В детстве я говорила, что все люди делятся на зануд и жуликов. Возможно, это не моя фраза, а без спросу позаимствованная из какой-нибудь книжки, но сейчас уже не проверишь – не беспокоить же Гугл по такому пустяковому поводу.

Жулики мне, конечно, в то время нравились гораздо больше, потому что с ними не соскучишься, но сейчас я стала замечать, что с весёлыми и находчивыми жуликами произошла унылая метаморфоза: почти все они обернулись алчными дельцами, которые то и дело норовят вас надуть, причём не изобретательно, как это сделал бы подлинный плут, а попросту жадно прибрав загребущими ручонками изрядную часть вашего добра. Больше того – я предполагаю, что жулики превратились в зануд, а хуже этого уже ничего не может произойти.

У нас в семье больше двадцати лет хранится одна антикварная вещь – так называемая кружка-метлахер известной фарфоровой мануфактуры «Виллерой и Бох». Кружка красивая, с откидывающейся рогатой крышкой и с рельефными картинками, изображающими соколиную охоту. Когда-то мои родители, поддавшись на уговоры и не будучи при этом ни антикварами, ни просто людьми, сведущими в фарфоре, заплатили за эту кружку огромные по тем временам деньги и принялись этой кружкой любоваться. Любоваться там, как я уже сказала, есть чем, и любовались мы всем семейством довольно долго, несколько лет подряд непрерывно ахая и восторгаясь, а всласть налюбовавшись, спохватились, что ничего про эту кружку не знаем, и хорошо бы всё-таки узнать.

Для этого меня снарядили в Москву к опытному антиквару на Арбате.

Дело было в перестройку, Москва представляла из себя весёлое и страшное капище одновременно, и я не скоро дошла до означенного антиквара, отвлекаясь на все предъявленные мне новым временем соблазны, включая обязательный «МакДональдс» на Пушкинской, который как произвёл на меня тогда амбивалентное впечатление, так с тех пор и продолжает это самое амбивалентное впечатление производить. Нет, я ввернула здесь умный термин не для красного словца, а для будущих поколений, которые наверняка полезут читать этот текст, исследуя феномен популярности фастфуда. Но амбивалентность «МакДональдса» – это амбивалетность «МакДональдса», а мы сейчас о другом (да, я решила добить тебя этим словом, читатель, которому неинтересна моя кружка, ступай тупить в фейсбуке прямо сейчас, потому что дальше тебе придётся ещё горше).

Антиквар, до которого я всё-таки добрела, сразу перевернул моё сокровище вверх дном и, кивнув на фабричное клеймо, заявил:

- Если вы думаете, что это дата выпуска кружки, то нет. Это дата основания завода. А кружка новенькая, такие в массовом порядке штамповались в Германии, когда Гитлер пришёл к власти.

Мне не понравилась уверенность этого антиквара, и несмотря на то, что он чем-то приятно напоминал сразу обоих братьев Лоу из романа Ремарка «Тени в раю», я отправилась искать другого.

У другого имелась приёмная, а в приёмной сидела секретарь, женщина-вамп в леопардовой кофточке и с длинными волосами, чёрными и жирными, как немытая духовка. Выслушав мои робкие объяснения, она презрительно поглядела на кружку и показала подбородком на дверь кабинета, где сидел её шеф.

«Какой толстый антиквар», – подумала я, заглянув туда. Напоминаю, что это было около двадцати лет назад, когда ещё можно было без зазрения совести думать про толстого человека, что он толстый, а не «страдающий лишним весом», тем более, что антиквар, которого я увидела за дверью, нисколько не страдал. Напротив, он выглядел человеком, чьи дела идут прекрасно, просто прекрасно. В руке он держал коричневую сигаретину «More», простодушно так и называемую в те времена – «Море». А на столе перед антикваром стояла почти такая же кружка, как та, что я принесла ему на экспертизу – такой же высоты и ёмкости, с таким же задорным рогом на крышечке, ручкой такой же конфигурации. Только рисунки были другие – как мне показалось, попроще, чем на моей, не столь изысканного рельефа, но я, возможно, просто не разглядела, поскольку оторопела, увидев, как толстый антиквар без тени священного трепета стряхивает пепел со своей коричневой сигареты в эту кружку.

- Слушаю вас, – приветливо произнёс толстый антиквар.

- Простите, я, кажется, ошиблась, – сказала я и ушла, ощущая на затылке покалывание от тяжёлого взгляда женщины-вамп.

Вернувшись несолоно хлебавши в Самару, я рассказала эту историю своему другу, молодому писателю Коле Никольскому, а он её художественно интерпретировал и превратил в новеллу. Так наша кружка прославилась, после чего её поставили на полку и продолжили любоваться сюжетами про соколиную охоту.

Минувшим летом я решила разбогатеть и кинула косой взгляд на кружку, стараясь игнорировать встречные укоризненные взгляды двух охотников, один из которых волок тушку подстрелянного зайца, а второй – целого кабанчика.

- Можете не строить мне глазки, – строго сказала я охотникам. – Я намереваюсь загнать вас на аукционе за нечеловеческую сумму и несметно разбогатеть.

- Ха, – сказали мне охотники. – Рискни.

И я рискнула, для начала пошарив на популярном сайте Авито, где с изумлением обнаружила, что цена моей антикварной кружке в базарный день заканчивается на ста пятидесяти долларах, и что таких кружек в этом мире – пруд пруди, и что никто, решительно никто не хочет их покупать даже за эти весьма умеренные для антикварной вещи деньги.

Я не сдалась и полезла в Гугл, отыскав похожие вещи в лавке какого-то московского мецената. Его цены меня приободрили – самая скромная из тех кружек, что имели сходство с моей, стоила 50 тысяч рублей. Ага, подумала я торжествующе, всё-таки у меня хорошие шансы несметно разбогатеть, – и понесла кружку к антиквару на улице Победы.

Антиквар на улице Победы, опираясь на кустодиевского формата самовар, повертел мою кружку в руках, пожал плечами и сказал:

- Ну, не знаю. За трёшку могу взять.

Перед моим мысленным взором пронёсся весь текст «Скупого рыцаря», от первой строчки до последней, включая наиболее характерную ремарку – «Смотрит на своё золото». Антиквар смотрел на свой самовар, вернее, изучал своё искажённое отражение в жёлтом самоварном боку. Похоже, ему очень нравилось всё, что он там видел, и похоже, его ничуть не смущало, что он только что оскорбил двух великолепных охотников – того, что с кабанчиком, явно гораздо глубже, потому что именно этот охотник подмигнул мне и прошептал:

- Скорее прочь от этого жулика!

Подмигнув охотнику в ответ, я сунула кружку в рюкзак и с гордо поднятой головой вышла из антикварной лавки, не удостоив «этого жулика» ни словом. Возможно, имело смысл кинуть ему на прощанье: «Ужасный век, ужасные сердца», но уж слишком он был поглощён изучением своей алчной физиономии в самоваре.

Я шла по улице и вспоминала другого жулика – Сокола-Кружкина из фильма «Берегись автомобиля», который гладил по голове свою рыдающую дочку, когда против её мужа Димы Семицветова возбудили уголовное дело, и приговаривал: «Ничего, дочка, найдёшь себе другого, честного!»

«Честного?» – подумала я. Что такое «честный» в этой ситуации? Не тот ли, который встретит нас с кружкой с распростёртыми объятиями и не глядя отдаст за неё сто тысяч миллионов и полцарства впридачу? Да, это, на мой взгляд, честный подход к моей кружке, ведь она за годы жизни в нашей семье обросла новой историей и даже успела попасть в книжку. Разве не естественно было бы просить за артефакт с таким культурным шлейфом большие-пребольшие деньги?

- Естественно, – подтвердили дуэтом оба охотника, и с зайцем, и с кабаном, в очередной раз подслушав мои мысли. – Но ты не сможешь, потому что имеешь превратные представления о жуликах, с которыми тебе хотелось бы иметь дело. Ты думаешь, что это какие-то смешные человечки, наподобие тех, о которых ты читала в книжке про Незнайку на Луне. А на самом деле это антиквары, которые любовно рассматривают своё отражение в толстопузом самоваре и скорее удавятся за копейку, чем согласятся, что ты принесла им действительно ценную вещь. Поэтому поставь нас пока на прежнее место, сядь и выпей чаю с вишнёвым вареньем. И не изменяй себе, по-прежнему избегай зануд, несмотря ни на что!

Я немедленно последовала мудрому совету охотников, и теперь рогатая пивная кружка снова благополучно пылится у меня на полке. Есть опасения, что мои кошки однажды нечаянно заденут её хвостом, и она упадёт и разобьётся. Тогда я буду долго собирать осколки, рассматривая каждый фрагмент отдельно и ощущая под пальцами благородный рельеф каждой линии, а потом, отправив бывший раритет в мусорное ведро, скажу какую-нибудь глупость из тех, что всегда говорят люди в подобных случаях. Посуда, скажу я, бьётся к счастью. «Посуда! – с досадой выкрикнет из мусорного ведра охотник с кабанчиком. – Ты слышал, майн фройнд, она обозвала нас с тобой «посудой»!» Но скорее всего я просто опять вспомню «Скупого рыцаря» – со всеми ремарками.

Екатерина Спиваковская