С самого начала февраля я только и думаю, как бы мне перестать думать о любви. Все думают о любви в феврале, потому что два праздника – теперь их называют каким-то железнодорожным словом «гендерные», что всего лишь означает... ах, да будет вам известно, это слово давным-давно ничего не означает, кроме желания говорящего примкнуть к постмодернистским слоям населения.

Что касается меня, то я тоже думаю о любви, как и положено, с начала февраля, не отвлекаясь ни на минуту, потому что мне приходят письма про мою «половинку». Половинку предлагают порадовать в день святого Валентина погружным блендером (хм!), комплектом из шести пар носков с циклопической скидкой, рамочкой для фотографии или керамической птицей размером с птеродактиля. Все эти вещи, понятное дело, никому не нужны 364 дня в году, но 14 февраля в дело идёт буквально всё. Слегка затихнув после дня святого Валентина, этот шум тут же возобновляется с новым уровнем децибелов, потому что теперь «половинка» – это вообще все мужчины сразу.

Тут будет уместна (а может быть, совсем наоборот, неуместна, что, если хорошо присмотреться, одно и то же) теория журналистки Внуковой, которую я цитирую так же часто и обильно, как Ленин – Фридриха Энгельса. Внукова утверждает, что мысль – любая мысль! – материальна, и что когда я всего лишь рассеянно думаю о возможной покупке новой настольной лампы, эта самая лампа в какой-то далёкой ИКЕЕ соскакивает со стеллажа и, сверившись с фотографией у себя в ламповой базе данных, садится на видное место – ждёт, когда я за ней приду. То же самое, по мнению Внуковой, касается мыслей о менее бренных приобретениях, например, о бессмертии: если уделять этому вопросу хорошо организованное внимание и думать о бессмертии, допустим, с трёх часов дня до трех часов семи минут, то бессмертие обязательно наступит. Тут вся тонкость состоит в интуитивно правильном векторе раздумий – ошибёшься на полградуса, и привет, твоя материальная мысль заведёт тебя в такую дебрь, где ни ламп, ни бессмертия, одни только Серые Волки с непреходящим аппетитом пожирают Красных Шапочек, и ни одного дровосека во всей округе, чтобы положить конец этому произволу.

Вспомнив теорию Внуковой, я всегда спрашиваю себя с большой строгостью: «А ты?! Что ты сделала, чтобы твоя мысль прилетела по адресу?» И отвечаю: «Как – что? Я придумала бабочек с крепдешиновыми крылышками». И это чистая правда. Специально для полёта мысли я придумала бабочек с крепдешиновым крылышками в горошек. Это замечательная порода бабочек, крупных, сильных, выносливых, способных преодолевать огромные расстояния, вышколенных, словно камергеры, они-то точно не обмишурятся с адресом.

Вот недавно мне только подумалось: «Что-то давно я не писала о любви», – и тут же у меня перед носом остановилась довольно неуклюжая парочка пожилых людей и принялась целоваться на фоне дверей супермаркета. Знаете, всего за десяток-другой шагов до той степи, где заканчивается волнующая эпоха женской фертильности и открывается унылый пейзаж в духе «Апофеоза войны», увидеть посреди городской улицы целующихся стариков – что ж, за такую филигранную мягкую посадку своей материальной мысли можно даже и выпить, и по такому поводу сплясать. Тем более, что старики были всамделишные, маленькие, толстенькие, скособоченные, с острыми носиками и сухими щеками, живые бабушка с дедушкой при полном комплекте земных несовершенств, не то, что эти неправдоподобные и гладкие ГМО-бабули с коллагеновыми скулами.

Иногда получается, иногда нет, чаще – нет, и я уверена, что дело тут, конечно же, не в том, что журналистка Внукова заблуждается и на самом деле мысль не материальна. Нет, если ваша мысль не получила воплощения, причина в другом: это просто крепдешин плохой. Всё дело исключительно в халтурщиках: это они добрались до наших бабочек с крепдешиновыми крылышками. И что тут поделаешь, если даже на краешке ткани, предназначенной для полёта мысли, красуется грязноватый штамп «Made in China».

Екатерина Спиваковская