Печать

stena

Что, — спросила меня одна ядовитая знакомая, — небось назовёшь свою заметку про Стену на площади Славы «Над пропастью во лжи», страстная поклонница Джерома Дэвида Сэлинджера?
Нет уж, дудки, — возразила я. — Не стану я пятнать Сэлинджера, перефразируя название любимой книжки ради красного словца. Не стоит этого ни одна стена на свете. К тому же какая тут ложь? Ни капли лжи в этой истории со стеной нет. Всё — правда, правда и ничего, кроме правды.

Правда состоит в том, что человеку вечно приходится юлить, а если и не юлить, то мысленно договариваться со своей персональной совестью, чтобы не очень-то она его впоследствии пинала. При этом желательно иметь абсолютно невозмутимое лицо, иначе кто-нибудь излишне проницательный поймёт, какой шабаш в настоящий момент учинили бесы в вашей душе. Минимизируя моральные потери от собственного несовершенства, можно жить дальше. Договариваясь с совестью, нужно сдерживать фантазию, потому что если вы этого не делаете, можно забрести в невероятно дремучие дебри, откуда нет дороги назад. Я хочу сказать, что мне жутко интересно было бы заглянуть в душу каждого, кто имеет отношение к возведению памятной стены на площади Славы: мне кажется, я увижу там массу интересного.

К сожалению, никто — ни губернатор Меркушкин, ни архитектор Орлов, ни остальные соучастники (чуть не сказала «подельники», но это, видимо, профдеформация — начиталась всякого в интернете) — никто из этих людей меня не пустит в душу. Мне оставалось лишь поехать на площадь, чтобы потом на законных основаниях выть за упокой панорамы на Волгу. Я съездила, честно погуляла там, потрогала всё, что надо, руками, попрыгала около стены. Рядом со мной точно такую же частную экспертизу провели ретивый старичок, ростом вдвое ниже меня, упитанная тётя с миттельшнауцером и молодая мама с ребёночком в коляске: все они, кроме пса и младенца, тоже тянули шеи и подпрыгивали около стены, спрашивая себя и друг дружку: «Ну чего, видно? Не видно? Нет, ну если обойти, тогда видно. А так — не видно. Раньше было отовсюду видно, а теперь — теперь видно, только если сбоку обойти».

И это правда: раньше было отовсюду видно Волгу, а ведь я так надеялась, что рассерженные блогеры всё наврали! Вдруг, мечтала я, приближаясь к Паниковскому мелкими шажками, чтобы оттянуть возможное разочарование, вдруг площадь Славы с возведением нового архитектурного элемента необычайно похорошела и обрела законченный вид! Вдруг, как сказано в фильме «Старики-разбойники», «после реставрации лучше стало». На всякий случай напомню, что эту реплику смотрительница музея адресовала картине, временно похищенной главными героями под видом реставрации. Никакой реставрации, само собой, так и не было, картину вернули на место в том же виде, в каком она была похищена, и в этом, собственно, и заключался иронический подтекст ситуации.

Но нет, не наврали. Я обошла новоявленный шедевр со всех возможных сторон, которых у него две, так что времени потратила всего-ничего. Всё самое печальное оказалось чистой правдой, люди ничего не навыдумывали, когда возмущались, что, мол, было видно — стало не видно. Было просторно — стало тесно. Было единство — стала эклектика. С красивого зелёного холма будто бы гигантской челюстью выкусили фрагмент, утрамбовали, воткнули пёстренькие картинки. Если рассматривать их снизу, с набережной, то человека, не причастного к таким традиционным самарским ценностям, как Паниковский и гербовая коза на синем фоне, может одолеть близорукое подозрение, что прямиком под покорителем космоса утвердился монументальный иконостас, ибо ни слов, ни дизайна с Волги не разглядеть. А когда поднимешься и разглядишь, то поневоле задумаешься над низкими, очень низкими материями: ведь архитектурной эклектикой, в конце концов, наш истерзанный город трудно запугать, но где деньги, Зин? Это ж сколько сюда вбухано? И пошто такие деньжищи потрачены на такое тоскливое убожество, с которым ни в пир, ни в мир, ни в добрые люди идти не хочется? К чему, как любила порою спросить демоническая женщина?

И вот когда вы услышите ответ, начнётся самое интересное и такое жуткое, что вы, поёживаясь от странного холода, которым повеяло невесть откуда, на время утратите дар речи, способность рассуждать о низких, да и любых других, материях, а также начнёте смахивать с себя невидимых чертенят.

А к тому, скажут вам, что все мы однажды можем упасть и пропасть.

«Куда упасть? Куда пропасть?» — спросите вы.

«Вниз, — загробным голосом ответят вам. — С горы».

Вниз? С горы?

Вы когда-нибудь слышали о людях, которые упали с горы под площадью Славы — и пропали?

Я — нет.

Но мало ли… Ведь бывает же, знаете… Знаете, как в детских страшилках: «В чёрной-чёрной комнате за чёрным-чёрным столом сидела чёрная-чёрная старуха и вязала чёрные-чёрные перчатки на чёрных-чёрных спицах». И вроде бы всё нормально, мало ли на свете чёрных-пречёрных старух, а потом бубух — и всё закончилось совсем плохо. Все упали и пропали. Хм.

И тут вам вспомнится, как пять лет назад, в преддверии самого жаркого лета на свете, по самарскому рунету гуляло страстное воззвание к сознательным матерям и бабушкам (пап и дедушек по сложившейся традиции игнорировали) не пущать в День Победы семь тысяч поющих детей с бантиками на гору под площадь Славы, ибо гора эта может не вынести семи тысяч детей, осесть под их тяжестью и в виде оползня съехать прямиком в Волгу. Вместе с детьми.

Ах, думала я тогда с циническим восторгом, какая же прекрасная фабула для фильма ужасов пропадает: семь тысяч детей бесследно исчезают из города, уничтоженные горой-констриктором.

Дети, если кто запамятовал, пришли, спели свои песни, да ещё и набегались всласть по пресловутой горе. При этом они довольно громко визжали, тем самым создавая опасный резонанс. Гора, однако, в речку не свалилась — должно быть, в инженерно-панические расчёты вкралась досадная ошибка, и вот теперь, спустя пять лет, о наших судьбах спохватились уже всерьёз: построили заграждение в виде стены, совместив ритуальную дань памяти павших с заботой о, так сказать, живых. Чтобы мы не упали с горы.

Я вся так волнуюсь. Я понимаю, что сейчас не время отвлекаться на разные пустяшные напоминания типа «А вот у нас во дворе до сих пор стоят качели-убийцы устаревшей конструкции, с железным сиденьем, дети могут пострадать, если что, не дай Бог…» Или там писать о том, в каком виде тротуар у нас под ногами — не в гламурной части города, которую принято демонстрировать элегантным гостям, а там, где живут те самые люди, которые могут упасть с горы, то есть, например, я: на проспекте Карла Маркса или на улице Стара Загоры, или на Ново-Вокзальной, да много таких улиц, на которых ничего не стоит свернуть шею, просто споткнувшись о колдобину. Не время также напоминать о разных мелких неприятностях, связанных с медициной или гололедицей, или жаловаться на хамство работников ближайшего почтового отделения. Сейчас не время! Нужно срочно извлечь выгоду из лакомого сюжета про опасную гору.

Стивен Кинг розлива, ау? Хватай идею зубами и когтями, пиши леденящий душу хоррор. Город, в котором однажды начали исчезать люди. Это были простые и честные горожане, все они работали на благо любимого города до седьмого пота, а в выходные дни приходили насладиться видом на Волгу, который открывался с площади Славы. И вот однажды с площади не вернулся один паренёк — он ждал свою девушку, а когда она пришла, его там уже не было. А потом с площади не вернулись ещё три паренька и пять девушек. И ещё семья из четырёх человек. И бабуля, которая вышла из Храма Святого Георгия, чтобы полюбоваться закатом. Все эти люди, а вслед за ними — и другие, несть им числа, — пропали бесследно, не оставив даже пуговицы от пальто. Напиши, самарский Стивен Кинг, как они падали с Горы, а Гора их сжирала! Подбавь страшилок, хруста костей в ночи под Белым домом, стоны из-под лавок в сквере Устинова, придумай странную тень, которая мелькнула как-то раз на переходе к бассейну СКА, загадочную смс от человека, чьё исчезновение пришлось на День города.

Не упусти свой шанс, самарский Стивен Кинг. Ведь нельзя же быть такими не предприимчивыми и не обратить на пользу городу эту блистательную ахинею про Гору, С Которой Мы Все Упадём. Пусть туристы платят за эту легенду. Пусть книжки раскупают.

Екатерина Спиваковская