Моя профессия - с утра до полвторого
Считать, что я - твоя Священная корова.
БГ

Сначала всегда бывает смешно, потом не смешно, а потом опять смешно. Например, история с «Тангейзером». Сначала было смешно: опять оскорблённые чувства верующих.

Потом стало совсем не смешно, потому что директора Новосибирской оперы Бориса Мездрича вынудили извиниться перед оскорблёнными в лучших чувствах верующими, а потом и вовсе уволили. Но тут же, не сносив башмаков, снова стало смешно, потому что на его место сел оборотистый коммерсант Владимир Кехман, который к тому же ещё и транслирует миру информацию, что он и есть один из тех самых оскорблённых верующих, — всё это действительно очень смешно, хотя я могу представить, в каком трауре сейчас вся труппа.

Помимо того, что случившееся в Новосибирске — драма не только творческого порядка (что будет с театром? то же, что и с оперой Вагнера, или что похуже?), но и чисто человеческий позор на голову всех, кто к этому вёл, вёл и привёл, включая министра культуры Мединского, это ещё и предостережение наподобие тех, что раньше в изобилии красовались на столбах: «Не влезай! Убьёт!». Только вместо пиктограммы с черепом и скрещёнными костями — изображение священной коровы. С нимбом. По-моему, прекрасная мысль: рисовать на каждом столбе таких коров.

Я смеюсь. Надо смеяться, пользуясь тем, что пока ещё это можно. Терминологический конфликт, связанный с некорректным словоупотреблением на сайте «Meduza», показался мне настолько смешным, что я позволила себе несколько раз иронически повторить охаянное слово «тёлочка» в комментариях на Фейсбуке. В ответ получила холодный душ, даже два холодных душа, от непримиримо настроенных — нет, не феминисток, это пока ещё для подавляющего большинство российских дам, пусть и прогрессивно мыслящих, полуругательство — ну, пусть от антисексисток: вы, рассердились они, сами не ведаете, в какую средневековую бездну невежества тащите нашу многострадальную страну.

Разумеется, я не захотела оправдываться в том, чего не было, потому что утащить нашу многострадательную страну в средневековую бездну невежества мне не под силу: я же не министр культуры. Но мне кажется, что нетерпимость к любому неосторожному слову совсем недалеко ушла от нетерпимости к свободе творческого высказывания. Да она, собственно, никуда и не уходила, потому что нетерпимость — она и есть нетерпимость, к чему её ни прикнопь.

А женская чувствительность к эпитету, который свидетельствует о гендерных привилегиях мужчин перед женщинами, мне вообще малопонятна — вокруг меня тьма-тьмущая интеллигентных дам, которые так изобретательно матерятся, что у любого бывалого шкипера уши покраснеют и свернутся в трубочку. И вы мне будете рассказывать, что их достоинство уязвлено какой-то «тёлочкой»? И что у таких женщин не хватило бы чувства юмора, чтобы посмеяться над рубашкой того упитанного (простите, но он действительно упитанный) очкарика (простите, но он действительно очкарик), который высадил зонд «Розетта» на комету?

По-моему, всё это — запредельное фарисейство, которое ставит оскорблённных дам на тот же пъедестал почёта, где уже выстроились верующие со своими чувствами. Либо же дамам просто нравится выглядеть своенравными дурами. Возможно, то же самое нравится и министру Мединскому, но тут я решительно теряюсь в догадках: по лицу этого человека невозможно сказать, что ему нравится, ну, а если верить его словам, то всё живое ему не нравится и подлежит искоренению.

И самое обидное лично для меня в этих историях — что мне, человеку очень чувствительному (правда!) и ранимому (честное слово!), часто пишут в соцсетях в ответ на мои излияния о том, что где-то толкнули, где-то обозвали, где-то обделили в правах: «Не обращай внимания! Забудь! Наплюй!» Как же так? Что значит — не обращай внимания? Почему кто-то взвился до облаков из-за сомнительной, на его взгляд, интерпретации образа Иисуса Христа, а я должна забыть про явное хамство, где двух трактовок быть не может: это просто хамство в чистом виде? Почему мои чувства ничего не значат?

Выходит, кому-то можно иметь целое пастбище священных коров, а мне — нет?

Но послушайте, я тоже хочу полноценно обижаться, страдать, иметь сатисфакцию и вообще городить весь этот буйный огород. Увольнять охранников, которые не умеют вежливо разговаривать, сажать на два года в тюрьму банковских клерков, которые своей сонной медлительностью тормозят мой напряжённый жизненный ритм. Не знаю, что ещё. Может быть, призывать к ответу всякого, кто путает при написании глаголов ТСЯ и ТЬСЯ — ведь я филолог, и мне определённо действуют на нервы такие грубые ошибки.

Если надо, я придумаю себе целый перечень «взаимных болей и обид», как писал поэт Маяковский. Кстати, тоже человек был очень чувствительный, то и дело втюривался в разных дам — чуть не сказала «тёлочек», поскольку дамы эти мизинца его не стоили, но инстинкт самосохранения подсказывает мне, что лишний раз это слово лучше не употреблять, даже в шутку.

Всё это пустяки, не стоящие выеденного яйца, если бы не одна история, которую я никак не могу рассказать. История эта передавалась из поколения в поколение в нашей многонациональной, а потому потомственно толерантной семье и всегда, всегда пользовалась неизменным успехом на любом застолье, в любой хорошей компании. И вот теперь я в замешательстве. Могу ли я рассказывать без оглядки на потенциальный тюремный срок историю, битком набитую острыми аллюзиями на Новый Завет, шутками по поводу кавказских долгожителей, толстыми намёками на вторичную роль женщины в патриархальном обществе? А ещё в этой истории есть один персонаж по имени Эдик, на котором лежит двойное бремя носителя признаков повышенной чувствительности: как сказали бы специалисты, он стигматизирован своей инвалидностью (бывший гонщик, сильно покалечился во время аварии) и национальностью (осетин, то есть нацменьшинство с Северного Кавказа). История эта смешная и милая, с добрым финалом, ещё не было на свете человека, который не рассмеялся бы, услышав её. Но всякий раз, когда мне хочется её рассказать, я прикусываю себе язык. Берегись, говорю я себе мысленно, вон тот парень, по-моему, с Кавказа, вдруг ему не покажется смешным то, что произошло с Эдиком. А вот эта девушка с больной ногой, что она скажет, если услышит, как друзья называли его «Хромым бесом»?

И так до бесконечности. Эта история прожгла мне гортань, но я помалкиваю. Пока не вымрут все до одной священные коровы, которых я могу ненароком обидеть, лучше мне молчать, и пусть все вокруг сидят в печали без этой милой и смешной истории. Кстати, когда я написала слово «коровы», я вовсе не имела в виду тёлочек.

Екатерина Спиваковская