Печать

reznichenkoВ тот самый день, когда мне сказали, что у меня вышла книжка, я решила продать пианино – надо же мне было как-то отпраздновать это событие.

 

Посоветовавшись со сведущими людьми, я отправила на Авито текст, полный намёков на богатое прошлое своего инструмента, и замерла в ожидании, попутно принимая поздравления.

- Поздравляю, – вяло сказал мне одноклассник. – Книжка – вещь! Теперь ты будешь, как эта, как её. Романы ещё пишет.

Я страшно напряглась, поскольку не люблю дамскую прозу.

- Про того парня из фильма, – пояснил одноклассник, видя мою тревогу. – Ну, такой, знаешь, ботаник в очках.

- А, – с облегчением сказала я, – Джоан Роулинг. Ну, нет. Я не она. Тебе не нужно пианино? Хороший инструмент, редкий звук.

- Даже не знаю, – задумчиво сказал одноклассник. – У нас есть пианино, от бабушки осталось. Никто на нём не играет. Вдруг я у тебя возьму, а на нём тоже никто играть не будет? Получится, что у меня дома два рояля.

- Два пианино, – поправила я. – Рояль – это совсем другое дело, у людей, которые учились играть на рояле, совсем по-другому судьба складывается.

- А как складывается судьба у тех, кто учился играть на пианино? – заинтересовался одноклассник.

- Примерно как у меня. Сначала ты полон надежд и идёшь в музыкальную школу, умея, кроме жуткого «Ригодона», играть ещё и «Полонез» Огинского. Дома это всех умиляло, а в школе на тебя из-за этого орут: ты играешь не в том темпе, и вообще, у тебя кривые пальцы, и ты неправильно держишь запястье. Кроме того, в школе надо учить сольфеджио и петь хором. Когда выступление, тебя наряжают во всё белое, жёсткое и натопорщенное, завязывают дурацкие бантики, у тебя всюду чешется и очень душно, но надо делать вид, что всё хорошо, потому что музыкантов все называют «тружениками», а труженики – это такие люди, которые всегда делают вид, что им хорошо.

- Сейчас всё не так, – возразил одноклассник, – сейчас другие технологии и можно наряжаться по праздникам в белое, но мягкое.

- Это дела не меняет, – сказала я. – Всё равно в музыкальной школе тебя ожидает сущая каторга.

- Я вижу, ты прекрасно умеешь убедить человека в том, что ему нужно пианино, – серьёзно сказал мой одноклассник.

С тем и расстались. Я пережила приступ мучительной борьбы между привязанностью к пианино, которое простояло в моей комнате всю жизнь, и необходимостью сбагрить его хорошему человеку – ведь я уже давно на нём не играю. Не могу сказать, что в этой борьбе победил разум, потому что сильнее всего мне хотелось заранее уничтожить каждого, кто выразит желание купить пианино. Думаю, именно так обычно и мечутся все непрактичные люди, которым свойственна некоторая бравада из-за того, что они очень стесняются своей непрактичности.

Вечером явилась моя подруга – брать интервью.

- Я тебе потом пришлю, ты завизируешь, – пообещала она, раскладывая на столе всё необходимое для интервью: сыр, конфеты, апельсин, коньяк, очки и диктофон.

- Только этого мне не хватало, – сказала я. – Не буду я ничего визировать. Пиши, что хочешь, мне всё равно. И подумай заодно, не нужно ли тебе пианино.

Покупать у меня пианино она не захотела – её современные внуки с их оптоволоконными мозгами играют совсем в другие игры.

Вместо этого она прислала ко мне своего сына с фотоаппаратом: нужно было проиллюстрировать интервью. Кстати, она не замедлила злоупотребить моим доверием, не прислала мне интервью и изобрела новое слово «бодибанг», не расслышав при расшифровке слово «бодигард».

- Ты будешь фотографироваться в образе Одри Хепбёрн, – заявила подруга и всучила мне целый мешок чёрной одежды из секонд-хэнда. – Это стильно!

Быть Одри Хепбёрн в мои ближайшие планы не входило. Во-первых, я не люблю ввязываться в заведомо проигранные сражения. Я была готова посоперничать с какой-нибудь там певицей Шакирой, но пытаться переплюнуть икону стиля, а потом ещё и выслушивать, что я оказалась вдвое толще и вдесятеро неуклюжее – нет уж, увольте. А во-вторых, я не люблю чёрную одежду. Я надела платье, разукрашенное райскими птицами, решив, что это сподвигнет фотографа на пленэрную фотосессию, и совершенно правильно решила: сподвигло! Первым делом он усадил меня на ромашковое поле, заставив разложить вокруг себя подол платья, словно парашют.

- Но это не свадебная фотосессия! – запротестовала я, ёрзая и прислушиваясь, не подступают ли ко мне полчища энцефалитных клещей. – Я вовсе не должна сидеть в траве! Куда лучше фотографироваться вон в тех кустах! И кстати, тебе не нужно пианино?

Нет, пианино ему было не нужно.

Спустя три дня по объявлению позвонила первая покупательница и надменным тоном потребовала, чтобы я измерила расстояние от колков до вирбелей.

- Это одно и то же вроде бы, – робко удивилась я. – Колки, они же вирбели. Это такие штуковины, они называются просто по-разному: когда так, а когда и этак. Измерять между ними расстояние – это всё равно, что измерять расстояние между правым глазом и тем же самым правым глазом.

- Ах, – будто бы спохватилась хитрая покупательница, которая, конечно же, просто пыталась взять меня, выражаясь воровским жаргоном, так подходящим к нашему музыкальному случаю, на «фа-фа», – ах. Конечно. Конечно, это одно и то же, я просто оговорилась. Измерьте расстояние от колков до деки, а там поглядим. Может, приду, взгляну на ваш инструмент. Не знаю.

«А я знаю», – мстительно подумала я и не стала ничего измерять. Рыжее, как настоящая лиса, пианино, одобрительно посмотрело на меня из своего угла и как будто слегка кивнуло. «В шею таких покупателей», – сказало пианино, я с ним согласилась и стала ждать, что же будет дальше.

Следующий покупатель позвонил рано утром. Уже с утра он разговаривал голосом человека, который прожил долгий и трудный день, и сейчас жаждет, наконец, немного перевести дух, но есть одно дело, не терпящее отлагательств.

- Слишком дорого хотите за пианино, – с места в карьер заявил он, – сейчас можно пойти и купить хороший синтезатор за очень бюджетные деньги.

Словосочетание «очень бюджетные деньги» мгновенно лишило меня веры в этого собеседника, а сама мысль о синтезаторе как замене МОЕГО пианино показалась оскорблением. Говорить с этим человеком больше было не о чем.

- Хороший синтезатор звучит как синтезатор, – сказала я исключительно ради поддержания диалога. – Ваш любимый «Собачий вальс» получится на синтезаторе, как рингтон, вот и наслаждайтесь.

Рыжее пианино снова одобрительно посмотрело на меня из своего угла. Мне очень хотелось, чтобы оно попало в хорошие руки, а ему, похоже, просто хотелось остаться в своём углу.

«А то придут грубые грузчики, пусть даже и «всегда трезвые», как пишут в объявлениях, – словно говорило пианино, – человек шесть, а то и восемь: иначе меня с места не сдвинешь! Начнут шуметь, кричать «Вира!», «Майна!», «Кантуй, блин, кантуй!» – а меня разве можно кантовать? Никак нельзя, колки посыплются», – и пианино горестно вздыхало и прислушивалось, будто грубые восемь грузчиков уже поднимались гуськом на третий этаж.

«Подожди, до грузчиков ещё далеко, – успокаивала я. – Сначала надо найти Хорошие Руки. Нельзя допустить, чтобы ты попало в дом к человеку, который не видит разницы между синтезатором и роялем».

Тут наш мирный диалог прервал звонок третьего покупателя.

- Я по объявлению, – сказал он. – Что продаём?

- В смысле? – опешила я. – Там же написано: пианино.

- И всё? – разочарованно спросил он. – Только пианино? Обычно при продаже крупной мебели люди не ограничиваются одним-единственным предметом. Может быть, у вас есть ещё старинный комод? Или кресло-качалка? Или зеркало венецианского стекла? Или другая мебель?

- Пианино – не мебель, безграмотная вы личность, – отрезала я, но он пропустил мой выпад мимо ушей.

- Имеет смысл продавать не просто пианино, а пианино и что-нибудь ещё, – разглагольствовал странный покупатель. – Что у вас есть, кроме пианино?

- Кот, – сказала я. – Вернее, два кота и одна кошка. Но я не готова их продавать. Впрочем, продавать пианино я тоже не готова, тем более такому, как вы. И вообще никому не готова. Это пианино мне как родная бабушка, оно бесценно. Нет, разумеется, если я повстречаю хорошего человека, который не будет вынимать из меня душу глупыми расспросами о расстоянии между колками и вирбелями, и не станет требовать, чтобы вместе с пианино я за ту же цену продала ему кресло-качалку или комод, – такому человеку я с радостью продам пианино. Возможно, потом мне придётся посвятить неизбежному оплакиванию инструмента целую ночь, но такого рода трудностями меня не запугаешь: опыт моей жизни подсказывает, что ровно одна треть ночей выдана каждому человеку для оплакивания утрат, будь то люди, города или музыкальные инструменты, и тот, кто не пользуется этими ночами по прямому назначению, потом сильно толстеет, утрачивает вкус к хорошему кинематографу и вообще, делается угрюмым типом. Поэтому вещи надо оплакивать – как и людей. Но сейчас я не буду этого делать, а лучше сыграю «Полонез» Огинского, чтобы не совершать опрометчивых поступков.

Екатерина Спиваковская