«Молчание» реж. М.Скорсезе

Два часа и 45 минут экранного разговора о Боге и Вере. Для нынешней киноиндустрии — умопомрачительное расточительство и роскошь. К тому же, задействована вся производственная мощь Голливуда. Грандиозные массовки (а действие происходит в Японии 17-го века), исторические костюмы, декорации, «звезды» — Эндрю Гарфилд и Лиам Ниссон. Такие проекты доступны лишь избранным. Мартин Скорсезе — из этого числа. Его «Разъяренный бык», «Таксист», «Отступники», «Мыс страха», «Казино» принесли такие дивиденды продюсерам, что жалкими процентами от них можно рискнуть в проекте, финансовый выигрыш от которого весьма сомнителен.

75-летний Скорсезе обращается со всеми этими грандиозными постановочными возможностями так, как и подобает небожителю от кинорежиссуры — он оставляет их на обочине картины. В любом другом фильме быт средневековой экзотической страны стал бы главным аттракционом: что едят и пьют, где живут, что носят, как обращаются с семьей и врагами. И уж отдельная тема — пыточные орудия, инструменты и приспособления. Все это в «Молчании» есть, но режиссером используется как дорогая, но все же лишь оправа, к бриллианту, главной теме — как услышать голос Бога и есть ли он вообще.

Классика и современность

Спустя две тысячи лет после рождения Иисуса Христа, западная цивилизация наконец-то расслышала ведущую ноту в голосе своего Бога — смирение, великодушие и кротость. В несколько окарикатуренном виде в миру это теперь называется толерантностью. Те, кто бичует пороки всласть и наотмашь, не в особо большом почете. Приветствуются акварельные краски, эвфемизмы, намеки. Оскорбить адепта заблуждений, впрямую эти заблуждения заклеймив — не столько оппонента, сколько себя опозорить. Скорсезе этим правилам следует безукоризненно. Кровавый конфликт буддизма и христианства в Японии 17-го века максимально удален от нынешних религиозных войн как по географии, так и по времени. Но смысловые коннотации от этого только актуальнее.

Два католических монаха — Родригес и Гарупе отправляются в Японию, на поиски отца Ферейры. Миссионер сгинул в далекой стране. По слухам, жив и здоров. Вот только от веры отрекся. Живет под японским именем с японской женой, исповедует буддизм, присоединился к гонителям христианства. Выручить попавшего в беду собрата — причина номер два для опасной поездки. Причина номер один — развенчать миф о том, что убежденный христианин может отречься от своей веры раньше, чем завершится жизнь.

Поиски исчезнувшего монаха во враждебной стране — шикарная фабула для авантюрно-приключенческой истории. Но Скорсезе делает невероятное — он берется убедить зрителя, что приключения духа гораздо интереснее приключений тел. Вместо вопросов — догонят-не догонят, найдут-не найдут, убегут-не убегут, на первый план он ставит совсем другие вопросы...

Бог и камень

Радость всех атеистов: формула «Если Бог всемогущ, может ли он создать камень, который не сможет сам поднять». Вопрос этот давно отнесен к чистой схоластике, которая никакого отношения к вере не имеет. Но на некоторых неофитов это все-таки впечатление производит.

Из этой же серии вопросы посложнее, которые Скорсезе ставит в центр внимания. Для разминки в начале: что есть вера? Японские крестьяне, обращенные в христианство миссионерами, для них-то что означает принятие новой веры? Грязные, голодные, живущие на границе животного и человеческого начал — как они чувствуют свою принадлежность к кресту Господнему? Это чистое волшебство, обещающее некий рай в загробной жизни (и что такое рай для них) или торжество сошедшего с небес духа? Милосердие, сострадание, покаяние — эти краеугольные понятия христианства — осознаются ли ими в полной мере? И что заставляет их претерпевать муки и пытки, укрывая пришлых священников — полная страданий жизнь, с которой и расстаться не жалко или действительное осознание себя перед лицом вечности? Эти вопросы мучают и Родригеса, и режиссера, и зрителей. Однозначного ответа нет и не будет. Но ведь и в жизни однозначный вердикт — большая редкость.

Грешить и каяться, каятся и грешить

Еще одна схоластически-силлогическая игрушка: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься. Вывод — без греха спасения нет». Эта формула воплощена Скорсезе впрямую. Пропащий японец-слуга Китидзору. Он отрекся от креста перед лицом японской инквизиции. А потом принял адовы муки совести. Впрочем, перестрадав раз — он предаст вторично. И уже не только личный выбор веры, но и вполне конкретных односельчан. И опять будет мучаться. Будет еще и третье предательство, и четвертое. И каждый раз несчастный будет корчиться в нестерпимых муках собственного ничтожества. Есть ли прощение для отступников? Будет ли такое покаяние весомым перед лицом Господа? И здесь однозначного ответа нет и не будет. Как и в жизни…

Пятая печать

Буддистским инквизиторам мало формального отречения от веры. Плоть, конечно, сломить можно. Ее и ломают на кострах, на крестах, в ямах, в море — мученических смертей в фильме предостаточно. Но для инквизиции нужен слом духовный. Аттракцион, предлагающий спасение от мук кипятком, огнем, соленой водой — наступить ногой на священную икону, плюнуть в крест. Пока это касается только тебя одного — это личный вопрос. Но инквизитор перед братом Родригесом задачу усложняет — наступив на икону, он спасет от страшной пытки несчастных крестьян, которые уже отреклись от веры, не выдержав повешения вниз головой с надрезами, из которых медленно вытекает кровь, унося с собой жизнь.

Такая коллизия встречается в кино нечасто. Почти дословно такой финал был в фильме венгерского режиссера Зотлана Фабри «Пятая печать». Там гарантией выхода живыми из гестаповских застенков для четырех друзей была пара пощечин антифашисту, который был уже одной ногой на том свете. (Пусть не смущает антифашистская тематика, религиозная в 1975 году в соцстране была невозможна. Но подпольщик в подвалах Гестапо был распят на дыбе, напоминая Иисуса Христа). Трое не смогли этого сделать и разделили участь подпольщика. Один на пощечины решился. Но его дома ждал десяток детей таких же антифашистов, которых он спасал от смерти. За тот фильм Золтана Фабри назвали адвокатом человеческого достоинства. Брат Родригес не знает что делать — наступить на икону не позволяет канон веры, не спасти несчастных — теряется этой веры смысл. И вновь однозначного ответа нет. А ведь ответов нет по причине, которая вынесена в название фильма — убежденный католик Родригес задает все эти вопросы в своих молитвах Богу, но Бог молчит.

Молчание

Разговоры с Богом начались еще в немом кино. Одним из пионеров стал датчанин Карл Теодор Дрейер. Еще в 1929 году Жанна д Арк и сочувствующий ей молодой монах пытались получить у Бога те слова, которые убедили бы суд инкивзиции, что перед ними не богоотступница, а святая. Итог известен, как по реальной истории, так и по давнему немому фильму.

Впрочем, диалог с Богом Дрейер продолжил уже в звуковом кино. В 1955 году в «Слове» он дал фермеру трех сыновей, один из которых атеист, второй священник, а судьба третьего впрямую зависит от слов Бога. И вот тут то Господь и заговорит, только не человеческой речью, а чудом. Чудо воскрешения происходит в самом финале квазиреалистического фильма, производя оглушающее впечатление.

С Богом говорит шотландка Бесс из фильма современного датчанина фон Триера «Рассекая волны». И ведь он ей отвечает. Но слова эти слышны только героине — для зрителя — вновь тишина. Вызов Богу бросает успешный адвокат Джон Милтон в «Адвокате дьявола». И вновь диалог слышен только богоборцу Милтону. Эмили Уотсон и Ал Пачино в тех фильмах реально слышали Глас Божий. Только этот глас вербализирован не мог быть никак. Молчание небес на вопросы страждущих присутствовало и у Брессона, и у Бергмана. Бог говорит языком человеческим у Пазолини в «Евангелии от Матфея». Но это — эпизоды земной жизни Христа.

Речи Бога с небес, выраженные в словах, звучали реально лишь в тех картинах, которые с полным правом можно отнести к пошлости несусветной. «Молчание» в эту категорию не входит, но у Скорсезе здесь Господь заговорил. В момент выбора Родригеса — наступить на икону или обречь несчастных крестьян на медленную мучительную смерть, католический монах услышит реальный совет — осквернить святыню. Этот шаг превратит Родригеса в другого человека. У него тоже будет японское имя и японская жена, как и у его предшественника Феррейры. Только в отличие от него, Родригес умрет все-таки с маленьком крестом, зажатым в ладони. Но даже после титра «Конец фильма» нет уверенности, что глас, раздавшийся в душе монаха — это голос Бога. И еще один вопрос, на которой не будет ответа — можно ли быть уверенным в том, что слова, звучащие в твоей душе, идут от Бога, а не от его талантливого имитатора и противника. Как сохранить веру и не впасть в прелесть?

В этом фильме чересчур много вопросов, на которые нет ответов. Так ведь уже и названием картины режиссер четко дает понять, что прозвучит в ответ. На вопросы эти каждый человек ищет ответы всю жизнь. Но и после нее, «Дальнейшее — молчание»...

Андрей Волков