Почему, спросила я себя, задумчиво глядя на шар, выплывающий из-за Кировского моста на горизонте, почему в каком-нибудь молодом хипстере душевной комковатости в три, а то и в четыре раза больше, чем в старом джазмене с лысиной и черепашьей шеей?

Солнце – а именно солнцем и был тот плавучий шар – качнулось влево, к трубе Безымянской ТЭЦ, тем самым намекая мне, что хипстера каждый обидеть может. Возьмём, например, Дэвида Боуи, упорно продолжала думать я о своём. Дэвид Боуи, возразило Солнце, не джазмен, голубушка! Кроме того, он не лыс, он блондин, он только что умер, он гений, и потому неэтично называть его шею «черепашьей». Неэтично, воскликнула я в ответ, скажите на милость, неэтично! Даже ты, Солнце, освоило этот тараканий лексикон виртуальных ханжей! Ты бы ещё сказало «некорректно»!

Уверена, доживи Дэвид Боуи до этой нашей беседы, он бы поморщился, услышав слово «неэтично», хотя бы по той причине, что он был Великим Пижоном, а пижонство, дорогое Солнце, – это хорошая вещь, когда она попадает в хорошие руки. Настоящий пижон рано или поздно приобретает стиль, но судя по слову «неэтично», тебе, мой друг Солнце, это не угрожает, посему закончим наш бодрый утренний диалог, и я пойду пить кофе, тем самым застраховав себя от выражений наподобие «позитивного мышления», «личностного роста» или «незакрытого гештальта».

Кстати, о незакрытых гештальтах, оживилось Солнце. У меня для тебя плохие новости: старые джазмены, о которых ты говоришь с такой щемящей тоской – страшные зануды в быту, чего нельзя сказать о неприхотливых хипстерах. Зануды в быту, печально повторила я. Неприхотливые хипстеры, омайгад. Почему, с недоумением спросила я Солнце, почему ты говоришь со мной так, словно я капризная, а проще было бы сказать – зажравшаяся от обилия женихов принцесса из сказки про короля Дроздоборода? Я не прицениваюсь к толщине бумажника или красоте лица, я сетую на комковатость, Солнце! Знаешь ли ты, что такое «комковатость» и как трудно её изжить?

Какой каверзный вопрос, оскорбилось Солнце, но минутой позже, пожевав лучик, призналось, что в его практике не было комковатости. Так я тебе объясню, сказала я Солнцу. Посмотри на наш город, в частности, на ту его часть, к которому ты сейчас, ранним январским утром, обращено лицом. Ликом, сухо уточнило Солнце. У меня лик, это у тебя – лицо, притом до сих пор не умытое, ибо ты тратишь драгоценное утреннее время не на наведение красоты, а на разговоры о комковатости. Хорошо, пусть так, согласилась я, пропустив мимо ушей довольно-таки обидные выпады в свой огород. Ликом. Ты обращено ликом к девятому микрорайону города Самары. Вот здесь, прямо перед тобой, стоит мой одноподъездный дом, в народе такие именуются «свечками», хотя со свечкой у них ровно столько же общего, сколько у меня с усопшим Дэвидом Боуи, то есть ровным счётом ничего. Ну да ладно, пусть «свечка».

На полкилометра выше моего дома-«свечки» красуется ужасающее гигантское членистоногое из веток и листьев, его вырастили на отвратительной синтетической подстилке под названием «гидропоника», и оно символизирует пчелу. Я боюсь этой пчелы и стараюсь обходить её стороной. Ещё выше понатыканы тоскливые билборды с ничего не значащими надписями, и они тоже многое символизируют, о чём даже говорить лишний раз грешно в приличном обществе: например, желание глупых и алчных людей заполучить как можно больше денег, облапошив при этом других людей, точь-в-точь таких глупых и ещё более алчных. Если пойти от любого из этих билбордов направо, то ты, скорей всего, попадёшь в алкогольный супермаркет или магазин с живым пивом, которых в нашем районе пруд пруди, а если налево – то в неуютную пиццерию, от которой веет той самой деревней, что никогда не уедет из девушек-официанток.

Но знаешь, Солнце, всё это ничуть не портит наш район, потому что однажды я вообразила, что на месте пчелы, выращенной на гидропонике, стоит крохотная кленовая рощица, на месте билбордов развешана яркая ночная иллюминация, украшенная живыми цветами, а вместо всех алкогольных лавок и пиццерии – сплошь букинистические магазины.

Нет ничего лучше, чем жить внутри своего собственного воображения, Солнце. Многие люди только так и живут, и никогда не удостаивают пошлую реальность своими визитами. Меня, разумеется, реальность крепко держит в ежовых рукавицах, и всё же мысленно я каждый день захожу в эти букинистические магазины – не то, чтобы мне были нужны книжки, их и так полон дом, но ты же знаешь, что в хорошем букинистическом всегда есть старые джазмены, которые прямо здесь, не сходя с места, устраивают небольшой сейшн. На что прикажешь уповать в наше время человеку не самых юных лет, если этот человек к тому же ещё и женщина, которая робко говорит, что она любит, очень любит места с хорошей атмосферой, а ей в ответ рекомендуют ближайшую пиццерию с плохо воспитанными официантами? На кинематограф, резонно ответило Солнце, на книги, на любимую музыку. На объятия близких, в конце концов. Я согласилась. Да, само собой, всё это – прекрасные безрецептурные средства, и они с лёгкостью заменят вам искомую атмосферу, а то и создадут куда более уютную, особенно если фильм называется «Магнолия» или «Три цвета: синий», а книжка – «Зима тревоги нашей» или «Скрипка Ротшильда».

Но всё же, Солнце, согласись, букинистический магазин с хорошей атмосферой – это нечто особенное, а такого нет ни в моём девятом микрорайоне, ни во всей нашей длинной, как удав, Самаре. Тут мне нечего возразить, призналось Солнце, и даже сам Дэвид Боуи не смог бы с тобой поспорить, хотя нам не следует отрицать до конца возможность его восторга перед пчелой на гидропонике. А почему у нас в городе до сих пор нет такого букинистического магазина, так это вопрос не ко мне, сказала я. Это вопрос к вялым хипстерам с их душевной комковатостью, поскольку всё в их руках. Недерзкие они люди, Солнце.

Екатерина Спиваковская