Репортаж с ночных улиц
Начало мая напоминает начало года и рождественские каникулы, только с поправкой на разницу температур и посевные работы у части горожан. И еще: майские праздники более подходят для совершения разных странных вещей. Все эти венки падуба, остролиста и разряженные в суровое золото елки склоняют человека к меланхолии. И переоценке ценностей. Дни мая дарят возможность просто глазеть по сторонам, без обязательств, и я этой возможностью широко пользуюсь - например, одна выхожу ночью из дома. Раз уж весна у нас теперь устроена так, что после зимы наступает лето и ошметки апреля можно поймать только ночью, что ж, значит, придется ловить ночью. Странное время, половина четвертого, на набережной давно тихо – караоке молчат, дискотеки закончены, девочки при нарядах и каблуках уехали по районам, мальчики вообще смотрели футбол, российскую премьер-лигу.
У фонарного столба стоит невысокий человек с пустой бутылкой пива, шаловливо подбрасывая ее в руке, бутылка падает, не разбивается. «Какая крепкая», - уважительно замечает человек, на носу круглые очки, у ног матерчатая сумка. Достает оттуда еще одну пивную бутылку, дружелюбно предлагает мне: «Землячка, выпьем?». Вежливо отказываюсь: «Спасибо, нет». - «А что это сразу – спасибо?» - обижается человек.
На перекрестке с Некрасовской ночуют два туристических автобуса, промаркированных штампом «Новая опера». Московские артисты, накануне представлявшие в рамках фестиваля «Трубадура» Верди. Певцы и певицы благополучно, должно быть, спят в комфортабельных номерах гостиницы «Холидей Инн» кварталом выше, дают отдых натруженным связкам, но не все. Лысый гражданин (тенор? бас?) неуверенно колотится в автобусную дверцу, грустным голосом зовет Маришу. Забыл Маришу в салоне? Мариша выпила лишнего, уснула с ногами на сиденье водителя, укрывшись концертным платьем из парчи? Неизвестно. На углу темнеет знаменитая баня Чаковского, здание постройки 19-го века - памятник архитектуры, живорожденное счастливое дитя и первая народная баня . Новинка 1896 года и настоящая веха истории. Баня обслуживала чуть не 600 человек одновременно; была оснащена прачечной, гладильней и питейным заведением. Переодетый в чистое самарский народ пил фонвакановское пиво, закусывая воблой и раками. Сейчас здесь моют солдат, грустный кирпич выкрашен в тускло-розовый цвет. Лысый гражданин из оперы продолжает стучать, раскачивая автобус.
А больше вокруг никого нет, вода поднялась высоко, у шестого причала плещет в асфальт и заливает ступени, но здесь сохранена узкая полоска песка. Темная вода кажется холодной. Волны несут мусор. Иду вдоль берега, на мокром песке оставляя следы. Поднимаюсь наверх, прислоняюсь к чугунной решетке, тщательно отряхиваю песок с каблуков, потом говорю с обидой вслух: «Да какого черта», - и перестаю отряхивать. Четыре утра, светает, темное небо размывается до синего, это настоящий рассвет, и скоро вот там, слева над крышами, будет красиво – нежно-нежно и лилово-желто.
Несколько высоких тополей, липы, каштаны, ажурные урны, туалетные кабины зеленого цвета (тренд сезона) и пластиковые скамейки с неудобными спинками. Справа – парк Горького, слева – все та же Волга, прямо – французский ресторан. Ресторан работает до последнего клиента; на летней веранде тихо (по нормам ночного времени) играет хорошая музыка, что-то такое староамериканское в духе Синатры. На столиках горят свечи. Робею присесть – туфли в песке и вообще. Четыре утра.
«Заходите, пожалуйста, - говорит пышная официантка в наглаженном переднике, - кофе ведь можно попить всегда».
Ставлю туфли на пол около себя, заказываю двойной эспрессо и бутылку минеральной воды, вытираю руки салфеткой, густо пахнет жасминовым ароматизатором. Справа кудрявая девочка и ее спутник пьют красное вино, он смотрит на нее, она – на бокал. Воздух вокруг становится прозрачнее, еще прозрачнее, на веранду восходит юноша, густые волосы увязаны в «хвост». Возбужденно говорит трубке: «Ну и пошла ты к черту, пошла! Можешь собирать барахло и валить в свой Мухосранск!»
Извиняется обобщенно: «Подруга блажит. Каждый день скандалы. Устал… Не понимаю, чего она хочет, в принципе».
Я могла бы ответить: «Любви», юноша бы возразил: «А я, в принципе, что?», завязалась бы беседа, но беседовать не хочется.
«Любви», - отвечает пышная официантка в наглаженном переднике, юноша возражает: «А я, в принципе, что?». Сигналы редких автомобилей, голосят птицы, кофе стоит сто сорок рублей и минеральная вода - шестьдесят, итого двести - хорошая, ровная сумма. Сколько-то на чай.
С приятным шорохом шин останавливается велосипедист, ставит ногу на бордюр и спрашивает, который час. «Из Саратова еду», - говорит гордо, пригибается к рулю и продолжает путь. Его белая спортивная куртка видна небольшое время среди полуодетых деревьев.
Кудрявая девочка встает, обнимает себя руками за плечи и удивляется громко: «Прикинь, я больше суток уже не появлялась дома… ». Делает несколько танцевальных движений между столиками, буквально батманы, останавливается: «В аптеку сейчас зайдем, хорошо? Здесь дежурная недалеко… У меня «ренни» закончился… привыкла к нему и не могу обойтись».
Допиваю очень крепкий, очень вкусный кофе, и уже утро.
Когда я ухожу, юноша говорит: «В принципе, я бы просто хотел, чтобы со мной кто-то поразговаривал», выпивает чаю, а пышная официантка гладит его по голове. До Первомая остается 48 часов. Самара ворочается в сатиновых простынях, пьет чай и трет сонные глаза, гуляет странными компаниями по улицам, грабит редкие табачные киоски, и тоже никогда не спит.
Наталья Апрелева