской. Я ехал с Ульяновским симфоническим оркестром и хором. Именно в Ульяновске мы репетировали и дали первый концерт. Помню, что тамошний первый секретарь обкома был взбешен, увидев в городе мои афиши и велел их заклеить. Отыскали афиши о выставке кроликов, но они были меньше по размеру, чем мои, и поэтому везде проглядывали начальные или последние буквы моей фамилии.



Никто нигде не печатал статьи об этих гастролях, но я сохранил одну замечательную в своем роде статью из Горького, которой могут позавидовать все музыканты мира: в ней не скупятся на похвалы исполнению, но нет ни одного упоминания ни обо мне, ни о Вишневской. Последний эпизод, после которого именно из Куйбышева я отослал очередное письмо в ЦК, — отмена наших концертов в Саратове. Артисты оркестра по-музыкантски отомстили партийным боссам города: когда теплоход проплывал мимо Саратова, с его палубы звучала мелодия траурного марша Шопена. Сейчас я вспоминаю об этом с улыбкой, но самом деле все это было очень сложно и тяжело. Кстати, именно в Куйбышеве я получил последнюю в моей жизни грамоту от партийных властей».

Летом 2004 года Мстислав Ростропович и Галина Вишневская вновь – увы, в последний раз — побывали . Здесь завершилось волжское турне, в продолжение которого выдающиеся музыканты познакомили жителей Нижнего Новгорода, Ульяновска, Казани и Самары со своими воспитанниками и учениками — стипендиатами Регионального общественного фонда Мстислава Ростроповича и Школы оперного пения Галины Вишневской. Особенно успешно выступили стипендиаты фонда Ростроповича.

Ростропович: «Если закрыть глаза, многих участников концерта невозможно отличить от законченных мастеров-исполнителей, которые могут демонстрировать свое искусство в любой точке земного шара, утверждая высочайший класс отечественной музыкальной культуры. Особенность созданного в 1997 году моего фонда в том, что в нем музыканты самого разного возраста и образовательного ценза. В этом плане никаких ограничений у нас нет. Здесь могут быть и ученики музыкальных школ, и студенты консерваторий, и аспиранты. Каждый месяц они получают стипендию, равную ста долларам США. Для меня очень важно, что стипендии фонда носят имена великих русских музыкантов ХХ века, моих учителей и коллег, с которыми меня связывали долгие годы человеческой и творческой дружбы».

В заключение — еще несколько высказываний великого музыканта о жизни и творчестве.

«Не забуду вертикальную створчатую дверь во Внуковском аэропорту, захлопнувшуюся за мной, когда я улетал из СССР. У меня было ощущение, что тогда за мной захлопнулась дверь крематория. А однажды в Париже поздно вечером мне позвонила знакомая женщина-адвокат. Она сказала, чтобы я немедленно включил телевизор. Я долго ничего не мог понять, глядя на экран. А это, оказывается, рушили Берлинскую стену. У меня выступили слезы на глазах. Я тут же ночью позвонил другу, у которого был свой самолет и попросил одолжить его на следующее утро, чтобы лететь в Берлин. Мы полетели вместе. Я хотел просто взять виолончель и в благодарность Господу Богу поиграть на рушащейся стене».

«По своей натуре я типичный исполнитель. Любимые произведения сопутствуют мне всю жизнь. Так, «Вариации на тему рококо» играю с четырнадцати лет. Первое исполнение было во время эвакуации в Оренбурге. Это гениальное произведение. В нем столько возможностей для показа всех сторон виолончели — и технических, и элегантности звучания. Недавно просмотрел пленку, запечатлевшую мою первую встречу как виолончелиста с Караяном. Это было много, много лет назад в Зальцбурге. Я играл с ним «Рококо», и с этого началась наша дружба. Несмотря на большую разницу в возрасте, Караян настоял, чтобы мы выпили с ним на брудершафт, и с тех пор мы были на ты. Последний раз я видел Караяна приблизительно за полгода до его кончины. А «Рококо» играю везде, и всегда — как в первый раз».



«Для артиста главное — душевная наполненность исполнения, а не голая техника. Но это зависит от восприимчивости, таланта. У талантливого человека фантазия бьет ключом. Настоящее исполнение заключается не в том, чтобы играть отдельные ноты, а чтобы через них вернуться в настроение, в котором они сочинялись автором. Играя свой виолончельный концерт, Шостакович прослезился, сказав в свое оправдание, что это сочинение его по-настоящему трогает. Я знаю, в каком именно месте у него были слезы, и это помогает мне при исполнении концерта.

К сожалению, произошла неизбежная смена поколений, в том числе и в Московской консерватории. Давно нет Генриха Нейгауза — учителя Рихтера и Гилельса, нет Шостаковича, в классе которого я занимался с 1943 по 1948 год. Нет Игумнова, Гольденвейзера, Давида Ойстраха... Эта была плеяда совершенно фантастических музыкантов и вместе с тем интеллигентнейших, культурнейших людей ушедшей России, которые знали буквально все. Одним просто укоротили жизнь, другие не смогли полностью выразить себя, будучи изолированными от мировой культуры. Но отчаиваться не нужно: свободные духом люди еще привнесут в нашу культуру много замечательного».



«Я сплю четыре часа в сутки — это моя норма. Потом занимаюсь партитурами, потому что, если бы я в пять часов утра начал играть на виолончели, меня бы выселили, убили или отравили соседи. В восемь часов начинается адова жизнь: звонит телефон, и я по традиции поднимаю трубку — все равно будут пытаться дозвониться. Специально я не отдыхаю. Для меня отдых — это работа, концерты. Я очень верующий человек. И в моей жизни все происходит так, как я чувствую. Я доверяю не своему уму, а интуиции. Иногда думаю, что непременно нужно что-то сделать, но потом освобождаю себя от этой мысли, надеясь на «подсказку» свыше. И она приходит. Поступая именно по этой «подсказке», впоследствии понимаю, что это был единственно правильный ход. Конечно, моя жизнь исключительно активна, наполнена событиями. Я спланировал ее так, что до момента, когда меня призовет Господь, никакого отдыха не предвидится...»

Мстислава Леопольдовича Ростроповича не стало 27 апреля 2007 года — спустя ровно месяц после того, как во всем мире почитатели таланта великого музыканта отметили его 80-летний юбилей.