Общеизвестно, что миром правят обаятельные близорукие гномы, в чьих толстых блокнотах, которыми гномы пользуются по старинке, повинуясь традиции, поминутно расписана судьба каждого из нас.

Когда они назначили мне роль Женщины Трудной Судьбы, я не сразу сообразила, что именно произошло, потому что тоже плохо вижу - это сильно снижает сообразительность, а также слух, обоняние и другие человеческие свойства. У нас в семье это наследственное. Мама, прежде чем ответить на телефонный звонок, всегда поспешно надевала очки: «Это чтобы лучше слышать», — объясняла она в точности, как Серый Волк из сказки про Красную Шапочку.

Итак, однажды выяснилось, что я — Женщина Трудной Судьбы, у моей дочери — аутизм, и мы, согласно предписанию близоруких гномов, должны соответствовать своему статусу. Соответствие статусу ЖТС заключается в том, чтобы помогать другим людям улучшаться.

Другими словами, гномы издевательски предназначили нам с дочкой роль морального тренажёра и при этом, чтобы подсластить пилюлю, насочиняли бредовых сказок о том, как это хорошо, что мы помогаем другим людям улучшаться.

- Вы только представьте! — восхищённо пискнул близорукий гном. — Теперь все смогут вам помогать, заботиться о вас и рассказывать своим здоровым детям, как им в жизни повезло, что они не такие!

- Хм… да, — промямлила я и подумала: «Бедные здоровые дети!» — тем самым заранее провалив экзамен на роль улучшайзера других людей.

Люди принялись улучшаться буквально сразу. Радостно потирая руки, они сказали мне, что так жить нельзя и с этим надо что-то делать.

- Делать? — переспросила я удивлённо. Мне всегда казалось, что я и так непрерывно что-то делаю. — А что надо с этим делать?

- Не знаем! — с жаром воскликнули улучшающиеся на глазах люди. — Ты должна найти лучшего специалиста в мире! Нанять самую дорогую няню! Увезти свою дочь подальше от опасной экологии! Соблюдать безглютеновую диету! Выйти на митинг и потребовать повышения пособия по инвалидности! Написать в фейсбук просьбу о денежной помощи! Рассказать всему миру, как тебе плохо! Словом, ты немедленно должна действовать так, как тебе подсказывает сердце.

Сердце подсказывало мне, что я должна набрать в большой ковш ледяной воды и вылить её за шиворот особо активным советчикам, но такое обхождение показалось мне не слишком галантным. К тому же я помнила о гномах и о той функции, которая мне предписана: я должна улучшать этих людей, ведь я — Женщина Трудной Судьбы.

Я решила напрямую спросить, как они намерены улучшаться посредством меня.

- Для начала мы придем к тебе в гости и приведём своих здоровых детей на экскурсию, — с готовностью откликнулись люди. — Это будет мощный экспириенс!

- Мощный? — усомнилась я. — Ну ладно, приходите в гости.

- Скажи, что подарить твоей дочке?

Этот вопрос всегда ставит меня в тупик, потому что моя дочка любит стихи и капусту. Стихи ей нравятся хорошие, а капуста — самая обыкновенная, белокочанная, и вот попробуйте, будучи Женщиной Трудной Судьбы, сказать кому-нибудь, чтобы вам принесли стихи и капусту. Ваши судьбоносные гномы будут в этот момент наблюдать за вами из-за ближайшего куста и гнусно ухмыляться, потому что так глупо вы ещё никогда в жизни не выглядели.

Естественно, никто мне не поверил, хотя облегчение испытали абсолютно все: ура, она сумасшедшая, подумали люди. Просто Женщина Трудной Судьбы, по мнению всех остальных, обязательно должна быть чуточку того. Ну, там не уметь готовить, жить в чудовищной грязи, тратить мизерное пособие на водку и маникюр, морить своих детей голодом, то и дело выходить замуж за маргинальных кавалеров, вступать в конфликт с законом, разговаривать сама с собой, носить разные чулки и так далее. Надо сказать, жизнь подкинет вам три миллиона таких историй, где всё в точности так и происходит. Но если Женщина Трудной Судьбы не живет в нечеловеческих условиях, не обижает своих детей, не опускается, не облезает, не линяет, не мается гормональными замужествами и не выглядит, как чумичка, то к ней довольно скоро начинаешь испытывать подобие классовой неприязни: а чего она? Ей же трудно, какого чёрта она не деградирует?

Почему неприязнь, а не радость от того, что дети накормлены, а пособие не разбазарено? А потому что стереотипы — это удобно.

Короче говоря, когда я сказала про стихи и капусту, это послужило на пользу моему образу Женщины Трудной Судьбы: люди, желающие улучшить себя и своих детей, сочли меня чокнутой и пришли в гости с корзиной чупа-чупсов. Моя дочь немедленно раскидала их по комнате и вернулась к своим стишкам.

- Маленькая, не понимает пока, — умилились люди, желающие улучшиться и скомандовали своим растерянным детям: — Ну что вы уставились? Идите, поиграйте с девочкой, разве вы не видите, как ей не хватает общения!

Я натренированно улыбнулась своей фирменной улыбкой под названием «Конечно же, вы во всём правы, дорогие гости!» Маленькая, не понимает пока. Не хватает общения. Поиграйте с девочкой. Толковать про особенности аутистов мне не хотелось. Это неправильно — хотеться должно всегда, я знаю. Женщина Трудной Судьбы должна обладать гипертрофированной неутомимостью, мчаться за всяким, кто пожелает улучшиться за счет её больного ребенка, и растолковывать всем, что к чему, избавляя тем самым человечество от тягот самостоятельного мышления. По той извращённой логике, которой руководствуются люди, желающие улучшиться, все должны бесконечно друг дружке всё объяснять, пока не лопнут, но отчего-то никто не должен думать сам. И если бы это я была первооткрывательницей идеи — будто бы христианской, нет? — что здоровые люди должны улучшаться за счёт помощи не очень здоровым, то я бы непременно объясняла и объясняла, как не наломать дров, когда ты действительно хочешь помочь. Я, правда, так и делаю, хоть и не первооткрывательница: объясняю, как могу. Но у меня складывается упорное ощущение, что людям до смерти нравится навязанная мне и моей дочке роль улучшайзера.

Поэтому, во-первых, они просто тащутся от предоставленной им возможности наломать таки дров — натащить в дом чупа-чупсов, устроить утомительную и нервную прогулку с привлечением огромного количества детей, нафотографировать фотографий с измученной мордочкой моей дочери и сообщить всему миру, как нам всем было классно в этот чудесный день. Во-вторых, мне не нравится, что желание улучшиться никогда не бывает сопряжено с попыткой осмыслить, что ты делаешь. В-третьих, прошло слишком много лет с того момента, когда я в последний раз искренне верила, что люди — все! все без исключения! — действительно хотят помочь. Я, разумеется, не обобщаю (хотя, если честно, обобщить в таких случаях — первейший соблазн: уж слишком она популярна, эта идея о том, как улучшиться, совершая, по Незнайке, «бескорыстные поступки»). Я говорю о той особенно многочисленной армии энтузиастов, которых так заботит их собственная глянцевая оболочка.

Они не хотят помочь. Они действительно хотят улучшиться, а на вас — на меня, на моего ребенка с его проблемами, на других женщин, мужчин, стариков и детей трудной судьбы — им глубоко наплевать. Озабоченность исключительно своей персональной хорошестью, о которой потом можно будет растрезвонить в соцсетях, изуродовала лучшее, что было в идее бескорыстной помощи, а именно — лишила её главного родового признака: бескорыстия.

Я была здоровым ребёнком, не считая гланд и разбитых коленок, и дружила с Дашей, у которой одна нога почти всегда была в шине по самое бедро: почему — я не знала и до поры не интересовалась. Мы просто вместе играли, вместе бесились на кровати, вместе рисовали принцесс в розовом платье и с жёлтыми (непременно с жёлтыми!) волосами. Если Даша говорила: «Помоги мне!» — например, когда нужно было забраться на табуретку, я помогала, держа её за руку. И спуститься тоже помогала, и когда надо было идти по лестнице, я тоже держала Дашу за руку, и никто никогда не говорил мне, что я от этого улучшаюсь, потому что у меня две здоровые ноги, а у неё — одна. Для меня это было в порядке вещей, а не в русле надуманной воспитательной акции. Один раз я услышала, как Дашина мама плачет у нас на кухне, а моя мама её утешает, и после этого мама рассказала мне, что Даша неизлечимо больна и никогда не сможет нормально ходить двумя ногами, и что её мама очень переживает. Я проплакала всю ночь, а потом несколько часов конструировала надёжную, прочную ногу для Даши из оторванных кукольных конечностей. И мне по-прежнему никто не говорил, что от этого — от этих ночных слёз, которые были, конечно, моими первыми слезами сострадания, и от этой ребячьей инженерии, призванной помочь больной подружке — никто не говорил мне, что я от этого улучшаюсь, и что дружба с Дашей идёт на пользу моему душевному развитию. Меня никто не тыкал носом — иди, поиграй с больной подружкой, а то ей скучно! Мама не читала мне мораль о том, как мне повезло, что у меня две здоровые ноги, а у Даши только одна, и я абсолютно уверена, что маме никогда бы не пришло в голову лезть к Дашиной матери с назойливыми и бестактными разговорами на тему «Так жить нельзя, сделай же что-нибудь для своей дочери». Не было, не было вокруг меня этой пафосно-сусальной демагогии, доброта была добротой, жалость — жалостью, а про индекс моей улучшаемости никто вообще не думал и никто не сообщил мне, что я становлюсь «более лучшей» девочкой из-за того, что помогаю забраться на табуретку девочке-хромоножке.

Простите за искренность. Это всего лишь так называемый «взгляд изнутри», ведь в данном случае я — мама-инсайдер. И за неловкую попытку шутить там, где зритель комкает платочек в ожидании слёз, тоже простите. Но таким, как мы с дочкой, давно наскучило быть тренажёрами для каждого, кому приспичило покрасоваться своими «добрыми делами» в интернете. И если вы на меня разозлились, потому что у вас не получилось, как вы хотели в начале этой заметки, поплакать над нашей горькой участью, желаю вам, чтобы все ваши неосуществлённые желания были именно такими.

Екатерина Спиваковская