Когда мне было шестнадцать лет, я искренне считала всех, кто старше двадцати пяти, страшными дураками, которые ничегошеньки не понимают в жизни.

За спиной у меня был солидный багаж бесконтрольно прочитанных книг от Карамзина до Фолкнера, но весь живописный ландшафт человеческой души, представленный мировой литературой, нисколько не мешал мне в этом приятном заблуждении относительно того, что это именно я, а не кто-то другой, старше и опытнее, знаю толк в этой жизни. Все эти книжки были написаны про меня, все судьбы были моими, Анна Каренина была я и Печорин тоже был я, и Гамлет, само собой, был тоже я.

Росла я не в безвоздушном пространстве, скорее наоборот, – воздух был пропитан историей семьи, далеко не безоблачной, со всеми войнами, голодом, репрессиями и погромами, которые с фатальной гарантией выпадали в двадцатом веке на долю двух поколений почти каждой советской семьи. Никто и ничего от меня не скрывал, никакие адаптированные к розовому детству версии мне не причитались – бабушки и дедушки напичкали нас с братьями таким количеством страшных историй о реальной войне и реальном голоде, в котором росли наши родители, что с тех самых пор я не питаю к своим предкам ничего, кроме любви, неизбывной жалости и радости от того, что они всё-таки уцелели в этом гиньоле.

Это знание и эта жалость вперемешку с любовью и радостью, повторяю, ничуть не препятствовали мне в подростковом высокомерии. Эти самые нахлебавшиеся пота и крови взрослые всё равно казались мне наивными и неопытными – иначе с чего бы им вечно озадачиваться такими приземлёнными проблемами, как ингредиенты для салата «оливье» на Новый год, или короткие рукава моей школьной формы, или ещё какая-то недостойная ерунда. То ли дело я со своей тонкой рефлексирующей душой.

И эта моя тайная, но дерзкая тинейджерская позиция – «Я умнее взрослых, но я знаю, что они тоже люди, потому что страдали» – в определённом смысле была, как ни странно, очень мудрой и давала мне огромные преимущества, потому что я никому не позволяла себя использовать.

Это было в прошлом веке, то есть очень давно, а это значит, что даже тогда на свете существовали дети, которые соображали своей головой и способны были отличить чёрное от белого. А если знать, что такие дети росли в контексте развитого социализма, когда официальное враньё вокруг преспокойно сосуществовало на паритетных началах с анекдотами про чукчей и Брежнева, то почему сегодня, когда давным-давно изменился и исторический антураж, и стиль политических острот, и когда за два мышиных клика можно узнать уйму нужной (и ненужной тоже) информации, – почему сегодня столько разговоров о том, что бестолковыми и тупыми детьми кто-то искусно манипулирует?

Если речь об аморфной массе, то не вижу тут никакого трагического откровения. Можно подумать, когда-то на свете были такие незамутнённые времена, когда этой аморфной массы не существовало – она была всегда, и это отличная вещь, удобная в употреблении для любой идеологии, от коммунизма до мормонов. Аморфную массу хорошо запихивать оптом в пионеры, промывать ей мозги на праздничных демонстрациях, вдалбливать пропагандистские лозунги. Но меня ужасно интригует сама природа этой уверенности в том, что вся молодёжь – ну хорошо, пусть «школота», пользуясь уже отштампованным сленгом – которая вышла на митинги 26 марта, как раз и принадлежит к этой самой тупой аморфной массе.

Разве не родители этих самых детей то и дело с гордостью рассказывают в интернете о том, какие эти дети замечательные, как они сами решили, где им учиться, и уехали за тридевять земель от мамы с папой, и ни в какую не в Сорбонну, а в Москву или в Питер, и как они живут там взрослой самостоятельной жизнью, и даже пытаются сами что-то зарабатывать? А те, кто никуда не уехал, изо всех сил рвутся к суверенитету, снимают жильё, идут работать, словом, гнут вполне взрослую линию поведения.

Я каждый день читаю десятки таких хвастливых историй, и гордость родителей мне очень понятна – это же здорово, смотреть, каким взрослым и отважным выросло твоё нежное чадо, которое ты вчера ещё встречал после уроков возле школы. Это никакая не золотая молодёжь и даже не серебряная, это обычные дети обычных родителей – те самые, торчащие в интернете, потому что, скажите честно, кто сейчас в нём не торчит и чем это торчание хуже того, метафорического, от которого возникают прекрасные и опасные галлюцинации?

Да ничем оно не хуже, кроме наших собственных страхов, у которых, как известно, глаза велики, просто очень сложно сказать себе, что сорок лет назад по сравнению с сегодня – это поросшие мхом средние века и что сейчас другая жизнь.



Я сама не была аморфной массой в 1988 году, когда совершенно сознательно пошла на митинг – свергать с престола тогдашнего первого секретаря Куйбышевского обкома КПСС Муравьёва. Теперь-то я, конечно, наслышана и начитана историей о том, как нас, неокрепшую мозгами глупенькую молодёжь, использовали коварные политтехнологи. Слова такого тогда не было, а технологов – пруд пруди, один другого коварнее, так что верьте: использовали, ещё как использовали! Да только не таких, как я, с вагоном умных книжек в башке и острым желанием быть счастливой в новой взрослой жизни, где нет ни пионерии, ни комсомола, ни школьных училок.

Тогда не было ещё одного важного слова, а именно слова «пиар». Существуй оно в годы перестройки, будьте уверены, нашлись бы желающие уверенно утверждать, что мы вышли на площадь Куйбышева с целью самопиара – хотя сегодня я, пожалуй, возражала бы против такой сентенции довольно вяло: отчасти именно поэтому я и шла на площадь, ведь у меня были такие красивые шорты, в которые я сама переделала поношенные штаны «Вранглер».

Non, je ne regrette rien. И эти новые дети тоже не будут жалеть, вот увидите.

*«Нет, я ни о чем не жалею» — французская песня, написанная в 1956 году, которая обрела наибольшую популярность в исполнении Эдит Пиаф.