Знаменитые художники Климт и Мунк жили по соседству и часто ходили друг к другу в гости. Однажды под Рождество Климт заглянул в мастерскую к Мунку и увидел, как тот старательно малюет на холсте какие-то завитушки.
Все знают, как приятно постоять за спиной у художника, наблюдая за его работой. Поэтому некоторое время Климт просто молча любовался усердием своего коллеги, а потом спросил:
- Что это ты делаешь?
От неожиданности Мунк выронил кисть, а придя в себя, ответил вопросом на вопрос:
- Ты любишь английскую поэзию?
Климт ничуть не удивился, зная, какой неординарный ход мыслей присущ его приятелю, и, немного подумав, сказал:
- В принципе, люблю. Особенно лимерики.
- Лимерики – шотландский жанр, – с некоторым раздражением заметил Мунк. – Я говорю об АНГЛИЙСКОЙ поэзии. Ты ведь, должно быть, слышал о Шекспире?
Надо сказать, что Мунк был довольно язвительным человеком. Но Климт в силу природного добродушия никогда на него не обижался. «Что поделаешь, – говорил он друзьям, которые упрекали его в излишней терпимости по отношению к Мунку, – гений имеет право на некоторые человеческие изъяны». Самого себя Климт гением не считал, больше того – всякий раз, когда кто-нибудь восхищался его работами, он испытывал угрызения совести, словно одурачил доверчивых людей. Сегодня о нем сказали бы, что у него была заниженная самооценка, но, к счастью, в те времена, когда он жил, никто не владел такой убогой лексикой.
Итак, Мунк спросил Климта, слышал ли тот о Шекспире.
- Конечно! – воскликнул Климт. – И не только слышал, а даже несколько раз бывал у него в гостях в Стратфорде-на-Эйвоне. Мы были там проездом с великим Проспером Мериме.
Самолюбивый Мунк терпеть не мог, когда при нем кого-нибудь называли великим, но поскольку сегодня на завтрак жена приготовила его любимые оладьи с вишневым вареньем, он сдержался.
- Раз ты знаешь о Шекспире, – сказал он сдержанно, – то ты наверняка слышал и кое-какие английские стишки для маленьких детей. Например, вот этот.
Мунк встал в позу чтеца и продекламировал:
- Жил-был человечек кривой на мосту,
Прошел он однажды кривую версту.
И вот на пути меж камней мостовой
Нашел потускневший полтинник кривой.
Купил за полтинник кривую он кошку,
А кошка кривую нашла ему мышку.
И так они жили втроем понемножку,
Покуда не рухнул кривой их домишко.
- Чудесный стишок, – растроганно произнес Климт. – Продиктуй мне его, пожалуйста, я запишу, выучу наизусть и буду читать дочке.
- Позже, – надменно отрезал Мунк. – Сейчас я пытаюсь объяснить тебе суть своего будущего полотна.
- Да-да? – заинтересованно сказал Климт.
- Вот здесь, – Мунк ткнул в центр холста, – будет домишко. Из этого угла в этот раскинется мост – представляешь, да? Возле дома я изображу кривого человечка, который восторженно любуются только что найденным полтинником. Востороженно, заметь! Я постараюсь передать восторг этого наивного бедняги сложной гаммой красок…
- Наивного бедняги? – удивился Климт. – Но почему он бедняга и притом наивный? По-моему, он просто-напросто…
- Не перебивай меня, – рассердился Мунк, – иначе я забуду, как должна выглядеть моя будущая картина!
(Если бы Мунк жил в наши дни, вся эта длинная фраза выглядела бы куда короче. Примерно вот так: «…иначе я забуду свою концепцию!» Но Мунк, как и его приятель Климт, жил в те времена, когда художники говорили совсем иначе, чем сейчас. Да и писали они тоже по-другому).
Климт заверил друга, что больше ни разу его не перебьет, и Мунк продолжал:
- Так вот. Здесь, на подоконнике, будет сидеть кривая кошка, которая высматривает нечто, не видимое взгляду зрителя. Это мышь.
После этого Мунк многозначительно замолчал. Климт догадался, что он ждет от него восторгов, и совершенно искренне сказал:
- Гениально!
Но Мунк как будто остался недоволен.
- Как то есть – гениально? – спросил он, нахмурившись. – Ты что, не хочешь поинтересоваться, почему мышь останется невидимой?
- Хочу, – честно признался Климт, – только очень боюсь тебя обидеть этим вопросом. Кроме того, я боюсь показаться тебе дураком.
- Ничего, – снисходительно произнес Мунк, – я не обижусь. А что боишься показаться дураком… хм, пожалуй, бывает, что ты и впрямь выглядишь глуповато, но я тебе это прощаю.
Климт страшно обрадовался этим словам.
- Так почему же ты не нарисуешь мышь? – нетерпеливо спросил он. Его так и раздирало любопытство.
- Не нарисую, а не напишу, – высокомерно поправил Мунк. – Мы, художники, не рисуем, а пишем, если ты забыл.
Климт, конечно, об этом не забыл, потому что и сам был художником (о чем, скорее, был склонен забывать его самовлюбленный друг). Просто он не придавал особого значения подобным тонкостям.
Мунк продолжал:
- Я не буду писать мышь, потому что считаю, что зритель должен научиться размышлять, рассматривая мои картины. А если тут все будет слишком просто, то он будет просто ими любоваться. Мне этого мало.
- Да? – растерянно сказал Климт. – А я так люблю любоваться твоими картинами и почти никогда ни о чем не размышляю…
- Ну, ты… – Мунк презрительно усмехнулся. – Не всем дано быть великими художниками и не всем дано размышлять над картинами великих художников.
Климт задумался. Он, как мы помним, вовсе не считал себя великим художником, но зато его радовало, если он видел, как по лицу его дочери пробегает лучик восторга, когда она рассматривает его картины. Особенно ей нравилась маленькая девочка на картине «Три возраста женщины» – дочка Климта могла целых полчаса смотреть на нее и улыбаться. Климт не знал, размышляет ли она о чем-нибудь в это время, и никогда не спрашивал ее об этом, потому что ее улыбки было ему вполне достаточно для счастья.
Пока Климт думал, Мунк вернулся к своему холсту и принялся сосредоточенно разводить краски: ему нужно было подобрать гамму, чтобы изобразить мост.
И тут в мастерскую к Мунку вбежала дочка Климта. Она увидела там своего отца и закричала:
- Папа, папа, мама зовет тебя и господина Мунка пить кофе со взбитыми сливками!
- Пойдем? – спросил Климт Мунка. Тот замер. Кисть в его руке зависла над мольбертом.
Надо сказать, на свете было не так много вещей, способных оторвать Мунка от работы. Несмотря на чрезмерное тщеславие, он был настоящим трудягой и мог целую неделю без сна и отдыха корпеть над каким-нибудь великим замыслом. Но кофе со взбитыми сливками был его давней слабостью.
Поэтому они с Климтом отправились пить кофе.
А дочка Климта осталась в мастерской Мунка.
Она подошла к мольберту, критическим взглядом окинула холст, на котором Мунк успел набросать какие-то непонятные завитушки, по-хозяйски осмотрела набор красок и принялась за дело.
Через час с лишним знаменитый художник Мунк переступил порог своей мастерской и издал самый громкий в истории искусства крик. Это был не просто крик, это был КРИК. Громче него не кричал даже художник Писсаро, который увидел крысу прямо у себя на одеяле – как известно, больше всего на свете импрессионисты боятся крыс, и стоит им повстречать где-нибудь крысу, они тут же издают дикий вопль. После того, как увидевший крысу Писсаро всех перекричал, такие вопли стали называться «стоном импрессиониста».
Но крик, который издал Мунк при виде своего холста, на котором дочка Климта НАРИСОВАЛА совсем не то, что он хотел там НАПИСАТЬ, был намного громче стона импрессиониста.
- О! – восхищенно сказала дочка Климта. – Как здорово вы кричите, господин Мунк! У меня прямо чуть барабанные перепонки не лопнули. А я как раз придумывала называние для этой картинки. Теперь я назову ее «Крик»! Вы очень помогли мне, дорогой господин Мунк!
Вот так была НАРИСОВАНА картина «Крик». Ее очень высоко ценили коллекционеры, и несколько раз она даже была украдена.
Поначалу Мунк очень переживал, что вместо кривого человечка на мосту на его полотне красуется какой-то безумец с разинутым ртом, но когда он увидел, каким успехом пользуется эта картина, он приободрился и на всех пресс-конференциях говорил, что это тот самый случай, когда ему удалось досконально воплотить свой замысел в жизнь от начала до конца. Конечно, он так никому и не рассказал подлинную историю создания этой картины.
Но мы-то с вами ее теперь точно знаем!